Покаяние Агасфера: афонские рассказы - Станислав Сенькин

Геронта Иосиф немного смутился.

— Да, конечно, есть старец, к помощи которого я прибегаю в сложных вопросах.

— Можешь назвать имя?

Иосиф улыбнулся.

— Простите, друзья, но старец хочет оставаться неизвестным для мира.

— Как и мы, Иосиф!

Отец Иосиф хотел было что‑то сказать в ответ, но последние слова Ефрема заставили его осечься. Ефрем же продолжил.

— Пойми нас правильно, монахи приносят с собой свои дрязги, нарушают нашу исихию. Мы понимаем, что на горе должны быть духовники — советники, к кому монах может принести свою боль, которую боится высказать духовнику или игумену. Мы это понимаем. Но и ты пойми нас, Господь даровал нам отшельнический чин, и ничьи поиски блага не должны отвлекать нас от Самого Источника блага. Поэтому мы готовы принять твоё решение, но мы должны точно знать, что ты не перешёл свой предел и действуешь в согласии с волей Божьей. Нам не нужны какие‑то доказательства, достаточно твоего слова. Только слова, Иосиф, а не отговорки, которыми ты нас кормил до сих пор. Прости меня, друг!

Иосиф закрыл глаза. Было понятно, что он молится, призывая Святой Дух всё управить к общему благу. Наконец он ответил:

— Друзья, я думаю, что в ваших словах есть законная претензия. Действительно, моё решение лишает вас желанной исихии. Принимая его, я руководствовался словами Спасителя о том, что не может светильник быть укрытым от людей. Вы знаете, какой трудный период переживает сейчас Церковь и как мало толковых пастырей, способных пасти разрозненное стадо. Но, переживая за паству, я, возможно, и позабыл, какой именно устав и чин вы храните. Не хотелось бы мне выступить в роли второго Варлаама, враждующего против священнобезмолвствующих. Поэтому я должен посоветоваться со своим старцем. Но я не могу вам дать ответ сейчас, подождёте недельку, хорошо?

Мы с Ефремом согласились, и завершили нашу встречу панихидой по усопшему старцу Неофиту. Вечная память ему!

В келью я возвращался, сердцем чувствуя, что это противоречие разрешится. Слава Всемогущему Богу! Огоньки первых звезд возвещали возвращение вожделенной исихии…

* * *

…После ухода друзей геронта Иосиф почувствовал тяжесть в душе. Действительно, не перешёл ли он свой предел, вмешиваясь в жизнь достойных подвижников? Получил ли он от Бога такое право и не стал ли подобен самозванцу?

Вечером, не откладывая разрешения этого дела, он подозвал своего келейника, посвящённого в тайную святую жизнь старца Нила, — духовника отца Иосифа — и велел ему седлать мула. Перед смертью отец Неофит, подобно библейскому Иакову, позвал к себе духовных чад и назвал Иосифу имена двух людей, у которых он может исповедоваться и с которыми должен советоваться во всех затруднительных случаях. Один их этих духовников уже умер, к другому же, отцу Нилу, и направлялся сейчас Иосиф, чтобы разрешить свое недоумение. Отец Нил был загадкой для большинства святогорцев. Многие монахи считали, что он в глубокой прелести, и сторонились его. Но Нил и не пытался изменить такого настороженного отношения к нему.

Поначалу отец Нил не открывал себя Иосифу, но через какое‑то время геронта понял, что этот старый монах — великий молитвенник за мир и, несомненно, обладает даром рассуждения…

Отец Нил принял его как всегда холодно, словно в противовес тому почитанию, которое всегда окружало Иосифа. Посетитель сделал глоток давно остывшего кофе, и тщетно попытавшись закусить окаменевшим от времени лукумом, рассказал старцу о своей проблеме.

Отец Нил улыбнулся:

— Уже стемнело, твой послушник рискует сломать ноги, ведя твоего мула под уздцы. Ехал бы ты домой!

— Ну, а как же мне быть со старцами-духовниками?

— А никак, оставь своих друзей спокойно молиться. Чего ты их беспокоишь? Пусть монастыри сами решают свои проблемы и не беспокоят отшельников, которые к этим проблемам никакого отношения не имеют.

— Но ведь я хотел помочь уменьшить брань.

— Помогай, кто тебе запрещает, но причём здесь твои друзья?

Иосиф почувствовал, что его разум словно очнулся от дрёмы.

— В общем‑то, не причём, геронта. Наверное, я превысил свои полномочия.

— Ничего, Бог любит тебя и поправляет, когда ты переступаешь свой предел. — Геронта Нил стал выпроваживать отца Иосифа из кельи. — Быстрей езжай, пока луна не зашла за тучу, а мне уже пора молиться.

