Год рождения - Игорь Прелин

Как он мог изменить своим принципам и совершить преступную сделку, мне было совершенно непонятно, поэтому я попросил разрешения встретиться с Хрипаковым и попытаться склонить его к добровольной явке с повинной. Мне почему-то казалось, что стоит ему меня увидеть, как он одумается и сам расскажет мне о том, в какую неприятную историю попал. Я верил в нашу дружбу и хотел дать ему шанс избежать неминуемого наказания.

И еще, если уж быть до конца откровенным, я надеялся, что с помощью Хрипакова, пользующегося у Цуладзе и его компаньонов полным доверием, нам удастся многое прояснить в не совсем понятном пока для нас механизме совершения преступления и выявить неизвестных нам участников.

После некоторого раздумья Василий Федорович сказал:

— Хорошо, Михаил Иванович, давай попробуем. Только твердо условимся, по своей инициативе никаких разговоров с Хрипаковым на эту тему не вести, он должен сам рассказать тебе все и попросить совета.

Я понимал озабоченность Василия Федоровича, но такое предупреждение было излишним. Я и сам отлично понимал, какая ответственность ложится на мои плечи. И не только потому, что своими неграмотными действиями я мог провалить всю разработку. Еще важнее было то, что планировалось использовать намечавшуюся сделку как повод для «делового» разговора с сотрудником американского посольства, удачный исход которого сулил возможность приобретения источника информации в ЦРУ.

Мы обсудили тактику моей беседы с Хрипаковым, и в тот же день я поехал на машиностроительный завод.

Женька работал в сборочном цехе.

Мы встретились у одного из стапелей, на котором собирали баллистическую ракету.

— Ну, как дела? — чтобы как-то начать трудный для меня разговор, произнес я банальную фразу.

— Дела? Как видишь! — гордо сказал Хрипаков и бережно погладил полированную поверхность ракеты. — Говорил тебе, поступай в политех, работали бы сейчас вместе. Такие дела впереди — дух захватывает!

На сборке было очень шумно, и Хрипаков предложил пройти в лабораторию и там поговорить.

Не успел он открыть дверь своего маленького кабинета, как раздался телефонный звонок.

Хрипаков подскочил к столу и схватил трубку.

— Да, Хрипаков слушает, — по-деловому ответил он и тут же перешел на дружеский тон. — А, это ты? Гамарджоба, Гиви, — поздоровался он по-грузински, оглянулся на меня и жестом предложил мне сесть. — Пока нет… Я понимаю, но есть проблемы… Нет, столько я не могу… — Он опять посмотрел на меня, и мне показалось, что Хрипаков пытается говорить так, чтобы я ничего не понял. — Пол-литра смогу… Ну, пол-литра, понимаешь?.. Да, не один я… Ну, если по два пятьдесят, постараюсь… Ну все, я занят!

Он закончил разговор и повесил трубку. Я ожидал, что Хрипаков сейчас объяснит, с кем и о чем он разговаривал, но он вместо этого сказал:

— Что-то ты совсем тренировки забросил. Пора тебе завязывать с пятиборьем, раз времени не хватает. Возвращайся снова в фехтование.

Я понял, что разговора на интересующую меня тему не получится. Впрочем, мне и так все было ясно: только что при мне (надо же!) он обещал Цуладзе (именно его звали Гиви) добыть полкилограмма платиновой проволоки, а когда Цуладзе, видимо, повысил цену до двух рублей пятидесяти копеек за грамм, согласился добыть и больше.

К тому времени нам уже было известно, что Цуладзе и его компаньоны, скупая платиновую проволоку, платили, как правило, по рублю за грамм, хотя сами сбывали ее по пять, а то и по шесть рублей. Но это касалось маленьких партий, а Хрипаков мог сразу добыть около килограмма, и для него, видимо, было сделано исключение.

Мы поболтали еще несколько минут на разные нейтральные темы, потом его вызвали к начальнику цеха, и мы расстались.

— Заходи как-нибудь вечером, — сказал Хрипаков на прощание, — а то совсем пропал. Марина на тебя обижается.

— Вечером я, Женя, не могу, — сказал я, стараясь не смотреть ему в глаза, чтобы он не догадался, что я сейчас о нем думаю. — Занят я по вечерам. Но забегу обязательно.

Я так и не сдержал свое слово: через некоторое время мы получили данные, что Хрипаков передал Цуладзе около шестисот граммов платиновой проволоки, и после этого какие-либо личные отношения между нами стали невозможны…

— Так ты помнишь? — не дождавшись его ответа, снова спросил я. — А ведь я тогда приходил, чтобы выручить тебя. А ты в моем присутствии разговаривал с Цуладзе и обсуждал с ним предстоящую сделку! Так кто из нас предал нашу дружбу, я или ты?!

