Кочумай, Кочебей. Старая история из жизни детективного агентства - Наталья Курапцева

– Не умеет ненавидеть… Аргумент. Я этого не знал. Но не доказательство.

– А ты, значит, собираешься найти и представить его бывшей жене доказательства? – теперь был поражен Пит.

– Нет, не его жене. Я хочу представить доказательства Игорю Булатову в том, что он, Игорь Булатов, никого не убивал.

– Значит, тебе тоже показалось, что он сомневается сам в себе?

– Видимо… Иногда… С тобой я не согласен, он не свой раскол сознания анатомирует, как ты изволил выразиться. Но он был пьян и не контролировал свое подсознание. Сознательно он убить Кочина не мог, это точно. Но подсознательно? Вот в чем вопрос вопросов. Он сам этого не знает и никто этого не знает, кроме… убийцы. И если убийца все-таки Булатов, возможно, он уже испил свою чашу… Ночью я понял очень простую вещь: даже вместе с тобой мы не сможем заменить Федора Михалыча. К сожалению. Мы не напишем роман, который превратится в основополагающий миф человечества. Ты едешь в город? Я с тобой! Я хочу пройти эти семьсот тридцать шагов.

– Зачем?

– Я живу в этом городе сорок семь лет, и мне ни разу не пришла в голову простая мысль пройти ножками этот путь. Ни разу… Я хочу! Желания не поддаются логическому объяснению. Хочу! Хочу луну с неба… Хочу пройти этот путь. Кстати, приглашаю тебя быть моим спутником. Отказываешься?

– Я поеду в контору. Не могу чувствовать себя таким свободным… от всего…

– Заводи тачку, я буду готов через пять минут.

Пит высадил шефа на Сенной площади и поехал в контору. Теперь, в ожидании кофе, он углубился в очередную книжечку Ирвина Шоу. Первая страница, в конце концов, проскочила, а дальше пошло, как по маслу.

Он читал с наслаждением, с которым каждый человек кайфует над любимой книгой, будучи совершенно один. Потом он отложил книжку, налил себе кофе, закурил.

В комнате стало тепло, и Пит вспомнил, что жизнь хороша именно такими пустяками. Радоваться этому его научил Кир, большой любитель жизненных благ, которых у него почти никогда не было. Но он умел их создавать: крахмалил скатерти, сервировал столы, расставлял цветы в вазах. Он сам сделал в своей квартире кухню и стеллаж для книг во всю стену. А когда был получен первый гонорар в валюте, Кир позволил себе купить долгожданную домашнюю мягкую куртку с атласными отворотами на широких рукавах. Работать в ней было сложно, а вот сидеть вечером в гостиной перед печкой – в самый раз.

Пит поудобнее устроился в кресле, вытянул ноги, которые никуда почему—то не помещались, и снова стал читать. Конечно, он чувствовал себя не совсем в своей тарелке – еще вчера он обещал позвонить человеку, приславшему запрос по факсу, и считал себя обязанным предпринять какие—то шаги в этом направлении, но Кир утром приказал ничего не сообщать клиенту, даже если он позвонит.

Кир в это время шел по набережной Екатерининского канала, считая про себя шаги. Он остановился на том месте, где когда-то была Вознесенская церковь, закурил, посмотрел вдоль канала, на изгибы и повороты набережной, которой не было в те далекие времена (не случайно Федор Михайлович называл эту речку «канавой») и пошел дальше. Постоял во дворе дома Раскольникова, без труда «вычислив» окна дворницкой, откуда Родион Романыч взял топор, поднял голову к окнам шестого этажа, вошел в подъезд, стал подниматься, но его спугнула шумная веселая компания совершенно нынешнего пошиба, так не вязавшаяся с тем миром, в котором вот уже сутки пребывал Кир.

Он вышел на улицу и направился по Садовой в сторону Никольского собора – и там, на одном из перекрестков вдруг увидел вывеску: «МармеладовЪ». Он постоял, не веря собственным глазам, а потом, посмеиваясь, толкнул дверь. Над ней звякнул тусклый колокольчик…

Пит еще раз оглянулся по сторонам. Ничего не менялось. Никто не звонил, и ему вдруг стало не по себе: он просто физически чувствовал, как утекает время. В никуда.

Он встал, сделал взад и вперед три возможных здесь шага, потянулся. Навыки, полученные в американской школе детективов, требовали постоянно поддерживать «боевую форму». Долгое бездействие превращало Пита в неврастеника. Великую науку детективов всего мира – терпение – он усваивал хуже всего.

Мама, живущая теперь с отчимом в Лос-Анджелосе, очень гордилась своим сыном. Ей казалось, что он придумал себе замечательную игру, которая очень подходит ее длинноногому стремительному сыну. Тем более, что мама могла себе позволить оплачивать эту игру, как в детстве оплачивала уроки конного спорта и фехтования. Впрочем, наверное, оплачивал отец, пока был жив…

Вот на какое расследование подвигнуть бы Кира! Но Кир не знал этой истории, случившейся девятнадцать лет назад. Он знал только, что когда Пит учился в шестом классе, его отец умер, а мама, спустя пять лет, снова вышла замуж, и муж увез ее в Америку, когда Пит, вернувшись из армии, поступил в Университет. Кир даже провожал их в аэропорту, потому что уже правил первые заметки Пита, взяв его под свое крыло.

