Призрак Заратустры - Александр Руж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— С чего вы взяли, что р-речь идет о миллионах? И откуда вообще узнали о карте и р-раскопках?
Приват-доцент стушевался, но всего на долю секунды.
— Арциховский… который вам с арабского переводил — мой закадыка. С гимназической скамьи дружим. Он мне все рассказал, показал карту, я с нее фотокопию сделал, ноги в руки — и сюда. Надо было вас опередить, пока национальное достояние не растащили.
— Кто тащил? Я? — взвился научник. — То е поклеп!
— Тихо, тихо! — Вадим придержал его, рвавшегося в бой, и продолжил активный допрос Хруща: — Так вы, стало быть, патриот? Защитник интересов Р-родины?
— А что, не похоже? — Приват-доцент вдруг прервался и рявкнул: — А вы, сударь, кто таков, чтобы из меня жилы тянуть?
Вадим пришел в некоторое замешательство. В азарте он и позабыл, что играет роль мелкой газетной сошки, поэтому ухватка агента ОГПУ вовсе неуместна и вызовет подозрения не только у господина-товарища с ярко выраженной дворянской фамилией и зверообразной внешностью, но, того и гляди, у своих же компаньонов. Прикусил язык, смолк, предоставив отдуваться начальнику экспедиции.
Серб не подкачал. Доходчиво объяснил самозваному исследователю, что тот не имеет права без разрешения изучать данный объект культурного наследия и тем паче изымать его содержимое, ежели таковое имеет место быть. Соответствующая санкция выписана только отряду Вранича. Более того, в случае самоуправства кого-либо из посторонних, вне зависимости от его чина и общественного статуса, дозволяется применять силу, вплоть до вооруженного отпора. Произнеся это, научник красноречиво указал на красноармейцев с винтовками.
Их вид, а также очевидное численное превосходство, сбили форс с Аркадия Христофоровича. Он поджал плечи, ворохнул бородищей.
— Х-ха… — Это прозвучало уже без гонора, квело. — Что же вы меня, поганой метлой погоните? Как мазурика какого-то?
Павлуха с Сивухой взяли винтовки наперевес, готовые вытурить чужака штыками в три шеи. Но решение следовало принимать не им, а Враничу. Он, прежде чем дать отмашку, заглянул в дыру, прокопанную в холме.
— Колико дён вы здесь знаходиесь?
— С позавчера.
— И уже столько грунта извлечь успели? Дивно!
Вадим следил за ходом мыслей серба. Хрущ-Ладожский со своей мускулатурой один стоил двух землекопов. Если привлечь его к работе, она пойдет куда быстрее. Да и как знать, что предпримет этот вспыльчивый верзила, когда получит от ворот поворот? Ему известно местонахождение крепости, он может нанять ораву нищебродов, привести ее сюда и, что называется, задавить экспедицию массой. С него станется! Вон сколько злобы перекипает под нависшими бровями… Нет, безопаснее и рациональнее держать его при себе.
К этому же выводу пришел и серб. Подвел черту под раздумьями:
— Соглашаю вам зостаться с нами. Але должны будете исполнять мои указы яко началника раскопания.
Вадим думал, что заносчивый приват-доцент распетушится, начнет качать права и заявлять, что ничьим указам он подчиняться не намерен. Однако тот при всей своей кичливости был неглупым и уразумел, что предъявлением претензий ничего не добьешься. В знак примирения он протянул Враничу косматую лапищу.
— Лады. Но учтите: я — личность вольная, холопом к вам не нанимался. Будет что не по душе — уйду.
* * *
Неведомо, пожалел ли сербский научник о своем вердикте, но отношения между ним и приват-доцентом так и не потеплели. Хрущ-Ладожский вел себя независимо и при любой попытке командовать им цедил свое излюбленное: «Х-ха, твари…» Это выводило из себя всех, за исключением, может быть, вечно невозмутимого Мансура. Хорошо еще, что Аркадий Христофорович отселился от экспедиции в отдельную палатку, которую привез с собой. Там он и просиживал, как филин в дупле, свободные от работ часы. Чем занимался — Бог весть.
Раскопки повелись одновременно с трех сторон: через воротца, уже отрытые Хрущом, и через два пролома в крепостной стене, обнаруженные неподалеку от входа. Сухой песок поддавался легко, но обладал противным свойством — текучестью. Не успевали вынуть кубометр, как освобожденное пространство тут же заливали сыпучие струи, наползавшие из соседних слоев. Морока, да и только!
Прошло два дня, похвастаться было нечем. Удалось продавить рыхлую субстанцию на восемь-девять метров и достичь круглого, судя по обводу стен, помещения. Это было что-то вроде зала, чьи размеры пока не представлялось возможным установить, ибо он, как и все остальное в крепости, являл собой гигантское вместилище песка. Возникли разногласия и относительно его предназначения. Вранич безапелляционно заявил, что в этом зале совершались обряды, о чем свидетельствовали остатки кострищ и черепки посудины, которую, по его утверждению, использовали огнепоклонники для своих ритуалов, наливая в нее смесь воды, молока и сока эфедры — небольшого травянистого кустарника, напоминавшего хвощ. Хрущ-Ладожский поднял его на смех и сказал, что крепость по своим слабо угадывавшимся контурам не похожа на храм. Это защитное сооружение, в котором, правда, могли проводиться и культовые действа. Археологи собачились по данному поводу часа полтора, а потом возвращались к прерванной полемике еще трижды или четырежды, что никак не способствовало ускорению проходки.
Никто и не ждал, что крепость как по волшебству раскроет свои секреты. Не знали даже, что ищут. А Вадим спрашивал себя и других, каким образом карта с маловразумительной припиской оказалась в центре пустыни у неизвестно кем застреленного человека. Все это его изводило, лишало покоя и сна.
Нужно ли упоминать, что, помимо морального дискомфорта, присутствовал и физический? Жара давила, мешала работать, очень хотелось освежиться, но где? В радиусе полукилометра от лагеря не нашлось ни грамма воды. Приходилось довольствоваться запасами в объемистых бурдюках, которые экспедиция взяла с собой. Их при экономном расходовании должно было хватить недели на две.
Заходить далеко в пустыню Вранич категорически запрещал: во-первых, не любил, когда отлынивали от обязанностей, а во-вторых, не ровен час могли налететь басмачи и порубить одинокого гуляку в капусту. На расспросы о пополнении ресурсов для питья он неизменно отвечал, что когда придет время, кто-нибудь из бойцов съездит в кишлак и привезет свежей воды.
Вадим не успокаивался. За свою жизнь он неоднократно бывал на северах, мерз за Полярным кругом и на якутском полюсе холода, но даже снежное, покрытое теменью безмолвие не угнетало его так, как освещенная солнцем и пышущая жаром туркестанская пустыня. Перспектива свариться заживо или иссохнуть от обезвоживания представлялась куда более пугающей, чем околевание на стуже.
Шеф Александр Васильевич определил бы это как индивидуальные психологические характеристики. Они-то и подвигли Вадима нарушить запрет Вранича и погнали его однажды вечером на разведку.
На юго-восточную часть Узбекистана уже надвинулась ночь, никто,
