Пламя - Оливия Уэдсли

– Я хочу, я тоже хотела бы, – сказала Тони с тоской, – но «мать» сказала мне в прошлое воскресенье, что тетя писала ей о том, что она поедет за границу, так что я не смогу поехать домой.

– Ты думаешь этим сказать, что пробудешь тут целый год без каникул? – спросила Пэгги удивленно.

Тони слегка взъерошила волосы.

– Не называй вещи словами, – сказала она, – легче верить, что они не случатся, если не выражать их в словах.

Тони страстно хотела видеть дядю Чарльза, но ее желание поехать домой не принималось во внимание. Ее жизнь в монастыре была счастливой, она обожала «мать» с той силой, с которой ребенок впервые обожает прекрасную женщину. Она застенчиво пряталась в темный угол часовни после богослужения, чтобы пойти сзади «матери» и быть немного ближе к ней.

Любовь изумительно содействовала ее развитию. Она старательно прислушивалась к выговору других, потому что «мать» хотела, чтобы она говорила правильно. По той же причине она учила свои уроки и чистила свои ногти. Не было ничего ни слишком мелкого, ни слишком крупного, чего бы она не сделала, лишь бы доставить удовольствие «матери».

Одно прикосновение ее белой руки к волосам Тони заставляло ребенка дрожать от счастья. Из любви Тони научилась бессчетному количеству вещей. Не надо есть шумно, так как «божество» этого не делает; старайся и делай то, что тебе не нужно, так, чтобы никто не заметил, так как «божеству» было бы неприятно, если бы ты этого не делала. Все это немного сложно, но в конце концов разрешалось удовлетворительно.

Этой весной «мать» заболела и, оправившись, уехала в отпуск. Тони, которая все время ее болезни очень мало ела и плохо спала, ожидала ее отъезда: может быть, она специально скажет ей на прощанье: «До свидания, моя милая». Она ждала, затаив дыхание, охваченная мучительной надеждой. «Мать» вышла, опираясь на руку своего брата, человека с красивыми глазами и в белом мундире. В петлице у него была продета крошечная красная ленточка. «Мать» увидела ожидавших ее детей и улыбнулась им глазами. Тони стояла близко к ней. Только она протянула свою белую руку, как полковник де Марн мягко увлек ее вперед. Ему казалось, что она очень слаба, и ему хотелось поскорее усадить ее в мотор.

Тони все ждала, еще не поздно было. Маленькое движение, кивок рукой – и она может еще броситься к мотору и получить желанный поцелуй. Сердце у нее билось странными, тяжелыми ударами.

Мотор отъехал, «мать» уехала, не подав знака.

Грехопадение пришло несколько позднее, что является прямым доказательством утверждения, насколько вредно безделье и велика сила зла.

Тони была апатична и подавлена. «Мать» только неделю как уехала, а ей казалось, что прошли годы с тех пор, как она слышала о дяде Чарльзе. Половина девочек разъехалась по домам, и лил дождь.

Она медленно поднялась в дортуар, чтобы причесать волосы. В отделении спальни, ближайшей к ней, была поднята занавеска. На кровати лежала большая открытая коробка шоколадных конфет, а в комнате никого не было. Тони не взвесила последствий: воровство никогда не казалось ей проступком большой важности. Она взяла конфету, потом другую, затем третью; наконец, верхний ряд был опустошен. На лестнице раздались шаги. Она бросилась в свою спальню и легла на кровать, крепко закрыв глаза.

Она скажет, что она спала. Шаги послышались в дортуаре, затем в соседней спальне. Раздался легкий крик ужаса. Шаги удалились из комнаты. Тони дико выскочила через другую дверь и бросилась в парк.

Маленькая группа детей возбужденно разговаривала. Они позвали ее. Когда она подошла, Денис Орм резко сказала ей:

– Ты ела шоколад.

– Я не ела, – мгновенно ответила Тони. Денис рассмеялась.

– Ты вымазала себе подбородок, – презрительно сказала она.

– Это неправда, – ответила гневно Тони.

– Когда это ты получила разрешение есть сладости? – спросила ее другая девочка.

Дети обязаны были просить разрешения, когда они получали посылки из дома или подношение от друзей. Полагалось просить разрешение у дежурной сестры за чаем, исходя из того, что публичность просьбы содействовала щедрости детей.

– Ее спальня рядом с моей, теперь я знаю, – сказала вдруг новая девочка, появляясь из-за спин других. Она держала в руках коробку с шоколадом, которую Тони опустошила.

– Где ты была все послеобеденное время? – спросила ее строго Денис.

Упрямое выражение появилось в глазах Тони.

– В классной, – коротко ответила она.

– Это ложь! – крикнула маленькая Фаншетта. – Я там была все время, а ты даже не входила туда.

