Старые страницы - Александр Амфитеатров

Намъ нужны не единицы, не десятки, даже не сотни женщинъ-врачей, a нужны ихъ тысячи. Намъ нужна женская медицина не какъ аристократически-научное сословіе, но какъ демократическая рабочая сила, цѣлительно разсѣянная въ стомилліонномъ народѣ, дурно питаемомъ, много работающемъ, мало зарабатывающемъ, много болящемъ. Массу можетъ породить только масса. И вотъ почему особеенно то жаль, что массу женскую отсылаютъ вспять. къ очагу и прялкѣ, оставляя во храмѣ науки лишь незначительное количество избранницъ. Очень можетъ быть, и давай имъ того Богъ, что изъ избранницъ этихъ выйдетъ на каждый курсъ по Захарьину и Боткину въ юбкахъ, но, признаюсь, было бы радостнѣе узнать, что, хотя выпускъ не далъ еще ни одной Захарьиной и Боткиной, зато въ Царевококшайскъ уже поѣхала съ него дѣльная Иванова, въ Белебей знающая Петрова, въ Волковыйскъ опытная Сидорова и такъ далѣе, и такъ далѣе – по всѣмъ медвѣжьимъ угламъ и закоулкамъ. Создайте образованную массу, a исключительныя-то личности возвыситься надъ нею всегда сами успѣютъ. На то онѣ и исключительныя.

VI. Назарьева

Бѣдная К. В. Назарьева! Рано унесла ее смерть.

Я мало зналъ покойную, начавъ встрѣчаться съ нею нѣсколько чаще, лишь съ начала изданія «Россіи». Въ первые мѣсяцы нашей газеты въ редакціи нерѣдко было можно видѣть скромную – всю въ черномъ – фигуру писательницы, съ оригинальною, коротко стриженою головою, съ желтоватымъ лицомъ, освѣщеннымъ безпокойными глазами, полными затаенной и нерадостной мысли. Это была Капитолина Валерьяновна Назарьева. Сотрудничество ея y насъ не сладилось. Ей хотѣлось писать маленькій фельетонъ, но, вопервыхъ, фельетоновъ y насъ было тогда хоть прудъ прудить, а, вовторыхъ, она – беллетристка по натурѣ – совсѣмъ не умѣла писать фельетонъ, и мелко, бисерно написанныя странички ея рукописей читались вяло и сонливо. Больше успѣха имѣла Капитолина Валерьяновна, когда, работая въ «Сынѣ Отечества», вела отдѣлъ маленькихъ morceaux o провинціи, подъ псевдонимомъ Н. Левинъ, хотя самостоятельности и яркости и здѣсь проявила немного. Не спѣлисъ мы и на счетъ большого романа, который A. B. хотѣла помѣстить въ «Россіи», – не по нежеланію редакціи пріобрѣсти y нея эту работу, a no невозможности втиснуть романъ въ содержаніе нашего фельетоннаго года.

– Не извиняйтесь ужъ! – съ горечью говорила она: – знаемъ мы васъ! Мужчинѣ съ именемъ, небось, нашли бы мѣсто. A мы, женщины, несчастныя: всюду намъ – вторые номера. Работаешь-работаешь цѣлую жизнь, a нѣтъ тебѣ хода впередъ. Такъ на второмъ номерѣ и сиди до смерти.

