Провокация: Театр Игоря Вацетиса - Сергей Юрский

Вот тогда-то и ухватил блестящий тайный офицер Андрей Александрович (он же Евгений Михайлович) Никитин отставшего от стаи М.З.Фесенко за жопу.

А от стаи действительно оторвались. Оба. Наличие вкуса и чувства юмора заставило Липу Корсунского опомниться и попытаться отвалить от прогрессивных комсомольцев. Они в это время были увлечены ловлей тунеядцев, что было очень непростой задачей, ибо тунеядцами в полном смысле этого слова были только они сами. Липа высказал это наблюдение в пьяной дружеской беседе. Высказывание было замечено. Как и многое другое. И прежде всего непорядок с отчеством. За глаза его теперь иначе как Боруховичем не называли. Была и главная, совсем непростительная вина – то самое «избранничество», за которое он так боролся, которое очень даже ощущалось и ой как раздражало.

«Ну, что, Липа, все глаза портишь, все имя свое обессмертить надеешься? – как бы шутливо кричали комсомольцы, вбегая к нему в комнату еще в той, родительской квартире в самом центре города на улице Жуковского. – Завтра выезд в Выборг – дискуссия с финскими молодыми учеными на тему “Мы все северяне”. И сразу в Хельсинки – союз молодежи профсоюзов. И оттуда в Берлин с большим заездом в Западный Берлин на тему “Все мы европейцы!”. Быстренько, быстренько, две рубашки, трусы и плавки в чемодан, презервативы на месте! С шефом все оговорено. Ты отпущен». Какие мягкие были диваны в двуспальных купе скорых поездов. Как услужливы были богатыри – шоферы, готовые в лепешку для тебя расшибиться. Как милы и сговорчивы были девушки, случайно зашедшие «на огонек» в трехкомнатный люкс выборгской гостиницы. Э-э-х-х! Хорошо быть молодым! И нигде молодость так не ощутишь, как в разъездной группе обкома комсомола!

Какие шашлыки были в Сехешфехерваре! А сыр под «Изабеллу» на Ахуне! А какая стайка полек набежала на нас в гостиницу «Бристоль» в Варшаве да так и осталась по номерам на целую неделю – на все время конференции. И – вот не поверите – все от души. Ничего они от нас не хотели и ничего не просили. Правда – нельзя исключить в целях познания, – может быть, их заранее кто оплатил? Но это, ей-богу, уже не наша забота. А как пили в Йыэсуу – Нарве трое суток подряд, то в сауне, то на берегу?! Говорят, эстонцы к нам как-то не так относятся. Не знаю. Не видал. Все у нас нормально было с нашими эстонцами. И пили они нормально – ничуть не меньше, а может, даже и больше. Нормальные эстонцы, нормальные абхазы… вообще нормальные отборные ребята… Кроме румын, конечно, – румыны говно. Но что делать – их фюрер их запугал. Трусливые, гонористые… прижимистые… нет, о румынах и говорить не хочется. Но зато болгары… е-мое! Что день, что ночь, что столица, что колхоз – сплошная гулянка. Как в Грузии! Что хочешь – все бери.

И вот при всем при этом наш собственный жиденыш – Борухович – прямо мне в глаза говорит: «Да не знаю, не в шефе дело. Я сам себе сроки устанавливаю. Но сейчас, деваться некуда, надо одну штуковину закончить. Хорошо бы, конечно, катануть беззаботно… но сейчас никак…» Ну не жидовня? Ну а что тогда? Мы к нему уже притерпелись, мы к нему принюхались, а он нос воротит. Они уже накушавшись и на чистый воздух хотят. Им надо творчеством заниматься и с нами им как-то несподручно. Они с нас уже все получили, а теперь они эйнштейнов начитавшись, и мы для них слишком примитивны. Ну? Я ж ему дорогу открыл, я ему доступ дал, а он?! Сколько раз зарекался – ну не имей с ними дела, пусть сидят и ждут, когда их всех в Израиль выпустят. Нет! Пожалел. Вытащил. Вот теперь хлебай, Глеб Глебович!

Ипполит Корсунский вылетел из всех к власти приближенных структур как пробка из шампанской бутылки. Удивительное дело, но общественное мнение – а оно существовало, существовало вопреки всем разумным основаниям, – общественное мнение простило ему временное сближение с комсомольцами. Он был тайным героем. Большая наука осталась где-то за холмом. Липа блестяще решал прикладные задачи. Но не в этом было дело. Любые успехи не могли поколебать равнодушия к нему начальства. И в то же время насмешливость, пьянство, открытый блуд сделали его тайным героем. Липа сам не заметил, как общественное мнение назначило ему быть диссидентом, и стало так.

