Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести - Виктор Горбачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 7. «…Была прекрасна – виновата, значит…»
А осенью 1826 года только что прощённый Пушкин из своей ссылки в Михайловском попадает «с корабля на бал» в Москву. В разгаре торжества по случаю коронации… Глаза разбегаются от обилия красавиц в роскошных нарядах. Куда там крепостным девкам!
При встречах с женщинами Пушкин мгновенно загорался, но так же быстро и погасал. Несколько раз его непомерная чувственность брала верх над разумом и, желая обладать очередной прелестницей, он готов был делать предложение. Господь берёг до поры…
Очередным вихрем налетела на него очередная любовь к красивой шестнадцатилетней девушке с крепким, манящим телом.
Боясь упустить такой роскошный экземпляр, он спешит предложить ей руку и сердце.
Друзья, которые помудрее, резонно считали, что и на этот раз решение приняло его «либидо». Он ведь готов был сойти с ума, если женщина оставалась недоступной.
Слов нет, о шестнадцатилетней Наташе Гончаровой в московских салонах сразу заговорили с момента её первого появления там в 1828 году, как о первой красавице Москвы. А то: сто семьдесят семь сантиметров росту, идеально развитые плечи, грудь и бёдра, уникально тонкая талия, чарующая шея и впечатляще страдальческий лоб. И даже лёгкое косоглазие Натали вполне сходило за изюминку.
«Наташа была действительно прекрасна», – вспоминает её подруга Н. М. Еропкина.
«…Ещё девочкой (она) отличалась редкою красотою… Воспитание в деревне на свежем воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционално сложена, отчего и каждое её движение было преисполнено грации. Глаза добрые, весёлые, с подзадоривающим огоньком из-под бархатных ресниц. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо её воли, покоряли всех… Место первой красавицы Москвы осталось за нею…»
Тридцать вёрст булыжной, белого камня дороги Медынь-Калуга, казалось, вытрясали саму душу… А иначе – непролазная грязь. И то, спасибо тутошнему Пятовскому карьеру…
Было заметно, что усадьба Гончаровых и сами бумагоделательные цеха знавали лучшие времена. Не ускользнули от опытного глаза потомственного дворянина Чижевского и архитектурные и ландшафные изыски известных зодчих. Чарующий вид на излучину совсем уж русской реки Суходрев даже заставил его замереть…
Много лет спустя этот пейзаж ляжет на одно из его полотен, да только водовороты судьбы смоют его в безвестность…
Наташа была любимицей деда Афанасия, владельца имения, поэтому куклы, платьица и шляпки для неё выписывались исключительно из Парижа. Впрочем, не это, пожалуй, сталось причиной разорения, а беспробудное дедово мотовство.
Поэтому Ташино девичество пришлось на пору задёрганности матери, управлявшей полуразорённым имением, ушибленного на голову отца и того же деда, норовившего при случае поддержать репутацию известного мота.
Девицы Гончаровы рьяно готовились строгой матушкой во фрейлины императрицы. Так бы оно, скорее всего, и сталось, не попадись Наташа на глаза Пушкину. Жгучее желание обладать такой красотой, как и следовало ожидать, и привело к предложению руки и сердца.
Он понимал, что ему нечем увлечь и заинтересовать её, было очевидно, что она к нему равнодушна.
«Только привычка и продолжительная близость могут доставить мне привязанность вышей дочери», – писал он будущей тёще.
«…Я могу надеяться со временем привязать её к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. Если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство спокойного равнодушия её сердца. Но сохранит ли она это спокойствие среди окружающего её удивления, поклонения, искушений?
…Не явится ли у неё сожаление? Не будет ли она смотреть на меня как на препятствие, как на человека, обманом её захватившего? Не почувствует ли она отвращение ко мне?»
Как в воду глядел…
Венчание Пушкина и Натали в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот происходило нервозно, с паденим колец, погасшими свечами и прочими суеверными знаками…
По свидетельству близких друзей, разочарование у молодого мужа имело место быть уже после первых брачных ночей. Но что характерно: холодность, если не сказать фригидность, Натали вовсе не охладили страсть Пушкина, что для «арапова правнука», само по себе, удивительно.
