Людовик XIV - Франсуа Блюш

Еще до того, как Мазарини получил эту должность, однажды в Компьене, в 1645 году, шестилетний король, увидев кардинала, проходящего по галерее дворца «в сопровождении большой свиты», не удержался от громкого возгласа: «А вот и султан!» Его Преосвященству было доложено об этом одним сторонникомдворянином; а королеве-матери — Его Преосвященством, но король отказался сообщить имя того, чью фразу{51}, что было совершенно очевидно, он повторил.

Так шло воспитание короля, уже умеющего молчать, верного тем, кто ему служит и кто его любит. Он не понимал еще, насколько ценен был для королевства Мазарини, но знал, что де Лапорт любит его (короля) всем сердцем. В 1649 году Лапорт напишет: «Что бы я ни сказал ему, он никогда не выказывал мне неприязни: даже больше, когда он хотел спать, он желал, чтобы я положил голову на подушку рядом с его головой, и, если он просыпался ночью, он вставал и ложился рядом со мной; таким образом, я много раз переносил его спящего обратно на его постель»{51}. Нужна была Фронда, чтобы Людовик стал восхищаться кардиналом, несмотря на то, что Лапорт постоянно настраивал короля против Мазарини, позволяя себе безответственные высказывания и недомолвки.

Почти всегда высказывается сожаление о том, что будущий Король-Солнце получил недостаточное схоластическое образование. Людовик это хорошо понимает и, уже будучи семидесятилетним стариком, будет сам говорить об этом в своих беседах с мадам де Ментенон. Вероятно, он будет недоволен тем, что плохо владеет латинским (поэтому Перефикс будет часто уступать место Ламоту Левейе, одному из лучших гуманистов своего времени и воспитателю Месье, брата короля). Он выкажет раздражение по поводу избытка либерализма тех, кому надлежало заниматься его образованием: гувернантки передали его на попечение слуг, Вильруа и Перефикс сделали почти то же самое. Вольтер будет ближе к истине, написав: «Мазарини продлил детство монарха на столько, на сколько смог»{112}, ибо этот министр, которого мушкетеры Александра Дюма не называют иначе, как мужлан, был, несмотря на свое не очень знатное происхождение, благородным человеком, дворянином, даже аристократом. Он доказал это в молодости на поле боя, он это доказывал каждый день, выказывая уважение к добродетели королевы.

Либерализм, который побудил Мазарини одобрить второй выбор — Ламота Левейе («Несмотря на его пирронизм, — напишет Вольтер, — ему все же доверяли столь драгоценное воспитание»), не позволял ему вмешиваться в мелкие детали воспитания крестника и подопечного. Мазарини ограничился лишь тем, что заставил изменить катехизис, так как эта книга, написанная Годо, казалась ему содержащей некоторые фразы, имеющие двусмысленное политическое звучание. Он не подталкивал Перефикса к тому, чтобы тот как можно раньше начал обучать наследника латыни, однако Людовик XIV узнал довольно рано многие слова и выражения, которые свидетельствуют о глубоком знании языка и о том, что уроки, полученные маленьким королем, могли быть только блестящими. В век гуманистов уроки французского языка, преподанные гуманистом, также могли дать ученику представление о величии античного мира и привить вкус к римской культуре. Прибавим к этому значительный багаж знаний по истории (Перефикс неопровержимо продемонстрирует качество своих уроков, когда опубликует в 1661 году свою «Историю короля Генриха Великого»{11}); хорошие начальные знания по общественному праву (основные законы и королевские права); солидный катехизис, основанный на декретах Тридентского вселенского собора католической церкви; Священное Писание, в центре которого сияет образ того самого царя Давида, хвалебные гимны которому Людовик XIV будет слышать до самой смерти, того самого короля-мессии, который, несмотря на свои грехи, станет примером для всех королей. К этим начальным, казалось бы довольно ограниченным, знаниям прибавляются математика, рисунок и живые языки.

Только благодаря непрерывному приобщению к знаниям понастоящему становятся королями. «Французы в молодости очень ветрены»{42}, то есть легкомысленны. Зачем же переутомлять монарха программой, достойной гигантов Рабле? Лучше, чтобы у него была, по признанию Монтеня, «здравая голова, нежели забитая многими сведениями». Осенью 1648 года Перефикс воспользуется заключением Вестфальских договоров, чтобы прочитать маленькому королю курс истории Священной Римской империи и Рейнских стран, дополненный географическими и политическими соображениями{149}. Можете быть уверены, что Мазарини одобрил эту инициативу. Латинским языком Людовик XIV будет заниматься почти всю свою жизнь, собйрая, рассматривая с восхищением, дополняя, описывая почти каждый день свою коллекцию, самую значительную в королевстве, бесценное ядро нашего «Кабинета медалей». И даже если Антуан Уден не слишком усердствовал в преподавании романских языков, мы знаем, что до смерти кардинала король будет продолжать учиться. С 1658 по 1661 год «шевалье Амальтео, советник и переводчик с итальянского языка», будет давать задания по языку Его Величеству — уроки в полном смысле слова, затем «переводы на итальянский и французский языки “Краткого изложения описания мира”». Тетрадь с упражнениями заканчивается словами: «Уроки для короля здесь кончаются: потому что Его Величество король стал взрослым и потому что великий кардинал Мазарини (sic — так) умер. Его Величество не будет больше заниматься этим языком, которым он уже хорошо владеет, поскольку отныне он полностью занят тем, чтобы дать законы всей Европе»{172}.

