Ураган - Чжоу Ли-бо

— Не плачь, — обратился он к жене, когда они наконец улеглись спать, — я не могу видеть твоих слез. Ты только послушай меня. Ведь немало людей записалось в армию. Я тоже должен это сделать. Разобьем бандита Чан Кай-ши, тогда я вернусь к тебе. Начальник Сяо говорит, что Чан Кай-ши скоро будет разгромлен, а начальник Сяо все знает.

Но Лю Гуй-лань, уткнувшись лицом в плечо мужа, продолжала всхлипывать.

— Ну чего же ты плачешь? Ну разве тебе будет приятно, если нас с тобой назовут отсталыми? Неужели ты этого хочешь?

— Я не буду плакать, — прошептала Лю, стараясь удержать слезы. Но они не слушались ее и катились из глаз, словно бусинки с разорванной нитки. — Я знаю… я знаю… ты прав… — всхлипывала она. — Меня не надо уговаривать, но пойми, как тяжело мне с тобой расстаться… Мы так мало прожили вместе, и ты уже уходишь…

— Впереди у нас еще долгая жизнь, — утешал Го Цюань-хай свою жену.

Наконец Лю Гуй-лань вытерла глаза и глубоко вздохнула:

— Как мне жалко, что я не мужчина. Пошла бы вместе с тобой на фронт.

— Дома у тебя найдется много работы. Давай лучше подумаем, что еще нужно успеть сделать по хозяйству. Ведь завтра на собрании я запишусь в армию.

— О домашних делах не заботься. У нас все есть. Вот только не знаю, на сколько времени ты уходишь…

— Чан Кай-ши и его американским хозяевам долго не продержаться. Самое большее — два года.

— А когда ты думаешь отправляться? Надо же тебя успеть собрать в дальний путь.

— Дня через два-три… Ты опять за свое? Перестань же плакать! И какие же вы, женщины, слабые! Слышишь, уже петухи запели. Скоро вставать. Да, совсем забыл, ведь я твою просьбу передал начальнику Сяо.

— Какую просьбу?

В голове Лю Гуй-лань настолько все перепуталось, что она ничего не помнила.

— Ты же просила принять тебя в партию.

— Да, просила. И что же начальник ответил? — оживилась она. — Достойна я или нет?

Го Цюань-хай с улыбкой посмотрел в ее заплаканные глаза, ласково погладил по голове и тоном, каким разговаривают с детьми, сказал:

— Может быть, и достойна, только плачешь много. Будешь так сокрушаться и слезы лить, окажешься недостойной. Видывала ты когда-нибудь коммуниста, который бы все время плакал?

— Ну хорошо, хорошо. Я больше не буду.

XXX

Общее собрание, посвященное записи в армию, было созвано на школьной площадке. Почти вся деревня столпилась вокруг развевающегося на ветру знамени крестьянского союза.

Как только Го Цюань-хай объявил, что он вступает в армию, толпа пришла в движение и загудела. Один за другим стали подходить к столу крестьяне, и за короткое время записалось тридцать человек. Это были всё молодые и крепкие парни. Среди них оказался и сын старухи Ван, недавно сыгравший свадьбу.

— От нашего председателя не отстанем, — заявил он. — Вместе будем преодолевать горы, вместе переплывать реки. Куда он — туда и мы. Может быть, доведется побывать и в Центральном Китае.

После того как У Цзя-фу попросил записать и его, старик Сунь молодцевато расправил свои жиденькие усы.

— Хотя мне и шестьдесят один год, — начал он, — а летом стукнет и шестьдесят два, но я еще не хуже молодого повоюю. Я вам так скажу: маленьких чанкайшат мы в нашей деревне разбили, а теперь пойдем в Нанкин бить большого Чан Кай-ши. Разобьем его, тогда будем жить спокойно!

— Я тоже записываюсь, — выступил вперед Лю Дэ-шань. — Мы, середняки, участвуем в революции наравне с бедняками и батраками и вместе пойдем громить врага.

На призыв Лю Дэ-шаня откликнулось еще семеро середняков.

Ли Всегда Богатый, записавшийся еще несколько дней назад, не произнес на собрании ни слова. Но когда собрание кончилось, он бегом пустился домой, свалил на телегу свои кузнечные инструменты и домашний скарб и все это свез к двоюродной сестре, живущей на западной окраине деревни.

— Куда это ты собрался? — удивленно спросила сестра.

— В армию иду. Разобьем Чан Кай-ши, тогда опять за кузнечное ремесло примусь, а пока пусть все это у тебя полежит.

Затем он явился в крестьянский союз:

— Отправляй меня, начальник, в первую очередь.

— Тебя? Ты что, здоров?

— Здоров, начальник. Я первый записался, первым и ехать хочу.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Я так соображаю: молотом по наковальне стучать — дело важное, а Чан Кай-ши по голове стукнуть сейчас еще важнее.

