Невыдуманные истории - Валерий Буре

И матч состоялся. Однако закончился он совсем не так, как хотелось фашистам. Впрочем, предоставим слово одному из участников матча — машинисту Здиславу Степановичу Марковичу. Вот что он рассказывает:

— В воскресный день лета 1943 года на стадионе выстроились члены сильной, хорошо тренированной немецкой команды «Люфтваффе» и тернопольского «Локомотива». Вид у нашей команды был довольно жалкий: все ребята худые, изможденные. От формы остались только зеленые локомотивские футболки. Ботинки самые обыкновенные, у многих очень поношенные.

Поле кольцом окружили немецкие солдаты. Пришло немало и наших железнодорожников. Они очень волновались.

После двухлетнего перерыва играть было тяжело. Немцы наседали. Солдаты громко смеялись, кричали нам: «Украинские свиньи!»

Но сила воли, желание победить ненавистных оккупантов были в нас так велики, что мы сдержали натиск противника, а затем перешли в наступление. Тогда фашистские футболисты озверели. Они сбивали нас, калечили. Но мы держались. На боль никто не обращал внимания. Играли короткими точными пасами, падали, поднимались и снова, с еще большей ненавистью, шли в атаку.

Игра закончилась со счетом 1:0 в пользу «Локомотива». Измученные, в кровоподтеках, мы были счастливы, как никогда: нам казалось, что в этом матче мы защищали честь земли советской…

Владимир Пашинин

РОЖДЕНИЕ ФАМИЛИИ

Чемпионат Европы по баскетболу, проходивший в Москве летом 1953 года, в газете «Советский спорт» освещали трое: заслуженный мастер спорта Степан Спандарян, судья республиканской категории Григорий Акопов и я. В то время газета выходила через день, и каждый раз мы ломали голову: как рассказать о всем интересном, что накопилось за два дня напряженного турнира?

Памятуя, что «нельзя объять необъятное», решили поступить так: давать обобщенный анализ технических новинок и более или менее подробно рассказывать о ходе матчей с участием нашей сборной.

В один из игровых дней этих новинок набралось порядочно, и два специалиста — Спандарян и Акопов углубились в сложную теоретическую статью. Моя задача была проще: рассказать о нетрудной игре нашей сборной уж даже не помню с кем.

Я быстро писал: «Счет открыл такой-то, на пятой минуте на площадку вышел…» Стоп, кто же вышел? Этого баскетболиста я раньше не знал. Он недавно вернулся в родную Армению из Египта, куда еще до революции уехала его семья, стал играть в Ереване и вот вошел в сборную СССР. Все это мне рассказали мои товарищи-соавторы, а вот фамилия… Забыл!

— Гарун (так мы, журналисты, зовем своего друга Акопова), как фамилия?..

— Подожди, дорогой. У нас тут сложный вопрос. А у тебя ж там все простое, — и Акопов снова стал что-то жарко обсуждать со Спандаряном.

Под Северной трибуной стадиона «Динамо», где работали мы, к счастью, было много знакомых спортсменов, тренеров, болельщиков.

— Кажется, Алачачян, — ответил мне кто-то на мой вопрос.

«Правильно, кажется так, — вспомнил и я и, быстро закончив свой репортаж, передал его в редакцию.

Назавтра с утра ко мне домой, размахивая номером газеты, ворвался Акопов.

— Ты что написал?! Какой Алачачян?!

— Ну как же, Гарун? Мне так сказали. А что?

— Сказали! Тебе, может, сказали, что есть композитор Бабачанян? Бабаджанян! Джан, а не чан. Сам ты чан, понимаешь? Аладжаджан!

— Ну, ты на меня не очень жужжи, — рассердился я. — Тебя ведь спрашивали…

Огорченные, мы приехали на стадион. Было ясно, что надо давать поправку, а поправка в газете — считай верный выговор. Да и вообще как-то тяжко — сегодня писать одно, а завтра поправляться…

Первым пролил бальзам на мою душу Спандарян. Он ничего не заметил. А когда я под свирепыми взглядами Акопова стал то и дело говорить «Алачачян», он спросил меня:

— Алачачян прекрасный игрок. Но почему ты все о нем да о нем? Есть ведь и другие.

— Аладжаджан! — со страданием в голосе воскликнул Акопов.

— Алачачян как-то лучше в микрофоне звучит. — Невесть откуда появившийся Вадим Синявский, оказывается, слышал наш разговор и вмешался в него. Он несколько раз повторил фамилию так и эдак и решил:

— Алачачян. А потом, что же мне — поправку давать? Я его вчера раз двадцать назвал.

Приехали наши баскетболисты.

— Арменак! — позвал Акопов одного из них, а дальше Спандарян, Акопов и Арменак говорили на армянском языке.

