Девять этажей вниз - Елена Северная

из форточки…

Вместе с шелестом листьев, вместе с далеким ревом машины, вместе с сонным лаем собак, доноситься до меня противный писклявый смех моего Демона. Я ложусь на кровать и жаркой летней ночью укутываюсь с ног до головы в теплое одеяло. Демон настигает меня и тут, и я начинаю молить Бога о смерти.

Больно.

***

Банк был очагом безумных страстей.

Жены выстирывали и выглаживали их, в основном пузатых, местами престарелых, иногда лысых дядек. Вымывали, делали дорогой маникюр, причесывали и поливали духами. Как алчные нумизматы восстанавливают старые монеты до состояния новых, жены вычищали своих благоверных до блеска в ноздрях и ушах, лоснящихся шеях и блестящих усах. И при этом они не знали, даже не догадывались, что делают их мужья на работе.

А они в ответ приходили на работу и влюблялись в молоденьких сотрудниц– вчерашних студенток, шептались с ними на своих и чужих рабочих местах, заманивали в темные углы и насиловали, избегая пристальных взглядов камер наблюдения.

Думали, спрятались и никто ни о чем не узнает и даже не догадается.

Но вокруг все всё знали. И так. Без камер.

Любопытные носы старых, потертых в банковских боях перечниц вынюхивали влюбленности, как настоящие ищейки. По запаху. Вытаскивали наверх. И осуждали. И увольняли.

Но это не останавливало потоки сексуальной энергии, льющейся из дверей и окон кабинетов прямо в коридоры и на темные улицы.

И молодые девочки безумно влюблялись в матёрых, уже сделавших себе карьеру, мужиков-начальников отделений, управляющих и их заместителей, молодящихся военных пенсионеров из отделов охраны, инкассации и безопасности, с машинами, домами, собственным бизнесом и золотыми кольцами на безымянных пальцах. Опустошенных и безудержных в своей страсти.

Это было опасно. Это было страшно и не правильно. Влюблятся в таких. Сильных. Красивых. Уверенных в себе.

С голубыми глазами.

Ободряющей улыбкой.

«Скажи ему, скажи ему, скажи» – шепчут часы на столе,

«Скажи ему, скажи ему, скажи ему, скажи ему», – кричат камни в аквариуме.

Синусоида реальности не стабильна, значение Х не постоянно.

«Скажи ему, скажи»

Стараешься вести себя естественно, но зажат, как робот, улыбка по программе “Надо держатся”, взгляд скользящий, но цепкий, как пьявка.

Захожу к нему в кабинет. Дрожат руки. Пытаюсь это скрыть толстой пачкой бумаг.

«Скажи»

Не скажу ему.

Не покажу.

Зам отрывается от своих бумаг и смотрит на меня.

Смотрит внимательно.

Чуть улыбается.

Дьявол в овечьей шкуре.

– 

Что там опять? – спрашивает.

– 

Бумаги подписать. Кредиты даём.

– 

Кому?

– 

С того кредитного.

– 

Обед уже. Пойдем, попьем кофе?

Где-то хлопнула дверь.

За открытым окном зашумели ветви деревьев.

Атака была слишком внезапной.

– 

Мне работать надо. Большой кредит посчитать надо.

Улыбается. Смотрит.

– 

Так что без обеда сидеть будешь?

Кровь стучит в висках.

Еле стою на ногах.

“Держись.”

– 

Если придётся.

– 

Умница?

Смеется с меня.

Стараюсь быстрее закончить разговор, и опять ищу повод, чтобы зайти к нему в кабинет.

Еще одна бумажка на подпись, еще одно неотложное кредитное дело.

Подписывает. Разворачиваюсь. Ухожу. Быстро, как только могу.

Спиной чувствую, как он расплавляет взглядом одежду на моей спине.

Захлопываю дверь.

Влюбляюсь по уши.

Сегодня лягу спать в восемь часов вечера, а усну может быть только под утро.

Буду плакать, реветь в подушку.

Нельзя, но люблю его.

А он – женат, есть дети.

Он любит.

Нельзя.

Врет.

Слезы смешиваются с ложью.

Все зря.

Кофе с коньяком перестает быть «праздничным».

Гладишь, мнешь свои груди, находишь чьи-то чужие руки, лижешь чей-то незнакомый язык, втягиваешь в себя чужой эгоистичный член.

И вызываешь такси за полчаса до полуночи.