— Нет, кузнец, так не годится. Если все уйдут, кто же в деревне работать будет?

— Людей много, любого на мое место поставишь, а меня, начальник, не держи. Другие пойдут на фронт, вернутся героями, а я в деревне отсиживаться буду? Да и что здесь за работа такая?

— Ты хотя и член партии, а рассуждаешь не как коммунист, — заметил ему Сяо Сян. — Труд на фронте и работа в тылу равноценны. У нас фронт и тыл едины. В деревне тоже нужны хорошие работники и, кроме того, необходимо оставить одного-двух членов партии. Го Цюань-хая я отпустил лишь для того, чтобы он других увлек своим примером. Но тебе уходить никак нельзя. Ты должен его заменить.

Через день Сяо Сян вместе с Го Цюань-хаем занялись проверкой списка добровольцев. В нем оказалось сто двадцать восемь фамилий.

Просматривая список, Сяо Сян наткнулся на фамилию Ду.

— Ду Цзинь-юй… Ду… Где я встречал эту фамилию? — морщил лоб начальник, силясь вспомнить.

— Это племянник Добряка Ду, — объяснил Го Цюань-хай.

— А кто он такой? Где был и что делал прежде?

— Во времена Маньчжоу-го два года служил солдатом, а после пятнадцатого августа вернулся домой.

— Откуда?

— Из Чаньчуня.

— Придется его вычеркнуть.

— Почему? Разве сыновей помещиков нельзя брать в армию?

— Смотря каких. Вообще сыновей помещиков принимают даже и в том случае, если раньше они служили солдатами в марионеточных войсках. Но как этот Ду Цзинь-юй попал в Чаньчунь и с чем он вернулся оттуда? Его ведь могли просто заслать сюда. Необходимо поэтому все выяснить и проверить. Мы не имеем права допустить, чтобы сомнительный человек пробрался в армию.

Затем Сяо Сян вычеркнул из списка Суня, Чу, Осла Ли и У Цзя-фу. Вычеркнул он и Чжан Цзин-жуя: довольно того, что старший брат на фронте, младшего мать просила не забирать.

Начальник и председатель долго обсуждали список и наконец после тщательной проверки оставили в нем сорок одного человека. Все это были люди безупречного социального происхождения и подходящего возраста — от восемнадцати до двадцати восьми лет.

В кухне крестьянского союза дымили все четыре печи. Повара без передышки жарили и пекли, приготовляя праздничный обед для новобранцев.

Бойцы отряда самообороны целый день рубили елки и сооружали у западных ворот деревни зеленую арку. В школе до полуночи горели лампы. Дасаоцза, вдова Чжао и Лю Гуй-лань вместе с другими женщинами вырезали цветы из разноцветной бумаги.

Когда Лю Гуй-лань вернулась домой, Го Цюань-хай уже ждал ее. Это была их последняя ночь перед отъездом, и разговор затянулся до утра.

Го Цюань-хай поднялся на рассвете. Одеваясь, он предупредил жену:

— Сегодня не смей плакать.

— Не буду… — отозвалась она, вытирая кулаками припухшие веки.

Го Цюань-хай принес два ведра воды и поставил их в кухне:

— Ты теперь одна остаешься. Помни: с вечера запасайся водой, а дров возле печи не оставляй, чтобы пожар не случился. Поняла?

— Поняла…

Го Цюань-хай взял скребницу и направился в конюшню. В последний раз он вычистил лошадь, задал ей корму. Он попрощался со своей любимицей. Затем он неторопливо обошел вокруг дома, все осмотрел и проверил.

Дров хватит на год, вот только корма для лошади маловато. Впрочем, ничего. Лю Гуй-лань плетет соломенные шляпы: она обменяет их в других деревнях на жмых и солому.

Скрипнула калитка. Во двор вошел празднично одетый боец из отряда самообороны.

— Председатель Го, что ж не идешь? Все готово. Люди собрались и ждут тебя.

Было раннее утро. Стоял апрель. Снег уже сошел, и только в углублениях еще виднелись белые островки. В канавах по сторонам шоссе журчали мутные потоки. Гуси и утки с веселым гоготанием плескались в воде, ныряли, выискивая корм. Веял южный ветерок, и даже по утрам теперь было тепло. На ветках ив и вязов появились первые молодые листочки. Издали на голубом фоне неба деревья казались окутанными нежно-зеленой дымкой. Воробьи порхали, радуясь теплу, и наполняли ароматный воздух безумолчным чириканьем. Во всех дворах лежали готовые к полевым работам плуги и бороны.

После обеда новобранцы гурьбой высыпали во двор. Для них подали три большие телеги, запряженные четверками лошадей.

По обеим сторонам шоссе толпились жители деревни, над их головами, как весенний гром, перекатывался рокот музыки.