Тогда я познакомился с Арменаком. Мы пожали друг другу руки.

— А как же все-таки писать? — спросил я Акопова, думая, что мой новый знакомый еще плохо владеет русским языком и может не понять меня.

— Пишите, пожалуйста, Алачачян, — с мягкой улыбкой ответил Арменак. — Понимаете, это не совсем «дж», не совсем «ч»…

— Это вы ему объясните, — с видом победителя указал я на своего большого друга Акопова. — Тоже мне знаток!

Ныне всюду и везде говорят и пишут: «Алачачян». Точно так же поступает и судья международной категории Гарун (Григорий) Акопов.

Вадим Фомин

ЮНОСТЬ ОПАЛЕННАЯ

В время Великой Отечественной войны на севере нашей Родины — в далеком Заполярье — действовал легендарный I гвардейский разведывательно-диверсионный отряд дважды Героя Советского Союза Виктора Леонова. Все члены отряда были спортсменами — лыжниками, штангистами, легкоатлетами, боксерами. Сам командир до войны участвовал в соревнованиях по гребле и парусному спорту, он был одним из сильнейших лыжников Северного флота.

Недавно мы встретились с Виктором Николаевичем. Он вспомнил своих фронтовых друзей. Мягко и задушевно лился рассказ прославленного разведчика…

Прошло уже двадцать пять лет с того дня. Отряд разведчиков должен был взять «языков» для уточнения местонахождения никелевых разработок, где гибли советские военнопленные. Операция предстояла сложная. Надо было подойти к берегу на катерах, а потом пересечь лыжню, которая на сотни километров извивалась по скалам. По этой лыжне все время курсировали фашистские патрули. Конечно, разведчикам не составляло труда убрать нескольких патрулей, убрать бесшумно, без паники. Но разведчики страховались на тот случай, если малейший вскрик фрицев вызовет панику. Тогда бойцы не только сами провалили бы задание, но и отрезали путь всем тем отрядам, которые вынуждены будут пойти после них.

Леонов предложил штурмовать берег в том единственном месте, где по всем законам логики и разума высадка была невозможна.

Разведчикам предстояло одолеть отвесную скалу, покрытую коркой льда. Даже опытные альпинисты задумались бы перед таким отчаянным штурмом.

Ночью советские торпедные катера подошли к скале. Ледяная скала смотрела угрожающе. Начался штурм. Показались фашистские патрули. Разведчики их не тронули. Они вообще не любили стрелять без надобности.

Без шума отряд Леонова вышел к деревне, в которой находился немецкий штаб. И здесь разведчиков обнаружили. Две маленькие собачонки подняли лай. Леоновцы затаились. Их было всего шестьдесят человек. А гитлеровцев — тысячи. Но в отряде существовал неписаный закон: не выполнишь задания — не возвращайся.

Собачий лай, безусловно, услышали фашисты. Сразу же появились патрули. Они шли встревоженные, держа наготове автоматы.

Леонов приказал Герою Советского Союза разведчику Семену Агафонову:

— Действуй!

Буквально через минуту патрули были уничтожены. Фашисты оказали сопротивление — их пришлось убить. Разведчик Мотовилов нес на спине «языка». Пленный пришел в себя и ухватил Мотовилова за ухо. Разведчик разозлился и так тряхнул «языка» о землю, что тот и не поднялся. Леонов сказал Мотовилову:

— Прежде чем бросить его, ты бы вспомнил, что ты — штангист. Бережней надо быть к «языкам».

После стычки с патрулями Леонов решил взять в плен кого-нибудь из штабных офицеров. Окружили штаб. Леонов и Семен Агафонов вошли в дом. Смотрят: за столом сидят человек двенадцать. Двенадцать против двоих — многовато. Леонов выхватил гранату, крикнул:

— Руки вверх!

Офицеры моментально выполнили команду. Агафонов, тоже достал гранату. Офицеры перепугались. А один из-них спрятался за елку (было рождество) и пытался вытащить пистолет. Леонов отвернулся. Дал возможность гитлеровцу прицелиться в спину. Леонов стоял спиной к этому гаденышу и чувствовал, как тот метится ему в спину. Другие же фашистские офицеры ждали выстрела.

Конечно, Леонов мог пристрелить офицера и не оборачиваясь. Но он знал: нельзя поднимать шума. Леонов посмотрел на Агафонова. А Семен в это время тянулся к ножу, спрятанному в кармане куртки. И вера в Агафонова, в товарища, была настолько сильна, что командир даже взглядом не выдал своего волнения.

В ту секунду, когда должен был раздаться выстрел. Агафонов метнул нож в офицера. Нож сверкнул в воздухе и впился прямо в сердце.