Мама, конечно, не стала голливудской звездой, улыбнулся про себя Пит. Хотя здесь и в театре и в кино подавала большие надежды. До тридцати пяти лет все «надежды подавала». Там она стала кинопродюсером – ни больше, ни меньше! Отчим сумел выйти только на уровень агента, он занимался сценариями и актерами. Впрочем, они работали с матерью в одной связке и получали довольно приличные доходы. Мать, по традиции всех советских женщин, не делила их на доходы свои и своего мужа. Единственное, что она сделала отдельно от него – открыла счет на имя Пита, куда иногда подбрасывала деньжонок.

Со счета капало. По меркам здешней жизни, Пит был достаточно состоятельным человеком. Но он никогда не трогал основной «капитал» – только небольшие годовые проценты, которые мать либо привозила сама, либо пересылала со знакомыми. На эти процентики и был куплен Особняк, компьютеры и все остальное. Киру, кроме своего интеллекта, внести в «уставный капитал» фирмы было нечего, и Пит знал, что в глубине души этот факт уязвляет великого аналитика. В Штатах и в любой другой цивилизованной стране мира Кир был бы очень богатым человеком, и платили бы ему именно за способность мыслить. А здесь, в родном Отечестве… Впрочем, Пит считал, что шеф трижды отработал те средства, которые Пит вложил в их совместное предприятие единолично. Без него Пит в лучшем случае издал бы на эти деньги пару своих книг, если бы сумел их написать.

До того, как они с Киром зарегистрировали и открыли одно из первых в городе частных детективных агентств (Пит скривился при этих воспоминаниях, как от зубной боли), он очень любил читать детективы. Он и раньше их почитывал, отдавая предпочтение меланхоличному Богомилу Райнову, но когда детективы хлынули лавиной, он просто вошел в этот неожиданный и довольно вонючий поток массовой литературы. На первых порах безграмотно переведенные книжки спасали от отчаяния. Потом из потока вычленились несколько имен, занявших почетное место на книжных полках Особняка. Эрл Гарднер, Дик Френсис, Рекс Стаут…

С Ниро Вульфом его познакомил Кир, продемонстрировав младшему коллеге игровую несерьезность этого образа и образа жизни всех персонажей Стаута.

– Мы ценим русскую классическую литературу за ее философичность, глубину и так далее, – сформулировал Кир. – Но ее чудовищная серьезность просто удручает! Такое впечатление, что на Руси у всех начисто поотшибало чувство юмора. Стаут очень убедительно доказал, что к убийству, а тем паче к расследованию, то есть попросту к самой жизни всерьез относиться негоже. Негоже, Олег Сергеевич, из работы, а тем более из убийства, из любого преступления делать культ…

Когда обосновывались в Особняке, Кир все сокрушался, что при всех неоспоримых достоинствах этого старого здания ему далеко до дома Вульфа на Тридцать Пятой Западной улице с оранжереей на крыше, где выращиваются диковинные орхидеи. Эту мысль Кир обдумывал несколько дней.

– Разумеется, найдутся горячие головы, которые отождествят нас с тобой с Вульфом и Гудвиным, – рассуждал он, – поэтому чем более осознанно мы сами постараемся это сходство увеличить, тем будет абсурднее, а значит – лучше. Но беда в том, что я не отличу орхидею от анютиных глазок. Я знаю только, как выглядят розы и пионы…

Это были любимые цветы Ирины, и разговор как-то незаметно стух. Больше об орхидеях не вспоминали. К слову сказать, Пит никогда не понимал благоговения, которое люди испытывали перед этими цветами. Можно было ценить только дикие орхидеи – за недоступность. А выращенные в тепличных условиях восковые, почти что неживые веточки, да еще помещенные в прозрачные пластиковые цилиндры, удручали и Пита и Кира своей холодностью. Так что занятия по флористике им не грозили.

Правда, два года назад Кир умудрился вырастить тридцать семь кочанов капусты… Но это только увело их с Питом в сторону от литературных первоисточников, несмотря на очевидный парафраз с теплицами Ниро Вульфа. Возникли проблемы доставки и зашпаривания бочек, шинковки кочанов, покупки специального сорта клюквы… Вся эпопея происходила на холодной веранде, и картина, которую Питу приходилось наблюдать, напоминала ему почему—то столярную мастерскую с ворохом желтых стружек. Он с содроганием вспомнил, что Кир собирается начать эту эпопею прямо на днях. Хоть бы Милку дождаться! Тогда Пит мог бы улизнуть из Особняка, не выдумывая специальных предлогов.