Тест для ангелов. Серия «Корни и крылья», книга 2 - Таша Истомахина

До того, как набежит народ, и день закрутится как белка в колесе, нет ничего лучше горечи кофе со вкусом обожженного сахара, кабинетной тишины и ежедневного созвона с сестрой.

Кира всегда в курсе всех новостей, что избавляет меня от необходимости следить за тем, что происходит в мире. Вот, например, сегодня французы проводили референдум о демонтаже одного из двух своих главных символов. Часть населения предлагает убрать статую Свободы, которую готовили для дарения другому государству, но так и не отдали. Вторая половина жителей ратует за снос Эйфелевой башни.

Потом я рассказала сестре забавную историю, приключившуюся со мной накануне, когда я думала, что осталась в офисе последней. Я тогда вышла до общего коридора, дверь конторы вроде бы закрыла. Возвращаюсь – открыта. Ну, думаю, видать забыла-таки повернуть ключ. Через пару минут пошла за водой. Заметила осознанно, как повернула ключ в замке. Прихожу – дверь открыта. Тут меня взяло сомнение насчет моего психического здоровья, пока из-за дальнего угла, загороженного холодильником, не вышел бесшумно парнишка, которого временно взяли на работу вместо Савелия, и не сказал – «Таш Владимировна, не закрывайте меня, пожалуйста, больше».

Напоследок Кира рассказала мне свой сон. Оказывается, что мы с ней вдвоем мыли швабрами главную улицу города, в то время как остальные жители веселились на каком-то грандиозном празднике. Теоретически, нам тоже нужно было участвовать в том мероприятии, но во сне сестра была твердо убеждена, что, не отмыв город, мы с ней никуда не пойдем.

Ответить я не успела, потому что Киру отвлекли на том конце телефонного провода, и ей пришлось закончить наш разговор на полуслове.

Круглое пространство кабинета постепенно заполнялась людьми, ароматами духов, хрустом шоколадных плиток и побрякиванием чайных ложечек в чашках. Пользуясь моментом, я достала фотографию бабушки и, приложив её к ножке монитора, попыталась вспомнить логику наших с сестрой рассуждений.

Десятилетняя девочка на фотографии была очень милой. Чистое, умное личико сердечком, русые волосы гладко зачесаны и спрятаны под белоснежную панамку. Ясные глазки, ровные плечи, свободно опущенные руки вдоль складок плиссированной юбки. На губах нет улыбки, но выражение лица очень доброжелательное. Девочка смотрела в объектив так, словно уже не раз стояла перед камерой. Хорошую осанку подчеркивал отутюженный воротник матросской блузки, модной в начале прошлого века. Весь задний фон заполнял гигантский фикус в кадке.

От снимка веяло достатком, спокойствием и беспечальным детством. Таким, где кроме свежего воздуха и любящих родителей, есть трехразовое горячее питание, хорошее мыло и мягкие ночные сорочки.

И это было странно, потому что семья бабушки жила на стыке двух страшных войн, в глухой деревушке на двадцать дворов в десятках миль от ближайшего города. В те годы было накладно приглашать фотографа домой ради того, чтобы запечатлеть на память только одного ребенка. Фотографировались обычно семьями, а для этого ехали в город. Тот снимок, что я разглядывала сейчас, был не единственным – Вале тоже достался оригинал. Получается, что маленькую девочку не только сфотографировали одну, так ещё и сделали несколько копий, что по тем временам было очень дорогим удовольствием. То, что это деревенская изба мы определили по стенам из круглого бруса, а огромный фикус мама не единожды упоминала в своих рассказах.

Даже если допустить, что снимок сделан гастролирующим по весям мастером художественного фото, то где тогда в деревне раздобыли такую дорогую, совершенно не изношенную одежду, напоминающую скорее школьную форму или парадный костюмчик? Матросская блуза была девочке точно по размеру, словно её сшили на заказ – сидит как влитая, а не как обноски с чужого плеча. Такие вещи в деревнях не носили, особенно накрахмаленные панамки.

У нас с сестрой у обеих сложилось впечатление, что ухоженного ребенка из благополучной семьи привели в чужой дом и сфотографировали на память.

Мама никогда не упоминала никаких семейных легенд, связанных с происхождением бабушки. Однако, даже это подтверждало наши фантастические предположения. Раз оговорился дядя Алик, то, скорее всего, за его словами стоит какой-то тайный взрослый секрет, раз он не дошел до ушей нашей мамы, самой младшей в семье. Тем более, что оговорка была связна только с этой конкретной фотографией.