Говоришь ему, этому незнакомому-чужому: завтра на работу, рано вставать.

А он говорит: завтра созвонимся, может быть послезавтра.

Говорю: нет, больше никогда.

Но потом вспоминаю о нем на следующих, внезапно наступивших, выходных, и звонишь опять незнакомому-чужому.

***

Потом звонят испуганные клиента:

– 

А у вас банкоматы есть?

– 

Есть, два.

– 

А они работают?

– 

Да, работают

– 

А бумага там есть?

– 

Да, есть

– 

А когда они работают?

– 

Круглосуточно.

– 

А обед там есть

– 

Нет, банкоматам обедать не надо.

Смеемся и истерим.

Потом закрываемся и пьем водку.

Потом в курилке рассказываю сказки маленькой девочке:

– 

Надежда не умирает, даже тогда, когда знаешь, что все уже кончено, даже когда время упущено, даже когда работаешь без перерыва. Иногда мелькнет в окошке Надежда, помашет ручкой с окна монитора и исчезнет в белом густом тумане, но ты все равно знаешь, что она там есть. И никто тебя не убедит в обратном.

И она говорит мне:

– 

Никогда не надейся. Никогда не жди. Бери все, что дает тебе жизнь.

И я ей отвечаю:

– 

Он тебя любит. Бери. Это то, что дает тебе жизнь.

– 

Нет уж. Мне он не нужен. Забирай себе.

– 

Я бы с удовольствием, но он на меня не ведется. А тебя он любит.

– 

Это его проблемы.

– 

Я тебя не понимаю. Он же нормальный парень. Симпатичный, мозги, фигура, при деньгах – все есть.

– 

Ну так пойди и возьми его.

– 

Если бы ты влюбилась в него, а он в тебя нет, как бы ты себя чувствовала?

– 

Так вот почему, печешься так о нем. Влюбилась, да?

Случайно стряхиваю пепел с полусгоревшей сигареты себе на руку. Он оставляет после себя черное пятно.

– 

Да, влюбилась. – иронизирую я. Что еще отвечать безумной маленькой девочке?

И она повторяет мне:

– 

Никогда не надейся. Никогда не жди. Никогда не влюбляйся заочно.

– 

Как же тогда жить? – спрашиваю я у нее.

***

– 

Как же

тогда

жить?!! – кричу я санитарам и пытаюсь вырваться у них из рук. Бьюсь у них на руках, как рыба, попавшая в невод, так же как и рыба – засыпаю от укола.

Ныряю…

Море. Живое, огромное блюдо с соленой водой и щупальцами – волнами.

Глубина! Выше человеческого роста.

Вода прозрачная настолько, что видны самые мелкие камушки на дне.

Заглатываю большой кусок воздуха и ныряю перпендикулярно ко дну. Достаю руками эти камешки, проплываю полметра, достаю маленький круглый и гладкий, как галька, осколок стекла. Отталкиваюсь ногой от большого валуна и плыву вверх, где ярко сверкает Солнце.

Выныриваю, как из другого мира, трансформируюсь в живущее на земле млекопитающее.

Болтаюсь в воде, как воробей в пыли, и уже ничего больше не надо: ни работа, ни дом, ни любовь.

Или нет.

Сегодня я буду морской прибрежной волной.

Буду пениться, бурлить, тяжело вздыхая, бится грудью об острые камни.

Нежить купающиеся тела и подбираться к сухим, недоступным пескам.

Или нет.

Сегодня я буду дразнить море.

Свешу ноги с уступа, и буду махать перед волнами голыми пятками.

– 

Не достанешь, не достанешь!!! А ну сильнее ударь!!!

И море взбесится, и не будет утихать два дня. Доставать брызгами 7-бального шторма меня, гуляющую вечером по набережной, спящую на топчане на крыше отеля, взбирающуюся на горы с рюкзаком.

А потом сдамся.

Буду дышать вместе с морем.

Мое дыхание сольется с плеском волн, и я начну его успокаивать.

– 

Будь

хорошим

, будь добрым…

Меня накроет с головой большая волна и это будет мое крещение – посвящение в Русалки.

И буду ощущать себя сверхчеловеком, потому что не каждый может дышать под водой, а я – могу.

А потом море успокоиться, и станет утренним теплым парным молоком, и пойду купаться в дождь сама. И тут почувствую себя самой счастливой в мире. И мне больше ничего не