Хрипаков оторвал руки от лица и жалобным голосом сказал:

— Прости меня, Миша. Я влип в эту историю как последний дурак!

Мы надолго замолчали.

Что касается меня, то я умышленно ничего не говорил: мне хотелось, чтобы Женька сам решил, как ему поступить.

Но сам он решить, видимо, не мог и потому спросил:

— Что же ты посоветуешь мне теперь?

— Расскажи все как есть, — убежденно сказал я. — Извини, но другого совета я тебе дать не могу!

— Если я расскажу все, что со мной тогда будет? — заискивающе глядя на меня, спросил Хрипаков. — Меня посадят?

— Не знаю, — честно сказал я. — Это решаем не мы, а суд. Но то, что с секретной работы в любом случае тебе придется уйти, это точно!

Я знал, что Женька очень любил свою профессию и гордился тем, что имеет непосредственное отношение к покорению космоса, но лишение его допуска к совершенно секретной работе в этой ситуации было неизбежно. И виноват в этом был он сам.

Я видел, как он подавлен, и мне стало искренне жаль его. Впрочем, я уже давно жалел его. Мне только непонятно было, как он мог пойти на преступление, и я спросил:

— Зачем тебе все это было нужно?

— Да надеялся раздобыть пару тысчонок. Марине в декабре рожать, квартиру обещали дать в конце года, вот и хотелось сразу ее обставить. Обставил! — в сердцах сказал он и выругался…

Когда вернулся Осипов, я не захотел присутствовать на продолжении допроса и ушел.

Все, что Хрипаков мог сообщить по делу, мне уже было известно из оперативных материалов и показаний основных обвиняемых, а присутствовать при том, как кается твой друг, — что в этом приятного? Да и смущать Хрипакова не хотелось: выворачивать душу наизнанку лучше без близких друзей!

Через два часа Осипов позвонил мне и попросил зайти.

Хрипакова в его кабинете уже не было.

Я не стал интересоваться, как проходил допрос и какие показания он дал, и Осипов, понимая мое состояние, тоже не сказал мне об этом ни слова, резонно полагая, что если я захочу, то могу взять протокол и прочитать сам.

Я вручил Осипову справки о беседах с Анной Тимофеевной Бондаренко и Ириной Федоровной Вдовиной, которые я успел составить, пока ждал в кабинете его вызова.

Прочитав их, Осипов сказал:

— У нас в городе в настоящее время проживают всего пять человек, работавших до войны в управлении НКВД. Из них один совсем спился, и разговаривать с ним, я думаю, бесполезно. Второго, его фамилия Котлячков, я допрашивал по подобным делам много раз и, похоже, все из него вытряс. Но он никогда даже не упоминал фамилию Бондаренко. А третий, некто Семенкин, категорически отказывается что-либо рассказывать. По крайней мере, до сих пор все попытки заставить его говорить заканчивались неудачей.

— Неужели на него нельзя как-то воздействовать? — спросил я.

— Видишь ли, его прямое участие в репрессиях не доказано. А косвенную свою вину он искупил на фронте, инвалид войны. Вот такая ситуация, — развел руками Осипов. — И все же начни с него. Кто знает, может, тебе он что-нибудь и расскажет…

6

Два последующих дня я занимался проверкой и уточнением показаний Цуладзе, братьев Юденковых и их сообщников. Только на третий день в этой работе образовалось «окно», и мы с Осиповым решили использовать это время для встречи с Семенкиным.

Напутствуя меня перед беседой с бывшим сотрудником НКВД, Осипов сказал:

— Имей в виду, Михаил, как только разговор заходит об их службе в органах, они сразу ничего не помнят. Или много говорят на общие темы, стараются увести в сторону, но стоит затронуть вопрос, касающийся их личного участия в репрессиях, и каждое слово из них приходится клещами вытаскивать! Понимаешь, у них патологический страх перед тем, что спустя двадцать пять лет их уличат в каком-то ранее скрытом ими преступлении или как-то по-новому оценят их проступки, за которые они не понесли наказания, и предъявят им счет.

— И что вы мне посоветуете? — спросил я.

— Я думаю, — после некоторого раздумья ответил Осипов, что тебе надо провести этот разговор в форме частной беседы. Не изображай из себя этакого проницательного следователя. Держись как можно естественнее. Знаешь, у молодости да неопытности тоже есть свои преимущества в делах такого рода. Так что дерзай!