Наблюдатели - Сергей Саканский

Жан налетел на меня с напором базарной торговки: наглость – вот движитель материального мира, она заменяет смелость, решительность, волю, и часто принимается именно за эти качества. Впрочем, может, и вовсе не существует никакой смелости и воли, а все это – лишь различные модификации наглости.

Когда у Меньшиковых и позже, по телефону, мы договаривались о встрече, суть сделки была для меня еще довольно туманна, и окончательный ее смысл стал ясен только тогда, когда Жан, уже усевшись ногу на ногу в моем любимом кресле, отхлебнув, не успел я и рта раскрыть, кофе из моей законной чашки с аистом, выпалил, часто, чисто маклачески лопоча, суть своего черного дела.

В другое время я бы выставил его вон, или нет, лучше сказать: другой я выставил бы его вон, затопал бы ногами, вырвал из его рук мою синюю чашку… Но этот я молча, не перебивая, выслушал, несколько секунд подумал и… согласился.

Трудно представить, что, в принципе, всему причиной было не что иное, как обыкновенная, склизкая, с зернышко ржи величиной – козюлька.

Впрочем, история знает и гораздо более курьезные примеры, когда насморк, головная боль или понос послужили причинами проигранных сражений, падений царств, государственных переворотов.

С того самого момента, как Жан начал говорить, меня мучила элементарная необходимость высморкаться, я думал только об этом: казалось, как только я открою рот и произнесу хотя бы слово, как все содержимое моего носа окажется на столе. Поэтому, и только поэтому, я выслушал его речь до конца, не вспылил, не погасил пламенного молодого человека энергичным тычком ладони в сторону его лица, как я люблю делать на совещаниях, м-да… Эти несколько минут и остудили меня. Почему, собственно, и нет? Мне предлагают, конечно, мошенничество, но ведь и ничего больше мошенничества – не воровство, не убийство. Да и цель (хоть она и никогда не оправдывает средства) лежит не в плоскости обогащения, а, скорее, в области выживания.

Я встал, прошелся в дальний угол комнаты, размышляя, отвернулся к окну, украдкой выковырял из носа увесистую, жирную козюльку, спрятал ее, незаметно размазав по краю пустой кофейной чашки, прямо по золотой каемочке, погасив алчный сусальный блеск, и лишь тогда впервые подал голос.

– Эта идея мне по душе, – просто сказал я, будто бы речь шла о загородной прогулке и заурядной выпивке.

На обсуждение деталей ушел почти час. Все оказалось просто: от меня требуется лишь подписать накладные на получение взрослых курей вместо юных цыплят, и подписать накладные на отгрузку юных цыплят вместо взрослых курей, разумеется, тщательно проследив за погрузкой-выгрузкой.

Вечер закончился довольно весело: у нас с Жаном, как это часто случается в кругах по ту сторону закона, спонтанно родился как бы некий пароль.

– Курица не птица, – сказали мы друг другу на прощанье, хотя кому как не мне, в сущности, лучше кого бы то ни было знать, что курица – это птица?

35

Я ненавижу людей, ненавижу людей.

О, если бы было можно бросить тело и к чертовой матери улететь отсюда нахуй! Навсегда забыть этот жуткий мир мужчин и женщин, мир похоти, телесных устремлений, бесконечной жратвы и бесконечного сранья, бессмысленного деления клеток, продолжения рода, когда дети выходят из родителей, чтобы из века в век делать то же самое: жрать, срать, совокупляться, слушать так называемую музыку, читать так называемые книги, потрясая ими в воздухе: дескать, вот, мы тут не только, блять, жрем, нежимся, оргазмируем, мы вот еще и книги читаем, мы, знаете ли, мир познаем научно, мы еще и молимся порой. Как будто все это не одно и то же, как будто у всех этих действий, нарочито разделяемых на духовные и телесные, не одна подоплека – наслаждение. Все что тебе нужно, человек – это бесконечное наслаждение, физическое ли, духовное, все равно: низменна сама природа наслаждения, в какие бы одежды оно не рядилось.

Одни обжираются до икоты, ебутся до потери сознания, насилуют свое тело, превращая его в гору мышц, другие, считающие себя неизмеримо выше первых, – самозабвенно читают стихи и молитвы, барабанят по клавишам, плачут от естественных красот планеты и искусственных, такими же людьми созданных красот, но суть всего этого одна – наслаждения, только для этого и существуют как люди, так и животные, с той лишь разницей, что последние не умеют лгать.