«Я женат и счастлив… Одно желание моё, чтобы ничего в жизни не изменилось – лучшего не дождусь… Не можешь вообразить, какая тоска без тебя… Жена моя, прелесть…», – из писем Пушкина той поры.
А дальше блеск высшего общества, бесконечные балы в перерывах между родами, унизительный для тридцати лет мундир камер-юнкера и нескончаемый флирт Натали со вся и всеми, от царя до офицера…
«Что в высшем Лондонском кругу зовётся vulgar…»
До сих пор остаётся тайной, что же так связывало «красавицу и чудовище»?!
В 1929 году Марина Цветаева после долгих размышлений обнародовала свою точку зрения:
«Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. Как Елена Троянская повод, а не причина Троянской войны… так и Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной.
Судьба выбрала самое простое, самое невинное орудие: красавицу…
…Тяга Пушкина к Гончаровой, которую он сам, может быть, почёл бы за навязчивое сладострастие и достоверно («огончарован») считал за чары – тяга гения – переполненности – к пустому месту. Чтобы было куда.
Были же рядом с Пушкиным другие, недаром взял эту! (Знал, что брал).
Он хотел нуль, ибо сам был – всё! И ещё он хотел того всего, в котором он сам был нуль. Не пара – Россет, не пара – Раевская, не пара – Керн, только Гончарова пара. Пушкину ум Россет и любовь к нему Керн не нужны были, он хотел первого и недостижимого. Женитьба его так же гениальна, как его жизнь и смерть».
Марина Ивановна не любила Наталью Гончарову, но это мнение очень талантливого человека, к тому же из мира поэзии…
За шесть лет до неё упомянутый уже П. К. Губер в «Дон-Жуанском списке Пушкина» вполне с ней солидарен:
«Он забыл, – делает вывод П. К. Губер, – что с успехом играть роль на великосветской сцене может только женщина, обладающая живым разносторонним и восприимчивым умом. Но, как нарочно, именно ума не получила в дар от щедрой во всех прочих отношениях природы простодущная Натали.
Далее случилось то, что и должно было случиться. В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. В наиболее трудных и рискованных положениях, во всех тех случаях, когда недостаточной оказывалась обычная светская дрессировка, усвоенная с детства, и нужна была собственная находчивость, собственное чувство такта, Наталья Николаевна не умела себя держать и делала один ложный шаг за другим. Она кокетничала с государем, потом с Дантесом…
Прококетничала жизнь своего гениального мужа…»
«Не кокетничай с царём», – особенно обеспокоенно предупреждал Пушкин «жёнку» в письме 11 мая 1833 года. Всеобщую моду того времени на лёгкий флирт со вся и всеми Пушкин предотвратить, разумеется, не мог. Но вот последствия «царского» флирта с его неограниченными возможностями и ресурсами на фоне наивного тщеславия своей «косой Мадонны» его откровенно бесили.
Пушкин не допускал мысли, что Натали изменила ему с Дантесом. И сам волокита об этом определённо писал своему приёмному отцу (и любовнику) барону Геккерну.
Да вот беда, по собственному опыту Пушкин знал, что, во-первых, за женщиной можно волочиться хладнокровно и цинично без тени уважения к ней, а, во-вторых, сводила с ума роль обманутого мужа. Он же сам и надсмехался над Ризничем, Воронцовым, Керн и другими после того, как не без удовольствия ставил им рога…
Представить себя в такой роли было выше его сил…
«Люди физиологически страстные и наделённые к тому же живым пластическим воображением бывают по большей части очень ревнивы. Исключительно ревнивым нравом обладал и Пушкин, – приходит к выводу П. К. Губер. – …Вся история семейной жизни Пушкина есть, в сущности, длинная агония вечно возбуждённой и мнительной ревности, которая под конец и привела к кровавому исходу».
Сестра поэта О. С. Павлищева в письмах к мужу вполне определённо описала состояние Пушкина в начале тридцатых годов:
«Брат говорил мне, что иногда чувствует себя самым несчастным существом близким к сумасшествию, когда видит свою жену, разговаривающей и танцующей на балах с красивыми, молодыми людьми, уже одно прикосновение чужих мужских рук к её руке причиняет ему приливы крови к голове…»
«Сбылись, выходит, наихудшие опасения поэта», – подумал Александр Леонидович, просматривая эти документы.
