Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Кормилицын

А жизнь между тем становилась все интереснее и интереснее: семинарские книгочеи постепенно перешли от художественной литературы к естественнонаучной, восполняя пробелы в знаниях, изучая точки зрения и теории, старательно избегаемые их преподавателями. И дело не в том, что руководство семинарии пыталось воспитать ограниченных людей, а в том, что после памятной обструкции оно безумно боялось вольнодумия среди учащихся. Как следствие, знания старались давать, что называется, «узкопрофильно», не выходя за определенные пределы. И вольнодумным объявлялось все, что хотя бы по внешним признакам противоречило Писанию. В итоге же ажиотаж вокруг запретного плода только нагнетался сильнее. Ну ладно Иосиф Джугашвили – он дарвиновскую «Теорию происхождения» прочел еще совсем мальчишкой, в Гори. Бог весть, сколько понял из нее, но прочел. А для большинства других студентов, входивших в тайный кружок книголюбов, эта книга была настоящим открытием.

Постепенно круг изучаемой литературы изменялся все сильнее. И вот уже предметом интересов семинаристов стала политэкономия. А значит – не только классичный и сдержанный доктор Энгельс, но и многословный Карл Маркс, которого, как выяснилось, можно толковать еще свободнее, чем библейские притчи. А где есть свобода толкований, там неизбежно появляется и толпа толкователей, комментаторов, последователей, старающихся «разжевать» для читателя, «что имел бы в виду автор, если бы думал правильно».

То есть – масса марксистской литературы. В частности, – писания опального симбирского адвоката Владимира Ульянова – родного брата казненного государственного преступника, покушавшегося на главу государства. На ту пору он еще писал не под псевдонимом Ленин, а под именем Тулин, и по-настоящему очаровал своим бойким слогом молодого Джугашвили. Где можно было найти все это, если подобные писания запрещены цензурой? Правильно, у тех, для кого марксизм – то же, что «Символ веры». И семинарские книгочеи связались с марксистскими кружками.

Сразу скажем, что от фанатичной веры в истинную верность революционного пути развития общества тут поначалу не было ничего. Просто марксизм был на ту пору не менее модной игрушкой чем, например, евгеника. Модно было эпатировать публику констатацией своего согласия с учением Йорга Ланца фон Либенфельса или Карла Маркса. Причем тем более от того, что цензура не одобряла ни того ни другого. И кто бы, как говорится, знал, что Иосиф Джугашвили увлечется новой «игрушкой» общества по-настоящему! Кстати, вот о чем нужно упомянуть непременно: на ту пору марксизм и социал-демократия были несколько иными, чем это представляется по советской пропагандистской литературе: эпоха лихих налетчиков-экспроприаторов, грабивших почтовые дилижансы, чтобы финансировать революцию, и убегавших от полиции по крышам, еще не наступила. Большинство социал-демократов того времени были не более чем просветителями. То есть, по-хорошему, истинными марксистами. Они считали, что прежде, чем речь зайдет о переходе к новому социальному устройству, к новым производственным отношениям, производительные силы должны подняться на новый уровень. Рабочий должен стать образованным, способным бороться за свои права аргументированно, играть на том же поле, что и работодатель. И мысль о немедленной революции, о смене социальной формации не во всем мире в результате естественного хода событий, как об этом, собственно, писал Маркс, а в отдельно взятой стране путем захвата власти была им чужда. Другое дело, что и эта их просветительская деятельность вызывала отрицательную реакцию у властей, которым образованный и самостоятельный рабочий был, как говорится, ни разу не нужен. Власти во всех странах и во все времена – от глубокой древности до нынешних дней – были нужны подданные, представляющие собой как можно более тупое стадо, – послушные и покорные, свято чтящие внушаемые им догмы. А если они будут понимать что к чему, знать историю, ориентироваться в праве, разбираться в политике, то, чего доброго, не проглотят очередную порцию пропаганды и не уверуют в необходимые власть предержащим лозунги и максимы. Поэтому просветительские кружки первых русских марксистов подвергались гонениям и преследованиям. И внутри социал-демократического движения уже появлялись внутренние течения гораздо более агрессивного толка, призывающие к активной борьбе за то, что они считали лучшим будущим. Именно это направление тогдашней социал-демократии и было наиболее близко Иосифу Джугашвили.

Либенфельс фон Йорг Ланц (1874–1954) – немецкий религиозный фанатик, антисемит, один из создателей расового учения. Основал Орден Верфенштейн, целью которого было содействовать «чистоте» расовых основ арийской нации. Издавал журнал «Остара», оказавший немалое влияние на формирование мировоззрения Адольфа Гитлера.

