Окрашенное портвейном (сборник) - Георгий Янс

– Им выпала великая честь быть засранцами, тьфу, посланцами страны мирного атома и всеобщего бесплатного среднего образования, но, если где-то империалисты – капиталисты еще бряцают оружием…

– Михал Абрамыч, в магазин больше не побегу. Мне собираться надо, и вообще, жене обещал…

Я уже понял, что «проклятые империалисты» хотят заслать меня в магазин.

– Юрий Иваныч, попрошу не перебивать голос партии.

– Юрк, не перебивай. Что ты, в самом деле. Мы все понимаем: заграница, жена, – подал голос Иван Иваныч. – Сами сбегаем. Ты нам только троячок оставь, и езжай к жене.

– И, если где-то империалисты бряцают оружием, – попытался продолжить Михал Абрамыч, – то пусть все прогрессивное человечество знает, что империализм «но пасаран». И передай всему… Ты куда едешь?

– В дружественную Болгарию.

– И передай всему дружественному болгарскому народу наш коммунистический привет. Короче, «Рот фронт», – Михал Абрамыч поднял левую руку с пальцами сжатыми в кулак, а правой аккуратно поднес стакан портвейна ко рту.

– Ну, ты завернул, Абрамыч, – восхитился Василий Фомич. – Тебе надо бы было с Юркой ехать, а не Петровичу. Он там нажрется, и спать пойдет или рыбу ловить. Ты бы такой «рот фронт» устроил в Болгарии. Всех бы уложил, а сам бы бодрячком остался.

– Надо бы, – печально согласился Михал Абрамыч, – но не могу. Партия считает, что я здесь нужнее. Она мне так и говорит: «Не уезжай».

– Кто говорит? – не понял Иван Иваныч.

– Партия, мудила, говорит. Партия.

– Теперь понял. Обзываться только зачем? – обиделся Иван Иваныч.

– Я тебя обозвал мудилой только потому, что ты не слышишь голоса партии, потому что она с тобой говорить не хочет, а я с ней каждый день беседы веду. Вот сейчас она вопрошает: «А все ли вы сделали товарищи для торжественных проводов нашего Юрия Иваныча в дружественную нам…, – Михал Абрамыч запнулся

– … Болгарию, – подсказал я.

– … Болгарию, – закончил он.

Голосу партии отказать не мог. Я не только дал денег, но и сам сбегал в магазин. Как никак посланец страны мирного атома.

Маняша, добрая душа, привезла чемодан в школу. Она всю ночь просидела на диване в мастерской, терпеливо дожидаясь моего пробуждения. Когда я проснулся, протянула мне чистые вещи и коротко сказала: «Переоденься, скотина». Обижаться я не стал, молча взял одежду и переоделся.

– Все, поехали, – сказала она, бегло оценив мой внешний вид.

– Ты, что поедешь со мной на вокзал?

– Нет. Я просто хочу побыстрее от тебя избавиться, хотя бы на две недели.

Я не огорчился, так как во рту была ужасная сухость, а в голову словно навертели шурупов. Но все же сумел оценить ситуацию, прикинув, где смогу перехватить хотя бы пивка.

– Что ж, – сказал, изображая огорчение. – И впрямь ни к чему нам долгие проводы. Ты уж извини меня за вчерашнее, не мог мужикам отказать, а от жары разморило. Билет и загранпаспорт при мне.

Для пущей убедительности похлопал себя по карманам.

– Список покупок лежит в кармашке чемодана. Не забудь.

– Я его и так наизусть помню.

Эта была сущая правда. С того дня, как Маняша узнала, что я еду за границу, она занялась составлением списка вещей, которые необходимо будет купить. Список ежедневно менялся и уточнялся, но структура его оставалась неизменной: для семьи, для родственников, для друзей. «Слушай, – говорила она. – Совсем забыли про Ленку. Она нам набор открыток из ГДР в прошлом году привезла. Некрасиво получается». «Давай и я ей открытки привезу с видами Болгарии. Дешево, а Ленке будет приятно» – предлагал я. «Что ж, заложим на нее один лев, – задумчиво соглашалась Маняша. – А, может, тебе подарят открытки, – размышляла она дальше. – Должен кто-то тебе подарить открытки, тогда бюджет перекраивать не надо». «Обязательно подарят», – соглашался я. Потом звонила моя мама, говорила, что передумала и просила вместо кофточки на ту же сумму привезти чайный сервиз. «На маму мы заложили двадцать левов. Ты уверен, что этих денег хватит на сервиз? – с беспокойством спрашивала меня жена. – Ах, что я говорю. Какая, я эгоистка. Если не хватит, что-нибудь не купишь мне или себе», – тут же добавляла она.