– Вотъ, – слышалъ я отъ нея въ другой разъ – вы хоть откровенны: прямо признаетесь, что не любите нашего женскаго письма, считаете его своего рода литературнымъ made in Germany. Быть можетъ, вы и правы. Но согласитесь: можетъ ли быть иначе? Возьмемъ въ примѣръ меня. Я пишу давно, издала не одинъ десятокъ романовъ, множество повѣстей, разсказовъ, писала для театра. Имѣю литературное имя. На моихъ сочиненіяхъ сколько издателей нажилось. Но – въ концѣ-то концовъ – что же? Тотъ же вѣчыый пятакъ, пятакъ и пятакъ, и необходимость слѣпить изъ пятака три-четыре тысячи рублей въ годъ, нужныя, чтобы жить въ Петербургѣ не вовсе бѣдно и поддерживать своихъ близкихъ. Такъ удивительно ли, что начиваешь расплываться въ made in Germany, топить въ ремесленныхъ строкахъ природный талантъ? И, при томъ, эта страшная неувѣренность въ заработкѣ, эта всегдашняя готовность вашего брата, журналиста, отодвинуть насъ, женщинъ, на задній планъ. Легкое ли дѣло писать романъ, a – тѣмъ временемъ въ головѣ стучитъ мысль: куда я его дѣну? Здѣсь, положимъ, благосклонно примутъ, тамъ – съ удовольствіемъ возьмутъ «почитать». А вдругъ туда Чеховъ повѣсть дастъ? сюда Немяировичъ-Данченко романъ напишетъ? Ну, и получай, Калпитолина Валерьяновна, дѣтище свое обратно и неси его на какой-нибудь литературный погостъ, гдѣ издатель-могильщикъ скупаетъ «имена» чуть не на фунты, по вѣсу манускрипта. Рабство!.. Вы говорите: made in Germany. Да какъ же иначе-то? Вѣдь – помимо всякихъ психологій творчества, станьте-ка на почву экономическаго разсчета. Чтобы заработать рубль, Немировичу-Данченко нужно написать три-четыре строки, a мнѣ двадцать. Стало быть, – опять-таки, оставляя въ сторонѣ и размѣры талантовъ, и симпатію публики, и взгляды, – намъ, женщинамъ, чтобы жить литературою, наравнѣ съ мужчинами, надо имѣть вшестеро, всемеро сильнѣйшую производительность, энергію, устойчивость труда. Васъ въ состояніи прокормить уже часъ работы въ сутки, трудиться больше – ваша добрая воля, a я, если не буду гнуть спивы надъ писъменнымъ столомъ съ утра до вечера, такъ и сыта не буду. Какъ же, при такихъ условіяхъ, не развестись женскому литературному made in Germany.

Соглашаясь съ замѣчаніями К. В., я, однако, указалъ ей на дорого оплачиваемый трудъ нѣкоторыхъ русскихъ женщинъ-писательницъ, напр., Смирновой, Микуличъ, произведенія которыхъ отнюдь не подходятъ и подъ уровень made in Germany.