Борьба с инакомыслием (то бишь с диссидентством – это одно и то же) – дело совершенно пустое. Всегда и везде начальство думает одно, а быдло совершенно другое. И любое начальство (если только оно не состоит из кромешных идиотов, а такие случаи тоже не редки) знает это и не особенно волнуется. Ведь у самого начальства тоже есть начальство – более высокое, и по отношению к нему низшее начальство составляет быдло. Это такая нормальная лестница. Но лестница должна куда-то вести. Иначе зачем она? Поэтому должна быть определенная точка или площадка, выше которой уже ничего нет. Для тех, кто находится в этой точке или стоит на этой площадке, все, абсолютно все являются быдлом. Очень важно, чтобы тут не было никаких исключений. Тогда Стоящие Наверху твердо знают, что все их подданные являются инакомыслящими.

А теперь простой и важный вывод: инакомыслие есть доказательство благонамеренности. Все говорят одно, а думают другое. ВСЕ! Кроме Стоящих На Самом Верху. Великая глупость и пустые хлопоты приставать к людям с расспросами: а вы действительно так думаете? А вы не притворяетесь? Конечно, не думают они так, конечно, притворяются. И это абсолютно нормально. И пусть в своем кругу высказываются с любым инакомыслием. И пусть даже круг этот расширяется. Единственное, что нам нужно, это знать – кто, что и где говорит. Больше ничего! Только знать! Вот на это не жалеть никаких средств. Потому что опасность существует. Опасность самая серьезная. Опасность от тех, кто помалкивает. От тех, кто разными способами мешает нам знать, что стоит за их помалкиванием.

Разве мы не слышим и не анализируем анекдоты? Разве мы не знаем, что анекдоты – это народная мудрость, то есть мнение быдла? В коммунизм не верит никто. Абсолютно никто, кроме тех, кто уже сейчас живет при коммунизме или рассчитывает жить при нем в самое ближайшее время, то есть наивысшего начальства. Все ругаются – матом или без мата, в голос или вполголоса – неважно, но все ругаются. Если посылают письмо за границу, обязательно стараются не через почту, а с оказией. Почему? Думают, что с оказией – значит, мимо нас. Вот с этим надо бороться. Вот это опасно. И бороться с этим трудно. Но тут кроется другое – пошло письмо с оказией, и автор уверен, что миновал нас. Хорошо! Но вот мы получаем копию этого письма, и что же? А ничего! Если бы там любая ругань, любое инакомыслие – да ради бога! Так нет же! Там – ничего! Просто письмо как письмо. Спрашивается, а зачем же тогда с оказией? А зачем вообще тогда писать за границу? К чему рисковать-то? Чтобы сообщить, что, дескать, Лиза что-то не та и Миша что-то не тот? Нет, господа-товарищи, вот это молчальник. Тут есть тайный смысл, и открыть его ни сил, ни средств не жаль. И эта зараза уже становится эпидемией.

В опасности равновесие всего нашего общества, благополучие народа. Наш народ един в своем инакомыслии. А эти молекулы, отделяющиеся от общего настроения, могут превратиться в раковую опухоль ослабшего организма. Власти, опившиеся и обожравшиеся на вершинах коммунизма, не понимают этого. Они совершенно лишились чутья. Требуют карать тех, кто им противоречит. Маразматики! Не видят, что на данном этапе развития тот, кто не против нас, наш потенциальный враг.

Как трудно работать среди не понимающих этого. Какие тупицы засели на всех уровнях. Какие узколобые лентяи. А ведь спасти страну можем только мы. Нужна мощная скрытая психологическая реформа органов. Нужны свежие талантливые люди. И никогда Россия не была бедна на них. Но почему же, почему приходиться работать с Олегом Ивановичем Помоевым и подобными Помоеву? И нет им числа!

Пока Корсунский на лекциях ругает наши порядки и трахает комсомолок из верхнего обкомовского аппарата – все нормально, и ситуация контролируется. Пока Фесенко поет хором Галича, читает по ночам «Хронику текущих событий» и обменивает № 6 «Хроники» на № 8 с нашей сотрудницей, работающей под диссидентку, – можно быть спокойными и не надо его тревожить. Но когда Фесенко спрятался в раковину, когда его вообще нигде не видно, когда на него не поступает вообще никаких сигналов, я бью тревогу. Я беру его за жопу и начинаю его трясти. Когда Корсунский с еврейской оказией посылает письмо через Иерусалим в Монреаль, я не жалею, что мы платим людям, доставившим нам копию этого письма. И когда оказывается, что в письме вообще ничего нет, меня это не успокаивает, а настораживает.

Могу я ошибиться? Могу. В данном случае оба могут оказаться пустышками, из которых вышел весь пар. Но вряд ли! Корсунский имеет имя. Как образуется имя, как создается несанкционированный авторитет, как может быть скомпрометировано несанкционированное имя – это все вопросы серьезные, но изучение их – дело будущего. А пока… пока мы должны по крайней мере жестко контролировать людей, имеющих имя.