Человек называет другого животным, когда хочет оскорбить и унизить, не представляя даже, что в абсолютном смысле это слово звучит не иначе, как комплимент.

Подумать только, что всего миллион лет назад на этой планете не было людей, и она всецело принадлежала животным. Это был идиллический, вполне гармоничный мир: животные не разрушали, но строили свою планету, они существовали по самым простым законам, они населяли планету четкими, строго разграниченными слоями, и лишь с появлением человека (чье происхождение, кстати, пока что совершенно необъяснимо) во всех без исключения слоях биосферы воцарился хаос.

Последнее время меня все больше привлекают куры. Куры – это птицы. Снаружи они покрыты слоем теплых, пушистых перьев. Вся жизнь курей протекает спокойно, размеренно, она как бы движется по идеальной прямой от точки рождения до точки смерти. Несмотря на то, что куры, как и люди, разделяются по половому признаку, они не ку…

36

Я еще живой пока. Вот моя рука, я могу сжать пальцы в кулак. Раскрыть ладонь снова. На ладони, как ни странно, пусто.

37

Хорошим летним утром идешь по улице, и навстречу девушка, и ты улыбаешься ей по-прежнему, загадочно блестя глазами, а тебе в ответ, вместо полновесной солнечной улыбки – рыбья морда… И ты понимаешь, что тебе уж далеко за тридцать, что далеко уж даже и за сорок, а скоро будет – за пятьдесят.

38

Не могу найти ее дискету: пока она дома, у меня нет возможности обыскать ее вещи, когда ее нет дома, дискеты также нет. Вероятно, она носит дискету с собой, в своей дамской сумочке, или же запрятала ее куда-нибудь слишком хитро.

Если рассуждать с ее точки зрения, то – куда?

Не получается рассуждать с ее точки зрения.

Есть два пути спрятать вещь: очень далеко и очень близко, как у Эдгара По. Разумеется, я потратил часы на то, чтобы просмотреть содержимое всех моих старых дискет, среди которых она могла небрежно бросить свою. Я дошел уже до того, что проверил металлические банки с крупами, коробки стирального порошка и те-де и те-пе. Нашел только какую-то дурацкую детскую куколку, которую она почему-то прячет от меня… Мне даже пришла бредовая мысль, что она подвешивает дискету в водонепроницаемом пластиковом пакете среди мокрого белья на балконе…

Я сойду с ума.

Хочется нанять каких-нибудь бомжей или пивняков, чтобы организовали нападение на улице, отобрали ее сумочку, пусть, кстати, намнут ей немножко бока…

Ужасная мысль.

39

Странный мне снится сон, ощущение такое, что уже был точно такой же, я знаю: это галлюцинация, во сне же и приходящая, и единственный способ проверить это – записать. Что я и делаю.

Я вижу планету. Ее поверхность почти ровная, покрытая густой сетью удивительных рек, многие из них столь огромны, что противоположные берега не видны за горизонтом. Их течение медленно и плавно, они разбиваются на протоки, рукава, образуют обширные дельты, растекаясь в гигантские озера, сравнимые с нашими морями, из которых опять вытекают реки, и все это сверху похоже на кровеносную систему какого-то огромного существа.

Безбрежные лесные дали открываются с невысоких холмов. Горизонт невообразимо далек, потому что планета раза в полтора больше Земли, воздух чист и прозрачен, как поцелуй ребенка, он принадлежит птицам.

Я медленно лечу над холмами. Я кого-то ищу. Этот кто-то – недосягаем…

40

Сегодня день рожденья моей дочки, сегодня ровно восемь лет, как ее не стало.

Иногда, если пристально об этом думать, я во всей полноте понимаю – что ты сделал со мной, Микров!

Я не хотела делать аборт, а ты – как ты говорил, как аргументировал! Ты предлагал повременить, не бросать институт, утвердиться в жизни, и лишь тогда…

Да, я окончила институт, я получила диплом биолога, чтобы бросить его в стол и навсегда забыть о биологии, а может быть, моя истинная профессия и состояла в том, чтобы быть матерью? Ребеночка моего ласкать, щекой прижиматься к его щеке…

Но все это было после, а сначала я твердо решила: рожать. И что это была за наказанье Божье? Когда все кончилось, и я попросила показать, мне не показали его, моего ребенка, а унесли от меня куда-то, и только потом, на другой день я увидела его…