Наступило короткое и тягостное молчание. Затем дети отвернулись от Тони.

– Она воровка, – сказала Денис своим ясным, спокойным голосом.

– И она врет, – добродетельно добавила Фаншетта.

Дети удалились, оставив Тони одну.

– Проклятие! – сказала она задыхающимся голосом.

Сестра Габриэль, придя звать детей к чаю, была поражена ужасом. «Туанетта!» – сказала она тоном величайшего негодования. Тони молчала. Ее лицо выражало все, что она могла сказать. Тони не огорчалась из-за того, что украла или соврала, но негодовала, что ее изобличили. Правда, она никогда раньше в монастыре не крала, но она часто говорила неправду, маленькую необходимую ложь, но никто никогда не изобличил ее. Она не находила в этом ничего плохого, просто так случалось. Единственно, что испортило все на этот раз, – это то, что все вышло наружу. Это была ошибка.

Сестра Габриэль прислушивалась к негодующим излияниям детей за чаем.

Тони была отослана в карцер. Она довольно спокойно пошла и услышала, как повернулся ключ в замке, без протеста. Она прошла в комнату и выглянула в окно. Снова шел дождь. Она отвернулась. На стене висело распятие. Тони смотрела на него. Оно было белое, спокойное, высокое. «Мать» ей рассказывала о нем, а она слушала, но в ее уме все это было неясно и спутанно. Добрый Бог любил маленьких детей, другими словами, он любил ее, – настолько она понимала, но в конце концов ей это было безразлично. Как бы то ни было, теперь она сидела тут, и она действительно украла. Ключ заскрипел в замке, и дядя Чарльз вошел.

Мгновенно Тони поняла, что он все знает.

Ее первое ощущение безумной радости при виде его сразу было подавлено этим сознанием. Он вошел спокойно, его лицо выглядело строго.

Сестра Габриэль была молода и серьезна, и она считала своей обязанностью рассказать маленькую печальную историю про шоколад с последующей затем ложью.

– Здравствуй, Тони, – сказал Чарльз.

На нее напала ужасная робость, внезапная, возрастающая робость, вызываемая замешательством. Она хотела подойти к нему и – не могла.

– Ты меня забыла? – сказал он спокойно, но его глаза смотрели с укором. Ему очень хотелось снова увидеть Тони.

Он был огорчен тем, что для нее пропали каникулы, а в его распоряжении был только этот единственный день, половину которого, считаясь с приглашениями, он посвятил этому посещению. Он долгое время помнил, как Тони прощалась с ним.

Он ждал, но Тони не произнесла ни слова.

– Сестра Габриэль рассказала мне, что ты плохо себя вела. Я очень огорчен этим. Я надеялся найти тебя счастливой. «Мать» часто мне писала о тебе и сообщала, как ты хорошо успеваешь. Сегодняшнее происшествие не способствует особому доверию к тебе, Тони. Как это случилось?

Упрек в прекрасных ясных глазах, выглядевших такими усталыми, дошел, наконец, до сердца Тони.

Она бросилась на пол, прижав лицо к сапогам Чарльза, и стала плакать с такой силой, что раздирающие душу рыдания потрясали ее худенькое тельце.

Он поднял ее. – Как все это произошло, дорогая? – спросил он мягко.

Она посмотрела на него, и он сквозь слезы на ее лице увидел, что прошлогодняя Тони вернулась к нему снова.

– Если бы я знала, что тебе это не понравится, я бы этого не сделала… – прошептала она.

Он медленно обдумывал ее слова и, наконец, понял.

– Это на тебя похоже, малютка, – сказал он медленно, – ты бы не украла, если бы знала, что мне это не понравится. Хочешь ли ты этим сказать, что ты чувствуешь, что принадлежишь мне и, так как я имею права на тебя, ты не желаешь причинить мне боль?

– Да, я принадлежу тебе, – ответила Тони заглушенным голосом, – но я не могла знать, что тебе это не понравится.

Чарльз продолжал:

– Если бы кто-нибудь преподнес тебе подарок, ты бы старалась сохранить его в лучшем виде, Тони?

– Да.

– Ладно, ты себя преподнесла мне в подарок, и, так как я не всегда с тобой, ты должна стараться сохранить этот подарок в наилучшем виде для меня, поняла?

Тони ухватилась за это соображение:

– Когда я делаю вещи, которые я не должна делать, я плохо себя берегу? О дядя Чарльз, я теперь буду хорошая, в самом деле буду!

Он мягко поцеловал черную головку, чувствуя в это время, что объяснение было безнадежно неудовлетворительным, так как оно не задевало лично ее. Тони будет хорошей потому, что он этого хочет, а не потому, что она испытывает необходимость быть внутренне честной.