Наш дом стоит у моря - Роберт Колотухин

— Позвольте?

Усатый же, наоборот, молча, с тупым остервенением швырял вещи и не улыбался на шуточки своего товарища.

— Где твой байстрюк? — спросил он у мамы, как только вошел в комнату, и больше ни слова.

Мама тоже молчала.

Полицаев привел Жиздра. В комнату он не вошел, в коридоре топтался. Потом не выдержал, заглянул в дверь:

— Ну как?

— А-аа… — отмахнулись полицаи.

— А ты, часом, не брешешь, борода? — подошел к Жиздре Жучок.

— Господь с вами! Истинный крест. — Жиздра быстренько перекрестился и громко зашептал: — Ничего, ребята, я их у ворот постерегу, все равно стервецы домой прибегут. Жрать-то им надо.

Сказал он это, а мне и легче стало: «Дудки с маком они прибегут. Хоть всю ночь стереги, шкура продажная».

Полицаи ушли.

— Разрешите? — спросил напоследок Жучок у мамы и, улыбаясь, шарахнул своей тросточкой по лампочке над столом.

Лампочка взорвалась, как граната.

— Го-го-го! — ощерил рот усатый.

Они ушли, а мама опустилась вдруг на диван и заплакала. Столько времени крепилась, а тут вдруг заплакала:

— Горе ты мое, наказание: опять натворил что-то…

Жалко мне стало ее, и я не выдержал, рассказал ей обо всем. И о том, что Ленька без моего сигнала теперь домой не вернется, я тоже рассказал.

Мама поднялась.

— Ну погоди! Я ему дам сигнал. Пусть только появится, как Сидорову козу высеку! И чтоб ты не смел к нему ходить, понял?

Я обиделся и убежал на кухню. Леньку, моего храброго брата, как Сидорову козу…

За обедом я в знак протеста объявил голодовку — отодвинул от себя перловую кашу, хлеб и чай на сахарине. Сглотнув слюну, я отодвинул также и ложку, но из-за стола не вылез.

Мама улыбнулась и сказала:

— Ешь давай. Ешь, а то передумаю. Вот завернула тут кое-что. — Она придвинула ко мне небольшой сверток. — Отнесешь нашему партизану. Небось проголодался он там. И к Соловьевым зайди, тоже что-нибудь возьмешь. Я уже оповестила мать, где скрывается ее герой.

«ЧИЖИК-ПЫЖИК»

Вот уже третий день я навещаю ребят.

Надеваю старый, потрепанный Ленькин пиджак, тюбетейку с дыркой на макушке и направляюсь в Лермонтовский.

К Лермонтовскому переулку от нашего дома несколько дорог. Напрямик через «Спартак» можно выйти к обрыву над Отрадой, к морю, а там до Лермонтовского рукой подать. Другой путь окружной, через парк Шевченко. Ну, и самый короткий — по улице Чижикова в сторону моря: Чижикова упирается в Лермонтовский переулок.

Конечно, я выбираю самый длинный путь — через парк Шевченко, потому что Жиздра все еще торчит у ворот, стережет.

Объявился Жиздра в нашем дворе примерно через год после того, как немцы вошли в город, летом.

Помню, мы сидели во дворе возле Толяшиной голубятни и слушали лекцию ботаника Гнилосырова «О питательности голубиного мяса»: ботаник предлагал переловить всех дикарей.

— Вы ловите, я обрабатываю тушки — живем. Ну как?

Мы сидели и обдумывали предложение ботаника. Нам почему-то не очень хотелось превращать дикарей в тушки. Мы колебались. В это время во двор вошла и остановилась посредине его странная лохматая фигура с огромным потертым чемоданом в руке. Мы приподнялись: кто это?

Ботаник поправил свои роговые очки, всмотрелся и ахнул:

— Жиздра, вы? Живой!

— Живой, касатик, живой, — заклокотала фигура, не двигаясь с места и рассматривая двор придирчивым хозяйским взглядом.

Потом фигура размашисто перекрестилась во все углы, приблизилась к Лаокоону и вдруг произнесла тонким, дребезжащим голоском:

— Здравствуй, Лаокооша! Вот и свиделись божьей милостью… Дай-ка я тебя поцелую, правдолюбец ты мой…

Человек припал к ногам Лаокоона и зарыдал.

Вместе со всеми ребятами я стоял у голубятни и ничего не понимал. Но мне вдруг стало жаль этого дряхлого оборванного старичка, который стоял на коленях перед Лаокооном и громко рыдал на весь двор.

— Кто это? — спросил Ленька у ботаника.

— Бывший владелец нашего дома, Жиздра. Прокофий Анисимович.

Ботаник от волнения снял очки, протер их и побежал с новостью по квартирам:

— Ой, что-то будет… Что-то будет…

А бывший владелец в это время поднялся, густо высморкался в рукав и задрал свалявшуюся, нечесаную бороду к окнам, из которых выглядывали потревоженные шумом жильцы.

