Несотворенный мир - Мария Фомальгаут

– Вы еще долго мне будете гипотенузы писать?

– А… откуда вы русский язык знаете?

– Уберите это, уберите… меня в школе этим умучили… и вы еще тут…

Смущенно молчу.

– А у меня сахар есть, – говорит он, – вы едите сахар?

– Ем.

Стараюсь не вспоминать, что сахар – белая смерть, стараюсь забыть все запреты не грызть сахар, вытряхиваю из памяти суетливых родителей, да что ты сахар грызешь, вон, печеньку возьми…

Нет здесь печенек.

Нет…

Впрочем, запись про стражей порядка я оставил в другом разделе Книги Жизни. Уже позже, кое-как выучившись говорить на местном наречии Вечер добрый и Простите, я не местный, а также плести из тонких энергий сны на заказ (то была моя первая работа на чужбине), я попытался узнать что-нибудь про человека в кепке Элен – но, разумеется, никто ничего не знал…

– Элен, – повторил я.

– Элен? – переспросил он.

Я понял, что он даже не знает, почему я называю его Элен. Что я вообще называю его Элен…

– Вы тогда… убили ковчег.

– Да.

– Но…

– Пришли отомстить? Или хотите узнать – зачем?

– И так, и так, – ответил я.

– Смотрите, – кивнул Элен.

Я не понял его.

– К-куда… смотреть?

– Смотрите, – повторил Элен. Элен… я так и не знал, как его зовут на самом деле.

Наконец, я понял, куда нужно смотреть. На него. В его сознание, в его память, в письма, сохранившиеся в нем.

Друг мой, милый моему сердцу, ты спрашивал меня, где я пропадал так долго? – Охотно тебе отвечу, тем более, у нас нет друг от друга тайн. Да и теперь, наконец, я могу не делать тайны из того, что так терзало мою душу все это время. Наконец-то могу сбросить с себя груз тайны, отчасти постыдной, отчасти пугающей.

Эта история началась давно, так давно, что мне трудно вспомнить её подробности. Все началось с моего отца, который, разумеется, хотел воспитать из меня достойную душу, способную любить и сопереживать. На свою беду я рос существом эгоистичным, равнодушным к чужим сознаниям – и как ты знаешь, таким и остался. Только ты, друг милый сердцу, потянулся к самовлюбленному эгоисту и скрашиваешь мое одиночество.

А тогда, во времена моего детства, отец пытался пробудить во мне искру милосердия. Он задумал построить для меня мир – большой и красивый мир, и населить его созданиями, о которых мне предстояло бы заботиться. Я всегда смотрел на замыслы отца со снисходительным молчанием, у меня были другие планы, я уже представлял себе, как буду устраивать в своем мире кровавые побоища, плести интриги, сжигать города катастрофами…

Я вздрогнул и посмотрел на Элен, или как его там звали.

– Так это вы все устроили? Последний день Помпеи? Вавилонское столпотворение? Хиросиму? А также Варфоломеевскую ночь? Сталинград?

Он холодно усмехнулся.

– Дальше читайте.

Я стал читать дальше, а что мне еще оставалось…

Однако, планам отца не суждено было сбыться – он умер, так и не достроив свой мир. Я знал, что где-то остался мир, наследником которого был я – но не спешил увидеть то, что принадлежало мне по праву. Мало=помалу я и вовсе забыл о том, что кто-то когда-то пытался создать для меня живую игрушку, но так и не доделал её, не заселил народами и городами.

Я вспомнил о мире случайно – в какую-то из годовщин смерти отца. Сам не знаю, зачем я отправился в заброшенную систему, туда, где меня никто не ждал, сам не знаю, что потянуло меня туда – быть может, ностальгические воспоминания.

Я ожидал увидеть печальные руины того, что могло быть миром – величественным и прекрасным. Каково же было мое удивление, когда я увидел совсем не то, что должно было быть в брошенном мире.

Собственно, этого и следовало ожидать. Мир, предоставленный сам себе, живет по своим неписанным законам, по законам, который он сам же и создал. Ничего удивительного в том, что мир рано или поздно порождает что-то, способное мыслить, что-то, способное посмотреть на мир и познать его. Должно быть, мир сотворил их, чтобы познать самого себя – впрочем, я переоцениваю возможности мира, ведь мир не может принимать решения сам. Скорее всего в каждом мире заложена программа, – оставшись один, порождай тех, кто способен познать тебя.

Должно быть…

Все-таки мало мы знаем про миры.