Впрочем, дворянин отличается от простолюдина тем, что его образование не ограничивается школьными предметами. Король изучает не только историю, живые языки, учится считать и излагать свои мысли на письме. У него есть учитель верховой езды, экюйе Арнольфини из Лукки, учитель танцев, учитель фехтования. Флоран Эндре обучает его игре на лютне. Позже испанец Бернар Журдан де Ласаль научит его играть на гитаре. Хоть он и не может сравниться с Людовиком XIII — меломаном, композитором в минуты вдохновения{122}, заметно, что он явно получил неплохое музыкальное образование. После лютни, гитары он научится играть на старинном музыкальном инструменте — спинете и выберет Этьена Ришара, чтобы тот показал ему принцип игры{122}.

Мазарини знает, что самые обширные программы грешат неполноценностью. Он считает, что главный предмет обучения главы государства — приобщение его к делам. Он этого хочет и ускоряет этот процесс. Кординал думает, что лучше пригласить короля на недолгое заседание совета, посвященное разбору одного-единственного дела, или просить его присутствовать, но только на одной части очень длительного заседания совета. Очень скоро Мазарини будет настолько удовлетворен успехами своего ученика, что это убедит его лишний раз в правильности своего воспитания. Когда однажды Перефикс доложил Его Преосвященству, что король совершенно не выказывает усердия в учении, попросил употребить свой авторитет и сделать ему выговор, поскольку можно опасаться, что однажды он так же поступит с делами государственной важности, кардинал ответил: «Не утруждайте себя, положитесь на меня: он и так перегружен, ибо когда он приходит на совет, то задает мне сотни вопросов по поводу того, что обсуждается»{51}.

Кардинал, пожалуй, слишком экономит на доме короля. Но в то же время он каждый день развивает художественный вкус своего крестника и умение отбирать ценное, стараясь сделать из обычного коллекционера настоящего любителя искусства. Искусство для Мазарини — это все, что вечно (рукописи, украшенные миниатюрами, античные вещи, привезенные из Рима за большие деньги, картины великих художников), и то, что ярко сверкает во временной, скоропроходящей жизни, воспитывает чувство прекрасного, помогает выбрать стоящие развлечения, формирует придворных и людей чести. Балы с великолепными убранствами, красивые иллюминации, красивые зеленые насаждения, временные триумфальные арки — все это необходимо для двора. Из Италии Его Преосвященство выписывает «исполнителей (певицу Леонору Барони, кастрата-дисканта Атто Мелани), музыкантов (виолончелиста Лаццарини), композиторов (Луиджи Росси) и управляющих театральными механизированными декорациями (Джакопо Торелли). Министр пытается ввести итальянскую оперу, настоятельно предлагая партитуры Кавалли»{122}. Не такое уж значение имеет то, что Людовик XIV вскоре частично отказался от этой ориентации, отдавая предпочтение Перро, а не Бернини, Люлли, а не Кавалли. Ведь в основном его взгляды и вкусы были воспитаны Мазарини. Его влияние было очень сильным — и последующие события не замедлят это доказать — и эффективным, поскольку для этого была благоприятная почва: открытая и естественная душа ребенка.

И тем не менее — здесь проявляется искусство воспитателя — суперинтендант при особе короля, руководящий его образованием и воспитанием, всегда помнит, что этот король — еще ребенок. В 1649 году Людовик XIV, смело выступивший против парижского восстания, каждую минуту заботился о том, чтобы быть и казаться королем; и в то же время он играл в войну: «Король заставил устроить форт в саду Пале-Рояля и так вошел в раж, атакуя его, — рассказывает нам Лапорт, — что даже весь покрылся испариной». В 1652 году — такой же контраст и такая же взаимодополняемость поведения. Весной король присутствовал при осаде Этампа; у него «был очень уверенный вид, хотя в него стреляли из пушек и два или три снаряда пролетели совсем близко». А в конце июня он уже находился в Мелене, где, для игры, «заставил выстроить на берегу реки маленький форт; и каждый день туда уходил, чтобы там разыгрывать сражения, в которых участвовал»{51}. От настоящей войны к игре в войну и от игры к сражению с настоящим огнем маленький монарх переходит с удовольствием и хладнокровием.