Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Или отказаться от жизни совсем, – говорит он, – послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить?» Дилемма поставлена в самой острой форме. Христианская мораль проповедует смирение и жертву, но Раскольников потерял веру, он безбожный гуманист, старая правда для него стала ложью. Он убежден, что смирение и жертва приводят к гибели. Что ж, принимать эту гибель? Разве человек не имеет права на жизнь? Нарушить старый моральный закон – безнравственно, а разве погубить себя – нравственно? «Давным-давно зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, созрела и концентрировалась, приняла форму ужасного, дикого и фантастического вопроса».
Письмо матери – поворотный пункт в судьбе героя. До сих пор он лежал и решал отвлеченные вопросы, теперь сама жизнь требует немедленного действия. Мечтатель застигнут врасплох: месяц он тешился своей «фантастической идеей»; «теперь она явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом еще виде, и он вдруг сам осознал это… Ему стукнуло в голову и потемнело в глазах». Новый этап сознания достигнут: идея начинает реализоваться. Однако переродиться сразу всем существом герой не может. Разум принимает новую «идею», но «натура» живет еще в старом нравственном порядке. Абстрактная мечта постепенно овладевает сознанием. «Натура» отчаянно борется с ней, ужасается, старается не верить, притворяется, что не знает. Чтобы ослабить ее сопротивление, автор вводит мотив болезни; патологическое состояние героя постоянно подчеркивается: после убийства он четыре дня лежит в нервной горячке, и болезнь его продолжается до конца романа. Так Раскольников примером доказывает справедливость своей теории. Разве в статье «О преступлении» он не утверждал, что «акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнью»? Только болезнь может сломить «натуру» разочаровавшегося романтика, победить отвращение эстета перед «пакостностью» убийства. Наконец, «натура» дает генеральный бой «безобразной мечте». В сне о лошади сосредоточено все сострадание Раскольникова, вся его боль и ужас перед мировым злом. Миколка бьет клячу по глазам оглоблей, приканчивает ее ломом. Герой видит себя ребенком. «Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут… С криком пробивается он сквозь толпу к Савраске, обхватывает ее мертвую окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы». Мистический ужас перед злодеянием охватывает его. Впервые он видит убийство не как алгебраический знак, а как пролитую кровь, и отшатывается. И он будет убивать, как Миколка… потечет кровь, липкая, теплая кровь. Раскольников отрекается от своего замысла… «Господи! Ведь я, все же равно, не решусь. Господи, покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты моей». Сон о детстве воскрешает детскую веру, и безбожник обращается к Господу. Он рос в религиозной семье. «Вспомни, милый, – пишет ему мать, – как еще в детстве твоем, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях, и как мы все тогда были счастливы». «Натура» выбрасывает из себя яд – мысль о преступлении. Раскольников радуется освобождению: «Свобода! Свобода! Он свободен теперь от этих чар, от этого колдовства, обаяния, от наваждения». Но победа добра не прочна. Идея уже проникла в подсознание и, после последней вспышки бунта, становится движущей силой, роком. Герой не управляет своей жизнью – он влеком; таинственные случаи неуклонно ведут убийцу к жертве. Случайно попадает он на Сенную и случайно узнает, что завтра в семь часов старуха будет одна. «Первоначальное изумление его сменилось ужасом. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать, но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли».
В день убийства он действует механически: «Как будто его кто-то вел за руку и потянул за собой неотразимо, слепо, с неестественной силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать». Воля к убийству предает человека во власть темной необходимости: он лишается свободы и действует как сомнамбула; все происходит нечаянно и случайно: топор он берет не на кухне, как предполагал, а в дворницкой, случайно убивает Лизавету, забывает запереть дверь, не умеет ограбить. «Он, как в бреду… Он плохо помнил себя. Он не спал, но был в забытьи». Убийством заканчивается пролог. Ни герой, ни мы еще не знаем подлинной причины преступления.
Первый акт трагедии (вторая часть) изображает непосредственное действие преступления на душу преступника. Раскольников переживает страшное духовное потрясение. У него начинается нервная горячка, он близок к помешательству, хочет покончить с собой. «Что, неужели уж начинается, неужели это уже казнь наступает?» Пытается молиться и сам над собой смеется. Смех сменяется отчаянием. Его вызывают в контору из-за неоплаченного долга хозяйке; он думает, что преступление его открылось, и собирается стать на колени и во всем признаться. В конторе нервы его не выдерживают, он падает в обморок. Это – роковой момент в его судьбе: убийца привлекает к себе внимание письмоводителя Заметова, и тот рассказывает о странном студенте следователю Порфирию Петровичу. С обморока Раскольникова начинается контрдействие против него, закрепляется первая нить сети, которою окружает его следователь. Выдает преступника «натура». В буре чувств и ощущений, нахлынувших на убийцу, одно начинает преобладать. «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось в душе его». Он ждал казни от угрызений совести – ее не было. Но было другое: мистическое сознание разрыва с человеческой семьей. Убийца нарушил нечто большее, чем нравственный закон: самую основу духовного мира. Закопав под камень украденные вещи,