Мне вспомнилось, как мама боготворила бабушку. Несмотря на тяжелую судьбу, она ни разу не пожаловалась, что та её обижала или понукала. Для девочки, чье детство прошло в многодетной деревенской семье, во время войны было весьма не характерно бегло читать и хорошо писать. Мария же была гораздо образованнее своих собственных детей. Работала она не дояркой и не в поле, а была, как единственная грамотная женщина, почтальоном. Читала всей деревне на посиделках романы Дюма и Жюль Верна.

А еще у бабушки Марии было наследство. В большом кованом сундуке она хранила дорогие иконы в золотых окладах и великолепные старинные книги в кожаных переплетах. Куда исчезла вся эта роскошь после смерти Марии, мама и её сестры не знали.

Твои ошибки не сокрушат мир. (автора не знаю)

Давно я так плохо не спала. Сначала сон приснился странный. Про инопланетян на чердаке. Словно моя кровать стояла под угловым сводом низкого потолка, а часть крыши раскрылась створками, и в этом проеме на фоне ночного неба завис темно-металлический инопланетный корабль. Он посветил на меня фарами и обдал горячим мутным воздухом от обшивки. Очень реалистично было. Я потом долго лежала в темноте, разгоняя образы, которые я нигде не могла подглядеть, тем более придумать.

Среди ночи меня разбудили нахолодившиеся макушка и кончик носа – всё, что не было спрятано под одеяло. Укрывшись с головой, попыталась заснуть по новой, но меня отвлек ровный и мерный гул, который я сначала спутала с шумом крови в ушах. Стараясь определить источник звука, отдаленно напоминающий рокот движка, я отчего-то признала в нем дыхание проснувшейся ледяной корки Дортура. Вставать и отодвигать шторы, а уж тем более припадать ухом к стылым половицам сильно не хотелось, поэтому я решила не принимать странный звук как угрозу безопасности.

Потом вдруг привиделось, что ко мне вернулась Филомена. Позвала невнятно, как сквозняком: вроде и дует, а откуда – не поймешь.

«Стефания»

Я и не откликнулась, потому что не сообразила сразу, что зовут именно меня.

В Чистом Поле часть моих личных воспоминаний, в том числе и имя, затерлись куда-то глубоким экспансивным переживанием. Я не тревожилась, что нахожусь не там, где следовало. Меня не мучила совесть за последствия неудавшейся Павороти. Если даже я и сковырнула камушек из фундамента столпа, держащего этот мир, отчего вся конструкция слегка покачнулась, то это забота Распорядителей воплощений, а не моя. Однако дневной разговор разбередил худшие опасения, душа заныла по Серафиму. Так и хотелось крикнуть громко фразу, слышанную где-то мельком: «Довейте, ветры, печаль мою к другу!». От переживаний за Дракона меня одолела изнемога. Особенно болели мякотки больших пальцев на руках, словно я перед этим их где-то ушибла.

Мелания сонно сопела в соседней комнате, но для меня, её словно и не существовало. Дракон остался в другой мерности, однако его присутствие ощущалось почти физически. Серафим как-то предположил, что от постоянных полетов по порталам, ещё в те времена, когда Драконов и Опекаемых не разлучил карантин на Завыбели, какие-то энергии в них перемешались. Крошечные элементы тонких тел людей «застряли» в Драконах, и наоборот. Оттого я и чувствовала его присутствие всегда, даже когда его не было рядом.

В Ландракаре у меня даже времени не было заново к нему привыкнуть, оттого что мы метались в поисках места для Павороти и таились от драконоборцев. Я никогда не нуждалась в нём, не скучала по проведенным вместе коротким дням. Не зависела от него эмоционально. Мне бы просто знать, что он жив.

Конечно, списывать физическое недомогание только на тревогу за Серафима, было неправильно. До вхождения в портал я полагала, что отделюсь от своего тела как от ракеты-носителя, но вместо этого каким-то образом забрала свое трансформировавшееся тело с собой. Возможно, этому поспособствовал невероятной силы электрический разряд, прошедший через меня в тот момент. Обострившиеся внутренний слух и зрение независимо от моего сознания продолжали считывать информацию с энергетического пространства Чистого Поля, к которому я нечаянно подсоединилась. Я так много понимала и чувствовала, что моя физиология давала сбой. Меня мутило, кружило и слегка плющило. Переформатирование на атомарном уровне вызывало головную боль и звон в ушах.