– Да это не профессіоналки, это гастролерши, – возразила Назарьева, – онѣ пишутъ полтора раза въ годъ и не отъ литературы получаютъ главныя средства къ жизни. Ахъ, если бы я имѣла возможность прожить нѣсколько лѣтъ, не нуждаясь въ литературномъ заработкѣ, разсматривая его, лишь какъ прибавку къ доходу! Повѣрьте, что и я сумѣла бы отшлифовать нѣсколько повѣстей и разсказовъ, послѣ которыхъ строка моя ужъ, конечно, не въ пятачокъ бы цѣнилась. Вы посмотрите: какъ много изъ насъ, женщинъ, блистательно начинаютъ, и какъ мало хорошо продолжаютъ и кончаютъ. Это потому, что обыкновенно начинаемъ-то мы еще спокойными, сытыми дилеттантками, либо съ жалованьемъ супруга, либо съ попечительными папашею и мамашею за спиною, a продолжать-то и кончать приходится уже нищими профессіоналками, трепещущими за кусокъ хлѣба, изнывающими въ роковой конкурренціи и между собою, и съ мужскимъ трудомъ. Дама-писательница! дама-романистка! Сколько насмѣшекъ, сколько обиднаго снисхожденія!.. Тяжело, A. В.! И – что удивительнаго, если многія изъ насъ на корню вянутъ, a бываютъ и такія, что, стараясь облегчить себѣ трудъ, перерабатываются въ авантюристокъ печати, плагіаторшъ подъ шумокъ и т. д. Виновны, но заслуживаютъ снисхожденія. Не будемъ называть именъ, но одна изъ моихъ коллегъ, напр., чуть не половину раз сказовъ Мопассана передѣлала на русскіе нравы подъ своимъ именемъ. Переутомленная голова не работаетъ, сюжетовъ нѣтъ, a ѣсть надо, и башмаки рваные: достань двадцать рублей, откуда хочешь, – стало быть, четыреста строкъ хоть роди да подай. Ну, и пошла переряживать «Mademoiselle Fifi» въ «Поручика Фифкина», a «Maison Tellier» въ «Заведеніе купчихи Телкиной». Снесетъ эти лохмотья въ какое-нибудь журнальное захолустье поневѣжественнѣе, – точно перекрашенную собаку на рынокъ сведетъ. Получитъ деньги, – рада. A напечатаютъ разсказъ, – трясется недѣли двѣ, ни жива, ни мертва: уличатъ въ плагіатѣ или нѣтъ? Господи! помоги, чтобы не уличили!.. Вотъ какой проклятый хлѣбъ! А Ю. – Капитолина Валерьяновна назвала очень извѣстное имя, – какія художественныя вещи привезла она съ собою, когда только что появилась въ Петербургѣ изъ провинціи! Вѣдь ей Салтыковъ рукоплескалъ, Михайловскій пророчилъ, что она русскою Жоржъ-Зандъ будетъ. И что же теперь? Выбрасывала-выбрасывала строки, какъ машина, и дописалась до того, что даже русскую грамоту позабыла, слогъ потеряла, пишетъ: «Проходя мимо деревни, острые глаза незнакомца обрѣли въ расщелинѣ мѣстности прелестную голубоглазую блондинку съ черными, какъ смоль, волосами»…

Надо отдать справедливость самой К. В.: при всемъ ужасномъ, каторжномъ, можно сказать, многописаніи своемъ, она сберегла и слогъ, и технику сочинительства – въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ большинство ея товарокъ по ремеслу. Недостатками ея работъ были вялый, шаблонный объективизмъ, отсутствіе нерва, личной возбудимости темою, что накладывало на ея статьи оттѣнокъ тусклости и трафаретной прямолинейности. Не было новизны, свѣжести чувства, искренней находчивости, красокъ, изобрѣтательности, образности. Читаешь ее; бывало: выражаетъ она радость, скорбь, негодованіе, – и все, какъ будто, не сама она это радуется, негодуетъ, но только справясь въ кодексѣ литературныхъ приличій, повторяетъ оттуда наизусть исконную формулу радости, скорби, негодованія, въ данномъ случаѣ принятую и давностью освященную. Беллетристка въ К. В. пропала несомнѣнно очень хорошая. Даже при проклятыхъ условіяхъ made in Grermany, ея романы, написанные красиво, осмысленно, безъ вычуръ декадентства, въ мягкихъ акварельныхъ тонахъ, читались среднею публикою не только съ занимательностью, но и съ пользою. Въ нихъ дрожали, хотя и слабымъ, но постояннымъ отраженіемъ, свѣтлые лучи шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ, – перо Назарьевой не осквернилось проповѣдью эгоистическаго «сверхчеловѣчества», сословной и расовой ненависти, сочувствіемъ мракобѣсію и грубой силѣ. Это была труженица скромная, но честная, гуманная. Миръ ея праху!.. Вѣчный покой ея бѣднымъ, усталымъ надъ бумагою глазамъ! Вѣчный покой этому грустному и боязливому взору работницы неудачницы, которой вся жизнь была сплошною борьбою за существованіе, которая всю жизнь, изнемогая, катила въ гору Сизифовъ камень, и наконецъ онъ все-таки сбросилъ бѣднягу подъ гору въ раннюю могилу, раздавилъ ее и накрылъ, какъ грозно-насмѣшливый памятникъ въ честь скорбей и печалей, переживаемыхъ русскимъ женскимъ трудомъ.