— Вернулся я, касатики! Живой! Вот он — глядите! — Жиздра выпрямился, и голос у него стал тверже, злее: — Пожили на дармовщинку при коммунистах, будя. Теперь мы наведем порядок в собственном доме. Собственном, слышите?! Теперя все к старому, слава те господи… — Жиздра опять размашисто перекрестился во все углы, потом снова сощурился на окна. — Должок за вами числится. Ан, знаете? То-то, касатики. Завтра поговорим, завтра, — пообещал он и, подняв чемодан, медленно вышел со двора.

На следующий день Жиздра появился снова.

В блестящих новеньких сапогах, в коричневом вельветовом пиджаке, он был совсем непохож на вчерашнего оборванного старца, и я даже не сразу узнал его. Голова острижена наголо, а бородка аккуратно подобрана ножницами.

Когда Жиздра вошел во двор, мы с братом набирали воду в ведро. Кран цедил воду тонкой ниточкой. За нами маялся с пустым ведром ботаник Гнилосыров. Тут же неподалеку копошились Мишка и Оська Цинклеры.

Жиздра поздоровался с ботаником, увидел близнецов и остановился изумленный:

— Жидята? — Он присел и, взяв близнецов за головы, повернул к себе, всматриваясь. — Как есть жидята!

Ленька отставил ведро, взял Мишку и Оську за плечи и стал перед Жиздрой:

— Никакие они вам не жидята, слышите?

Жиздра удивленно заморгал глазами и спросил у Леньки:

— Пионер?

— Ну, допустим, — ответил Ленька. «Допустим» — это словечко мой брат перенял у Толяши Стояновича.

— А ты не допускай, милок. — Жиздра поднялся, и в коленях у него что-то хрустнуло.

Лицо у Жиздры было продолговатое, вытянутое. От самых глаз по обе стороны прямого длинного носа расходились глубокие морщины, отчего лицо его напоминало рыбий скелет.

Жиздра подошел вплотную к Леньке:

— Раз ты пионер, то держи теперь хвост калачиком, иначе отрубим. Понял?

Но Ленька не отступил ни на шаг.

— Ладно, — сказал Жиздра, — мы еще поговорим с тобой на эту тему, сейчас мне некогда… А к вам я сегодня тоже зайду, ждите, — бросил он через плечо ботанику и пошел в парадное, где жили старики Назаровы.

У него была странная фигура: плечи почти отсутствовали, а бедра широкие. Ему даже пришлось сделать разрез сзади на своем вельветовом пиджаке.

— Квартплату пошел собирать, — хмыкнул ему вслед ботаник. — Вряд ли это мероприятие увенчается успехом. Как-никак почти двадцать лет прошло… Ну зачем вы с ним связались? — напустился ботаник на Леньку. — Это такой человек!.. Такой человек!..

Не успели мы набрать ведро, как вдруг услышали истошный крик бабки Назарихи:

— Ах ты жлобина проклятый! Да чтоб я тебе хоть копейку! Пошел вон, вражина! Советская власть дала мне хату, и чтоб я тебе, басурману… Григорий, гони этого паразита!

Секунду-другую, пока бабка переводила дыхание и тяжело поднимался со своего места дед, в квартире Назаровых стояла тишина. Потом раздался грохот стульев, хлопнула дверь, и Жиздра кубарем выкатился во двор — вышвырнул его дед Назар.

Чертыхаясь, отплевывая пыль, Жиздра поднялся:

— Ага, значит, так! Со мной! Ну ладно!..

Он грозил кулаками в окна Назаровых, проклиная деда и бабку на чем свет стоит. Окна Назаровых молчали. И Жиздра совсем разошелся, осмелел, затряс обеими руками:

— Еще про сыночка вашего дознаются! Дознаются, где он служит!

Из парадного, неторопливо расстегивая на ходу широкий рыбацкий ремень, показался дед Назар. Жиздра запнулся и зайцем юркнул со двора.

На этом дело и кончилось. Правда, вечером Жиздра подпоил полицаев, и они, размахивая шмайсерами, ввалились к нам во двор, устроили погром в квартире Назаровых, избили деда и, все так же горлопаня, выкатились со двора. Но с тех пор походов за квартплатой Жиздра больше не предпринимал. Только однажды утром он долго и старательно прибивал в подъезде большой белый лист плотной бумаги.

Недолго провисело это объявление в подъезде. В тот же вечер Ленька сорвал его и принес домой. Мы прочли:

У Л Ь Т И М А Т

Просю жильцов моего дома следить за культурным порядком в квартирах и санитарных местах.

Запрещаю, без моего на то дозволения, производить самочинный ремонт, портить и вывозить мебель.

Квартплатный расчет будет произведен мной с окончательной победой наших доблестных вызволителей — германских войск.

Хай Гитлер!

Сим владелец дома — Прокофий Жиздра.