Ричард Длинные Руки – вильдграф - Гай Орловский

В комнате ничего двигать не стал, хотя кровать слишком близко к окну, опасно, стол маловат, просто сложил вещи, плеснул в лицо водой из таза и вышел во двор.

Среди типичной челяди дважды промелькнули, нет, уже трижды, явные варвары-кочевники. Все трое обнаженные до пояса, крепкие, загорелые, с разнесенными в стороны плечами. Штаны кожаные, на широких поясах ножи и всякая блестящая хрень, которую мужчины обожают больше, чем женщины.

Похоже, процесс интеграции в этом королевстве зашел намного дальше, чем у соседей и вообще в среднем по Гандерсгейму. Кроме этих трех я заприметил еще двух, одетых так, что сразу и не отличишь от горожан. Скорее всего, одни завели друзей среди горожан и бывают у них частенько, балдея и оттягиваясь от прелестей суровой жизни, а другие, соблазненные несравнимо более высоким уровнем автохтонов, уже и породнились с местными…

Кстати, породниться с ними проще, нигде в Гандерсгейме я не видел заносчивых рыцарей, надменных лордов, церковных служителей, которые тоже делят на «своих» и «чужих» в зависимости от веры. Нет даже намека на благородное сословие, если не считать королей и сановников, которые тоже похожи просто на очень богатых торговцев.

То ли варвары их истребили, то ли подобное отпало за необходимостью, когда в руках горожан осталось только ограниченное самоуправление. Не только рыцарей нет, нет вообще хорошо вооруженных и закованных в стальные латы людей, если не считать городскую стражу, призванную следить за порядком среди своих же горожан, да королевскую охрану.

Можно сказать, что варвары, сами того не желая и не догадываясь о своей прогрессивной роли, продвинули завоеванных на еще более высокую ступеньку развития. Теперь здесь города-республики, вроде Венеции, Генуи и подобных им, основанных на ремесленничестве и торговле…

С заднего двора донесся негодующий женский крик. Я оглянулся, трое мужчин выволакивают из здания женщину, заламывая ей руки. Она отбивается, как может, брыкается, кричит, извивается всем телом. Ее дотащили до колодок на помосте, здесь один отпустил и взялся раздвигать тяжелые толстые половинки. Женщина воспользовалась моментом и с силой ударила второго в пах. Он заорал и выпустил ее, она тут же заехала кулаком другому прямо в нос и, освободившись, бросилась бежать.

Ей наперерез кинулись с веселыми воплями другие челядины, хватали за платье, она кричала зло и отчаянно, отбивалась, но наконец ее схватили, поволокли обратно.

Тот, которому она врезала ногой, с размаха ударил ее ладонью по лицу. Голова женщины мотнулась в сторону, я услышал вскрик боли, но женщина тут же выпрямилась и посмотрела на него ненавидяще.

Он ударил ее снова и заорал:

– Я тебя покажу, шлюха, как себя вести!.. Колун, что копаешься?

– Готово, – пропыхтел второй.

Он раздвинул обе толстые доски, там вырез для шеи, и толстые болты с двух сторон, так что приговоренные к позорному наказанию не дотянутся и не освободят себя.

Я наконец стряхнул нерешительность и трусливую философию, что кто в чужой монастырь с чужим уставом придет, тот им по рылу и получит, раздвинул плечи и подошел к ним уверенно и властно.

– Эй, нельзя с женщиной так обращаться! В чем ее вина?

Тот, который назвал ее шлюхой, прорычал:

– Ты иди отсюда, понял?

– Не понял, – ответил я, закипая. – Поясни!

Он выпрямился и шагнул ко мне.

– Пояснить?

– Да, – сказал я кротко.

Он широко и глупо замахнулся. Я ткнул в солнечное сплетение, а когда он охнул и согнулся, ударил кулаком в затылок. Грузное тело повалилось, как мешок. Мгновение все смотрели, оторопев, затем все трое мужчин негодующе заорали:

– Он Колуна ударил!

– Он против наших правил!

– Бей чужака!

Отступать я не стал, уже достаточно взвинчен, пошел вперед, раздавая короткие и жестокие удары воина, а не кулачного бойца. Они падали и ползли, а когда один попробовал подняться, я его сам поднял на воздух жестоким ударом ноги снизу.

Он упал, как мокрая тряпка, и уже не двигался, а я поднялся на помост. Двое, что держали женщину, испуганно выпустили ее и отскочили.

– Что за люди здесь? – сказал я с отвращением. – Что могла такое сделать эта женщина, что ее в позорную колодку и на посмешище?

Один крикнул:

– Она стирала господское белье и уже в третий раз его порвала!.. Это нарочно!

Я удивился:

– Всего-то? Сколько стоит это белье?.. Вот, передайте хозяевам! Пусть купят новое. И побольше.

Я швырнул на землю золотую монету, подумал и добавил еще одну. Этого хватит на десять спален, но пусть и этим побитым останется на выпивку, чтобы залить горечь поражения.

Женщина смотрела на меня расширенными глазами.

– Спасибо, спасибо, господин…

Я отмахнулся.

– Пустяки. На и тебе монету. На случай, если понадобится откупиться от таких… добрых.

Она охнула.

– Господин, это же золото!

– Это ты золото, – сказал я доброжелательно и улыбнулся. – Иди, ты свободна.

Народ смотрел на меня в страхе и почтительности. Во-первых, силу уважают везде, а во-вторых, в таких вот торговых городах еще больше уважают богатство, и когда сильный и богатый раздает зуботычины, он как бы имеет право и на то, о чем бедный и подумать не должен осмеливаться.

Чтобы не нарываться больше на неприятности, я подошел к воротам, стражники посмотрели угрюмо, но ворота распахнули с такой поспешностью, словно приближаюсь на тройке королевских коней.

– Благодарю за службу, – сказал я покровительственно.

Они захлопнули за мной железные створки без «рады стараться, ваше благородие», но я не мелочный, пошел с широкой улыбкой счастливого человека в город, присматриваясь и прислушиваясь, стараясь по обрывкам разговоров уловить настроения.

На улицах варваров тоже больше, чем я видел, к примеру, в Меркеле. Там раз-два и обчелся, а здесь куда ни глянь – на сотню горожан один красавец с коричневым от солнечного жара торсом и хвастливо вздутыми мышцами, а это непропорционально много.

Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и заметив в праздничной толпе богато разодетых родосских жителей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в грубой и поношенной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», – сказал он.

Горожане и варвары Гандерсгейма ревниво блюдут и превозносят свои обычаи, а для этого, как хорошо знаю, в первую очередь нужно презирать чужие. Даже в одежде, что уж проще, видно, как горожане наряжаются демонстративно пышно и вычурно, а у варваров та же самая спесь – одеваются подчеркнуто грубо и небрежно. Чаще всего вообще обнажены до пояса, а когда одежда просто необходима, то целиком из невыделанных шкур, что вообще ни в одни ворота…