Поэтому неудивительно, что когда я пришел на заброшенный участок, моему взору предстали они – жуткие существа, порожденные хаосом, который воцарился в мире. Я прокручивал их историю – и в моем сознании не укладывалось, как, из чего, откуда могло появиться вот это, вышедшее из прибрежной грязи, из глины, выползшее из грязной воды, вдохнувшее обжигающий воздух заброшенной земли, как появилось вот это, хлипкое, влажное, поднявшееся на неуклюжие лапы и посмотревшее в звезды…

Тем не менее, они были. И тем не менее, они не только были, но и с минуты на минуту были готовы покинуть свое обиталище, устремиться к чужим неведомым мирам. Я понял, что явился сюда как нельзя кстати – чтобы предотвратить неизбежное, не дать этим тварям расползтись по всему миру…

Я не дочитал.

Мне было все ясно. Даже слишком ясно.

Элен презрительно посмотрел на меня:

– Это все, что вы хотели узнать?

– Боюсь, что да.

– У вас еще есть ко мне вопросы?

– Боюсь, что нет.

– Что же… разрешите пожелать вам всего хорошего.

– Спасибо, – я даже не смог ответить ему Вам также.

– Удачи вам в вашем… чем вы там занимаетесь, запамятовал… или ничем…

Я даже не ответил ему, чем я занимаюсь. Все это уже не имело значения, – здесь, сейчас. Хотелось бить кулаками в стены и пинать камни на дороге. Мир, на который мы возлагали столько надежд, оказался банальной игрушкой в руках двух безумцев – не более того.

Я направился домой. Первый раз за много веков я мог сказать себе – я направился домой. Даром, что от мира, который был нашим домом, почти ничего не осталось. Сначала мне захотелось поискать тайные порталы, которыми ходили последние люди с земли – но я тут же отогнал от себя эту мысль.

Когда я возвращался домой, водитель дважды переспросил адрес, и даже после этого то и дело поглядывал на меня косо, да не сошел ли я с ума. Я и сам готов был посмотреть на себя косо и спросить себя, не сошел ли я с ума.

Нет.

Я понял, чего мне так не хватало все эти годы. Возвращения домой.

– Приехали, добрый господин, – сказал шофер и покосился на меня.

– Большое спасибо.

Старый мир встретил меня тишиной – такой непривычной для этого мира, беспокойного с самого своего сотворения. Не шумели деревья, не ревели ящеры, не двигались континенты, не извергались вулканы, не умирали люди, сраженные в битве, не взрывались ракеты, не надрывались сигнализации машин, не звонили телефоны, не плакали дети.

Мир молчал.

Молчал уже миллионы лет. Я поднялся на крыльцо и открыл дверь своим ключом. В мире было холодно, что неудивительно – ведь солнца больше не было. Мне пришлось снова растопить камин в мире и ждать, пока прогреется хотя бы одна комната.

Я сел в своей комнатушке, предаваясь мечтам. Я представлял, как заново отстрою разрушенный мир. Я думал, как снова зажгу солнце, даром, что это невыгодно – разжигать солнце. Я поправлю перекрытия и настелю новые полы, я вставлю стекла и выложу из кирпичей новые стены. Я отделю воду земную от воды небесной и свет от тьмы, найду по оранжереям уцелевшие земные растения, почвы, плесень, грибы. Крупных животных, правда, не осталось, ну ничего, вроде есть где-то земные птицы, гады морские…

Я представлял себе, как найду людей. Неважно, что их давно уже нет, я найду людей – ведь кто-то же оставил недокуренную сигарету на столике. Найду людей, приведу в отстроенный мир, разведем огонь в камине, как в былые времена, будем добывать уголь и нефть, даром, что уже давным-давно нет ни того, ни другого, ничего, проживем как-нибудь на солнечной энергии, распашем поле, засеем чем-нибудь, чем засевали раньше поля, даром, что нам, бесплотным, с электронными мозгами уже ничего этого не нужно…

В тот вечер у камина я на полном серьезе верил, что смогу восстановить мир, со всеми подробностями представлял себе новенький отремонтированный мир, засверкавший новыми красками.

К сожалению, моим мечтам не дано было сбыться…

Нет, не так нужно писать.

Я предавался своим мечтам, когда…

И не так.

Мои мечты были прерваны самым грубым образом..

И не так.

Я не знаю, как писать дальше. Меня охватывает ступор, как бывает всегда, когда нужно вспомнить очень неприятное событие. Память отказывается вспоминать, память упорно говорит мне – это не было, этого не могло быть, это было не со мной, не со мной, не со мной. Не было кольта, прижатого к моему виску, да нет, какого кольта, кольтами здесь не пользовались давным-давно, это было какое-то другое оружие, неведомое мне, но явно для меня опасное. Конечно, была надежда, что оружие не причинит мне вреда – в какую-то минуту я даже подумал, а что если испытать судьбу, сорваться с места, бежать, и пусть они стреляют, они не убьют меня из этого.. этого… Но нет, я не мог рисковать собой так опрометчиво.