Отец Иосиф вышел из кельи, где его ждал накормленный и готовый к обратному путешествию мул — послушник держал его за уздцы. Отец Иосиф вдруг остановился и обернулся к старцу.

— Геронта, я давно хотел вас спросить, а у кого вы сами окормляетесь?

Старец улыбнулся.

— А что, у тебя со мной возникла какая‑то проблема?

— Да нет, отец Нил, что вы.

— Вот когда появятся, тогда я и отвечу на твой вопрос.

Отец Нил попрощался и закрыл дверь, а Иосиф, довольный тем, что разрешились все его недоумения, поехал в свой домик под кипарисами. Восседая на спокойном, медлительном муле, отец Иосиф размышлял о том, как же так случилось, что он, при всём его опыте, так долго не понимал очевидного. Слава Матери Божьей, которая смиряет разум и наставляет в сложном монашеском пути…

Сиромонахи

Я, положа руку на сердце, могу сказать, что отношение местного населения к нам, болгарам, на Святой горе иначе как дискриминацией не назовёшь. И в самом деле, из всех иностранных рабочих, что встретились мне на

Святой горе за семь лет моего пребывания здесь, лишь двое были болгарами: я и ещё один каменщик из Дуран — кулака. Да и тот выдавал себя за македонца.

Хорошее же отношение у этих эллинов к ближайшим соседям! Албанцев на Афоне очень много (хотя многие из них исповедуют ислам), молдаван и румын — полно. Много украинцев. Русских рабочих мало, зато среди сиромах они занимают хоть и не первое, но почетное место. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать — грузин — рабочих на Святой горе много, но я до сих пор не видел ни одного грузина сиромахи.

В общем, туговато болгарам приходится. Вон, сербов и македонцев на работу принимают с легкостью… Помню, пару лет назад работал я в одном скиту помощником садовода. Его начальник — настоящий «породистый» эллин — однажды спросил у механизатора албанца, состроив презрительную мину: «Где этот болгарин?» На многих языках это слово звучит одинаково неприятно — вулгарос. Он не знал, что я стою совсем рядом, опыляя соседнее дерево, и всё слышу и вижу. Мне, честно говоря,

это было неприятно. До того неприятно, что я сам оставил эту работу. Вулгарос!

Я думаю, что со времён болгарской оккупации Македонии и Халкидики во многих греках течёт славянская кровь. И чтобы отмежеваться от собственного славянства, они так недружелюбно относятся к болгарам. Русские — народ большой и сильный, сербы — герои, борцы с новым мировым порядком, а нам, никчемным, с их точки зрения, людям, приходится отдуваться в Греции за всех славян.

Да и другие славяне не слишком нас, болгар, жалуют. Русские считают, что мы их предали после того, как царь Александр освободил нас от турков. Но как объяснить свободному могущественному народу, а тем более их политикам, что после пятисот лет рабства мы тоже хотим своей маленькой независимости? И нам гораздо милее наша маленькая Болгария, чем огромная панславянская империя.

Сербы никак не могут простить нам две балканских войны.

Македонцы — сами болгары, но никак не хотят признать этот факт. Сербы считают, что македонцы — это сербы, попавшие под влияние болгар. Греки считают македонцев греками, попавшими под влияние славян. Мы уверены, что они болгары, попавшие под влияние сербов. Но если мы спросим самих македонцев, как вы думаете, что они нам ответят? В общем — все хотят своей маленькой свободы.

Пока меня мало знали на Святой горе, я, хорошо владея английским, представлялся монастырским архондаричным странствующим американцем. (Греческие архондаричные больше всего любят проповедовать именно им.) Выглядело это приблизительно так.

— Откуда вы, благословенный?

— Соединенные Штаты, Сан — Франциско, штат Калифорния.

— О! У нас там… то есть, у вас… наша, греческая диаспора, третья по влиятельности после еврейской и армянской. И как, процветает у вас святая православная вера?

— Процветает, как и все другие. В нашей стране ни одна вера не преобладает над другой, — таковы плоды истинной демократии.

— О!

— Подумайте, в нашем штате к власти пришел Арни, германский эмигрант. В какой стране возможно такое? Мы, в Калифорнии, верим, что когда‑нибудь наш Арни станет президентом.

— Вот только вы не забывайте, что родиной вашей великой демократии является наша Греция!

— Я и не забываю, мистер монах, поэтому я и здесь.

Да… Но Афон — страна маленькая и скоро все узнали, что я — болгарин. Какое‑то время я ещё пытался выдавать себя за американца болгарского происхождения, но вскоре и эта версия с треском провалилась, и отношение ко мне сразу поменялось: вулгарос есть вулгарос. Теперь меня встречают, примерно, так: «Опять этот Л ала объявился!»