Призраки Бреслау - Марек Краевский

Мок вскочил и толкнул кельнера, поспешавшего с шарлоткой и высокими ликерными рюмками к двум элегантным дамам. Кельнер ловко перебросил поднос из руки в руку, но несколько капель ликера все же пролилось и скатилось вниз по тонкой ножке рюмки.

Мок, извинившись перед кельнером и дамами, повернулся к столу, желая посчитаться с кошмарным гостем, нарушившим его сон. Но стул был пуст, только воробей прыгал по тарелке, лакомясь остатками картошки. Мок не стал его прогонять, скрутил сигарету из светлого табака «Джорджия» и закурил. С колокольни гимназической церкви послышался звон курантов. Вскоре сердце у Эберхарда перестало колотиться, мысли прояснились, цепочки силлогизмов стали куда четче.

– Преступник специально привлекает к убийству внимание, чтобы принудить меня признать какую-то ошибку из прошлого. Тут надо подумать над двумя аспектами, – объяснил Мок воробью, покончившему с картошкой и прыгавшему теперь по скатерти. – Первое: необычность преступления; второе: сама моя ошибка. Необычность преступления могла остаться незамеченной, если бы тела нашли разложившимися, например, через несколько месяцев. Его странность была бы ясна только доктору Лазариусу и его людям, которые в гнилом мясе докопались бы до выколотых глаз и переломанных костей. Почему убийца отдался на волю случая? Впрочем, о случае тут говорить не приходится. Через плотину на Настоятельский остров проходит масса людей. Рано или поздно тела наверняка бы обнаружили, и весть моментально разлетелась бы по городу. Второй аспект – моя ошибка. Если предположить, что убийство самой своей абсурдностью должно подчеркнуть ее необъятные размеры и как-то на нее намекать, никакого знака я тут не вижу. Это какая-то чудовищная форма безо всякого содержания.

Воробей упорхнул, а Мок с удовлетворением констатировал, что его мысли из клубка ассоциаций и бессвязных образов превратились в четко выстроенные фразы, будто взятые из некоего трактата. Чем сильнее Мок напивался, тем трезвее мыслил. Совершенно выкинув из головы чудище с вытекающей из ушей лимфой, Эберхард достал блокнот и начал лихорадочно писать: «У убитых два общих признака, которые явно хотел подчеркнуть убийца, к тому же только по этим признакам жертвы можно опознать. Все они – матросы, и у всех на гениталиях кожаные мешочки. Первым признаком займется Вошедт, вторым – я. Вошедт займется матросами, я – развратниками. Для кого столь замысловато приукрашивают половые органы?»

На минуту Мок оторвался от блокнота, вспомнив нелегальный публичный дом посередке Рыночной площади, на который они со Смолором наткнулись благодаря информатору. Стукач хотел избавиться от конкурентов и отвлечь полицейских от своего собственного заведения, замаскированного под фотоателье. Мок со Смолором стерли с лица земли оба предприятия. И в первом, и во втором имелись разнообразные наряды и пояса. Были и кожаные трусы – ремешок и суспензорий.

«Впрочем, это неважно, – писал далее Мок. – Важно, где это используют. Ответ прост: в борделях. Следующий вопрос: что у жертв было общего с борделями? Ответ возможен двоякий: либо они там трудились, либо наслаждались жизнью. Увы, utrum possibile est.[12] Если они были клиентами борделя и надевали эту дрянь, чтобы посильнее возбудиться, то придется допросить чуть ли не всех бреславльских гетер».

Удивительно, как бумага и карандаш смягчают нравы, подумал Мок. Излагай я ход моей мысли устно, сказал бы «бреславльских шлюх».

«Если же они сами работали в каком-нибудь борделе и своим нарядом должны были эпатировать женскую клиентуру (говорил ведь Лазариус, что они не гомосексуалисты), тогда не надо никого допрашивать, только потрясти хорошенько какого-нибудь знатока, пусть припомнит, где команда из четырех юношей могла развлекать дамочек».

Тут лучший знаток бреславльских лупанариев приуныл. Не помогла даже сигарета. «Ну разве что нелегальный публичный дом типа клуба, куда имеют доступ только свои». Мок внезапно осознал, что за пятнадцать лет работы в полиции нравов, обходя святилища богини Иштар,[13] он ни по службе, ни частным образом ни разу не столкнулся с заведением, где женщины выступали бы в роли клиентов, а мужчины – основного обслуживающего персонала. Охранниками или швейцарами – еще куда ни шло.

– Да вдобавок эти матросские фуражки! – пробурчал Мок, вторгаясь в область, которую сам же предназначил Вошедту. – Наверное, какой-нибудь изысканный бордель для великосветских дам! В первой комнате китаец, в другой – матрос, еще в одной – солдат!