Распрощался с Маняшей не то, чтобы сухо, но и без особой теплоты. Женское сердце отходчиво. Когда добрел до поезда, у вагона стояли уже Петрович с женой и Белла Павловна с русско – болгарским разговорником в руках. Петрович не был похож на себя: в костюме наглухо застегнутом на все пуговицы, и что больше всего поразило меня, в галстуке. Таким я его никогда не видел.

– Всем доброе утро, – еще издали поздоровался я. – Что в вагон не заходим?

– Вас ждем, Юрий Иваныч, – сухо и недовольно произнесла Белла Павловна. – Мы, все-таки, официальная делегация, и должны все делать сообща. Поэтому впредь попрошу не опаздывать. Виктор Петрович, прощайтесь с женой, будем заходить в вагон, и готовится к отбытию, – это уже к Петровичу.

Вот, те на, как наша старая дева преобразилась. Лишний раз убеждаешься в правоте истины: «Должность красит человека». Но не того напала. Дай, только время. От вокзала отъедем, а там уж я покажу тебе, как делать «все сообща».

Лидия Сергеевна, одного только взгляда, которой боялись и ученики, и учителя, молча проглотила тираду нашей руководительницы. Переживала, боялась, что Петровича посчитают идейно незрелым и отцепят от официальной делегации.

Еще сорок минут до отхода поезда мы, как китайские болванчики сидели в вагоне. Лидия Сергеевна, оставшаяся на перроне, кончиком платочка вытирала навернувшуюся слезу. Наконец, поезд тронулся.

– Странно, что нас в купе только трое, – с недоумением заметил я.

– Ничего странного, – сухо ответила Белла Павловна. – Я, как руководитель делегации не обязана перед вами отчитываться. Но, так как мы на две недели становимся одной семьей, сообщаю вам, что по решению школьного партбюро во избежание каких-либо провокаций четвертый билет выкуплен за счет средств профсоюза.

Я недоуменно хмыкнул, а Петрович в знак согласия закивал головой: мол, правильное решение товарищи. Я с сожалением поглядел на него: неужели это тот Петрович, мой товарищ по партии, которого крепко и братски держал за плечи, чтобы он не воткнулся головой в унитаз, когда его скручивало от рвоты. Только сейчас оценил мудрость и глубину высказывания, что всякие там заграницы могут растлить душу советского человека. Мы еще не проехали и Переделкина, а заграница уже Петровича растлила, скурвился мой товарищ.

– Значит, так товарищи, я пойду изучу расписание. Посмотрю, где и как долго будем стоять. Вернусь, будем завтракать, – Белла Павловна поднялась и вышла из купе.

– Вот, стерва, какая, – прошептал Петрович, когда она вышла. – «Во избежание провокаций», – передразнил он ее.

– А сам-то, что головой все кивал, – упрекнул я его.

– Юрк, а что мне оставалась делать? Ты же знаешь, что моя за Можай меня загонит, если, что не так будет.

– Ладно, проехали. Выпить охота. Давай, по – скорому махнем, пока наша мымра расписание изучает.

– Ты, что сдурел? А если застукает? Не – е, ты, как хочешь, а я не буду.

– Сколько ты, Петрович бутылок водки с собой везешь? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Четыре. А что?

– Как что? Положено только две. Это ж контрабанда самая натуральная. За такие дела могут преждевременную встречу с родиной устроить. Всю жизнь не отмоешься, – начал пугать я Петровича.

– Точно, Юрк. Как я не подумал. Это, все Лидка. Вы, говорит, официальная делегация. Вас досматривать не будут, в Болгарии поменяешь на что-нибудь, – передразнил уже жену Петрович. – Что ж делать?

– Выбор у тебя очень простой: или Бэллку послать куда подальше, или возвращение на родину.

– Действительно, что мы не можем себе позволить расслабиться? Взрослые люди, в конце концов. Меру знаем. Не фига изображать из себя руководителя. Знаем мы таких. – Петровичу явно не хотелось преждевременной встречи с родиной.

– Это точно. Меру мы знаем, – поддакнул я. – Доставай, пузырь.

– Что мою, будем пить?

– Не твою, а контрабандную. Доставай, а я пока закусон организую.

Когда мы уже закусывали копченой курицей, в купе вошла Бэлла Павловна.

– Кто вам позволил пить в поезде? Это же моральное разложение, – закудахтала она, как та курица, которой мы закусывали.

– Извиняемся Бэлла Павловна, что вас забыли спросить. Вы так долго отсутствовали, а мы ждать не могли. Надо было срочно контрабанду уничтожать, – меня слегка уже «повело», и хотелось поиздеваться.

– Садись, Бэллк, кончай выдрючиваться. Выпей пятьдесят грамм с нами за хорошую дорогу, – Петрович пришел в чувство и стал похожим, наконец, на самого себя. – Юрку правду говорит. Контрабанду уничтожаем. Садись, – повторил он приглашение.

– Да вы за такие штучки из партии вылетите, – продолжала она кипятиться. – Да, когда я расскажу…

– Не расскажете, – ответил я.