Буквально через пару лет он стал по-настоящему опасен для своего учебного заведения – наставники не зря считали, что от многих знаний происходят многие беды. Нарушения внутреннего распорядка были систематическими и настолько заразительными, что служили примером для подражания. Хотя, справедливости ради, еще раз отметим, что распорядок был просто тюремным и не восставать против него было почти невозможно. Во всяком случае, как пишет Александр Бушков, «сохранившийся до наших дней «Журнал проступков учеников» буквально пестрит записями, подтверждающими, что юный Джугашвили был настоящим бунтарем: «О чтении воспитанником И. Джугашвили запрещенных книг» (в число которых вошел даже роман Гюго «Труженики моря»), «Об издании И. Джугашвили нелегального рукописного журнала», «Читал недозволенные книги», «Грубое объяснение с инспекцией», «Обыск у Иосифа Джугашвили, искали недозволенные книги»"[19]. К тому же в 1898 году он стал уже не просто «сочувствующим», а членом социал-демократической партии – группы «Месаме даси», причем членом активным. Мало того, что семинарский литературный кружок стал под его руководством уже не просто вольнодумным, а откровенно марксистским, появились и другие кружки, которые он тоже возглавлял и вел – уже вне семинарии. «Я вспоминаю, – писал он позднее, – 1898 год, когда я впервые получил кружок из рабочих железнодорожных мастерских. Здесь, в кругу этих товарищей, я получил тогда первое свое боевое революционное крещение»[20]. Кстати, в отличие от «тайного общества» семинаристов, кружок железнодорожников был более чем серьезной организацией: результатом его работы стала шестидневная забастовка рабочих-железнодорожников 14–19 декабря 1898 года. Разумеется, на учебу сил и времени при этом уже не оставалось. Что интересно, за исключение Джугашвили из семинарии ратовали его наставники, а ректорат, напротив, считал, что необходимо дать возможность талантливому студенту исправиться, вернуться на путь истинный. Потому что священник из него мог бы получиться прекрасный – подвижник в духе первых столетий христианства. Но было поздно: Иосиф уже забыл о том, как когда-то мечтал вести паству к Богу, – он уже нашел себе новый идеал, и паствой его, как ему казалось, должен был стать не один жалкий приход, а человечество в целом. Иначе говоря, если цитировать воспоминания Сталина: «Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма как действительно революционного учения»[21].

Короче говоря, 27 мая 1899 года терпение руководства семинарии иссякло, и студент Джугашвили был отчислен с пятого курса. Впрочем, с куда более мягкой формулировкой, чем можно было бы ожидать. Вместо записи «за вольнодумство» или «за антиправительственную пропаганду», которая могла стать «волчьим билетом» на всю жизнь, в приказе стояло всего лишь «за неявку на экзамены по неизвестной причине»[22]. Карьера священника, о которой он в свое время так мечтал и о которой грезила его матушка, осталась не более чем мечтой. (Говорят, что когда летом, после исключения из семинарии, Иосиф вернулся в Гори, мать просто не пустила его на порог, так что ночевать будущему вождю пришлось в чьем-то стогу[23].)

Позже политические противники будут неоднократно попрекать ему незаконченной семинарией, характеризовать его как «семинариста-недоучку». Нельзя сказать, что они правы. Потому что семинария много дала будущему революционеру: образование – отчасти благодаря ей, а отчасти вопреки – он получил отменное. И если ему и не хватало практических знаний в целом ряде областей, то в теоретических вопросах он был более чем подкован. Кружок любителей запретного чтения, в котором он так долго участвовал, оказался отнюдь не пустячным развлечением.

А еще, и об этом тоже непременно нужно сказать, в сумке у покидающего стены семинарии опального студента лежала тетрадь со стихами. Судя по всему, неплохими: буквально через несколько лет они, за все той же, отчасти шутовской, отчасти трогательной подписью «Сосело» украсят страницы изданных Келенджеридзе пособия по теории словесности и книги «Грузинская хрестоматия, или Сборник лучших образцов грузинской словесности». Посвящение Эристави войдет в юбилейный, посвященный князю Рафаэлу сборник, вышедший в 1899, а «Утро» – в изданный в 1916 году Якобом Гогебашвили учебник родного языка «Дэда эна». Неплохо для семинариста-недоучки, не правда ли?