Кельнер, подавая клиенту третью стопку водки, с удивлением прислушивался к его монологу. Интерес к словам Эберхарда проявляли и две немолодые дамы, пившие за соседним столиком какао-ликер. Мок внимательно посмотрел на них и дал волю воображению. «Любезный господин, мне нужен матрос… где бы мне его найти?» Еще раз взглянув на своих соседок, Эберхард осознал всю фальшь придуманной им сцены. Даже горечь во рту появилась.

Горечь надлежало немедленно смыть рябиновкой.

Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, без четверти двенадцать ночи

Мок сидел за столиком в танцевальном зале гостиницы «Венгерский король», сжимая в руках квадратную бутылку джина и глядя через нее на три кружащиеся пары. Паркет подсвечивали разноцветные лампы. У самого барьера, отделяющего танцпол от зала, стояли столики, за которыми, развалясь или подперевшись локтями, сидели одинокие мужчины. Они курили, выпивали и глаз не спускали с танцующих. Немного повыше находились ложи-кабинеты, вишневые портьеры у некоторых были задернуты, оттуда доносился высокий женский смех. Когда обер-кельнер вежливо стучал молоточком по железной штанге-карнизу, Мок напрягал слух и зрение. Кельнер раздвигал вишневые портьеры, дамы поправляли прически, незаметным движением проводили пальцами по бархатным ноздрям. Мужчин в кабинетах было немного. До Мока долетал аромат духов, запах пота и пудры. Дамы принадлежали к высшему свету, это было заметно по тому, с каким высокомерием они обращались к кельнерам. А вот смех у них был вполне плебейский и возбуждал плебея Мока.

Оркестр играл шимми в темпе похоронного марша, и видно было, что музыканты с куда большим удовольствием окунули бы усы в пиво. Фордансерки[14] тоже выказывали рвение, вполне достойное понедельника. Профессионалки, они как всегда ловко и изящно двигались в руках разгоряченных партнеров, но в глазах у наемных танцовщиц – Мок воспользовался бутылкой в качестве лупы и хорошо все разглядел – застыло отвращение и равнодушие.

Этим они напомнили Моку публичных женщин. В глазах у проституток – точно так же, как у фордансерок, которых воскресный день выматывал до предела, – таилась вежливая апатия. За один сеанс оживление трижды мелькало у них в глазах – когда девушка подходила к клиенту, когда изображала экстаз и когда принимала плату за услуги. Актриса из такой девушки обычно никудышная, а вот пересчитывание денег вызывало неподдельные эмоции.

Эти мысли лишний раз напомнили Моку, зачем он здесь. По его убеждению, убитые были клиентами борделя, а не мужчинами для услуг. Мок пришел к такому выводу, когда попробовал себе представить, как немолодая дама, сидевшая за соседним столиком в ресторане Михеля, заказывает себе матроса-жеребца. Ситуация показалась настолько неправдоподобной, что Мок решил пойти по долгому и многотрудному пути – допросить всех городских проституток. На завтрашнем совещании у Мюльхауса следовало доложить о принятом решении.

А начать надлежало прямо сейчас.

Мок налил себе первую рюмку джина и поклялся, что она же будет и последняя, – не хотелось, чтобы навалилась сонливость. Будь его воля, он бы вообще не спал. Сны не были его союзниками ни в жизни, ни в следствии.

Значит, с этого заведения и начнем. Возьмем за жабры проституток, а ну-ка, что вам известно о клиентах, имеющих слабость к кожаному исподнему? Правда, педантичный Мок и сам не знал, почему выбрал «Венгерского короля» на Бишофштрассе в качестве отправного пункта. Если бы ассистент уголовной полиции был совершенно трезв, то ответил бы на этот вопрос, наверное, так: «Здесь уютное электрическое освещение, помещение состоит из трех ярусов – танцпола, столиков и кабинетов, обзор превосходный. Начинать надо с чего получше. А потом можно будет наведаться в темные трущобы на Блюхерплац». Если бы Мок был пьян, то ответ был бы такой: «Тут самые красивые шлюхи, и я хочу иметь их всех сразу». Но рационалист Мок и мысли не допускал, что им движут иррациональные желания. Его мелкобуржуазная совесть отвергала жестокого и капризного демона, спрятавшегося в штанах. А демон не дремал.

Мок прижал к пылающей щеке холодную бутылку и в который раз отметил, что красота работающих здесь девушек – факт непреложный. Поставив бутылку на стол, Мок направился к ступенькам, ведущим на танцпол. Проходя мимо какого-то кабинета, он услышал, как некая дама заплетающимся языком властно говорит кельнеру: «Позови извозчика!» Кабинет уже остался позади, но все еще слышалось: «Хочу кучера! Немедля! Подать его сюда!» – и ответ кельнера: «Сию минуточку, милостивая государыня».