Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еды в школе стали давать всё меньше. Громче пели горны и стучали барабаны, но веселее от этого не становилось.
В те трудные годы детвора с особым чувством пела дореволюционную песню Владимира Попова о картошке, переделанную для пионеров:
...Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки
Были вечно голодны-ны-ны,
И считали мы минутки-нутки-нутки-нутки
До обеденной поры-ры-ры!
А дома Расул чаще стал замечать опечаленного отца и заплаканные глаза матери.
Всё это вполне могло обернуться новой Гражданской войной. Власти ослабили давление на крестьян, приняли постановление «О революционной законности», а затем и «О льготах и преимуществах простейшим производственным объединениям, их членам в горных аулах Дагестанской АССР».
На стенах ещё висели агитплакаты с лозунгами: «Кулак — ярый враг коллективизации», «Долой кулака из колхоза», «Уничтожим кулака как класс», но стали появляться и новые. Один из них приглашал на спектакль недавно возникшего в Хунзахе Аварского театра.
Старожил аула Цада Абдулгамид Султанов рассказывал автору книги:
«Я работал в поле. Вдруг слышу чей-то разговор. Потом вижу — Расул идёт один, а разговаривает за двоих. Меняет голос и говорит как будто кто-то другой. Когда увидел меня, рассмеялся. Мне, говорит, дали роль в театре. Вот я и говорю за себя и за другого человека, с которым буду на сцене разговаривать. Я, говорит, репетирую. Тогда ещё у него была склонность к искусству, к литературе, к актёрству».
Появление Аварского театра стало очень ярким культурным событием. Истоки театральной культуры аварцев, как и у других народов, уходят корнями в народные праздники, обычаи, обряды и фольклорные традиции. Одним из них был обряд вызывания дождя, когда костюмированное шествие, в накидках из трав и цветов, с песнями двигалось по аулу, останавливаясь у домов и призывая Всевышнего ниспослать дождь изнемогающей от засухи природе. Люди обливали процессию водой и угощали, чем могли.
Основателем театра стал Абдурахман Магаев, бывший несколько лет актёром в Кумыкском театре, который появился раньше. Кумыкский язык тогда знали многие, кумыки в основном жили на равнине, у моря, куда весь Дагестан ездил по торговым и прочим надобностям. И в произношении кумыкский язык был легче аварского.
Желание создать национальный театр наталкивалось на многие препятствия. Власти разрешили театру играть в клубе Хунзахской крепости и даже выделили вооружённую охрану. Но где было взять актёров? С большим трудом удалось собрать небольшой коллектив. Мало кто соглашался идти в актёры, даже если у него были явные артистические способности. Ещё труднее было с актрисами. Абдурахману Магаеву пришлось проявить чудеса красноречия, чтобы уговорить Зейнаб Набиеву, а прежде — её родственников и сельское начальство отпустить девушку на работу в театр. У неё был талант и прекрасный голос, но были и опасения, что пойдут сплетни и пересуды. Она опасалась не напрасно. Махмуд Абдулхаликов, ставший позже популярнейшим актёром, аварским Насреддином, рассказывал автору книги, что ему не раз приходилось драться с парнями, которые поджидали его по дороге в Хунзах. Актёрство считалось тогда делом зазорным даже для мужчин, не говоря уже о женщинах. Однако первые же представления принесли театру такую славу, что те же парни просили достать им билеты на спектакли, учитывая близкое знакомство с актёром.
Первое время, в отсутствие профессиональных режиссёров, театр показывал то, к чему был расположен зритель — музыкальные концертные программы, шуточные сценки, театрализованные представления на основе фольклора и поэзии. Для этого особенно подходили сатирические стихи Гамзата Цадасы.
«Аварцы умеют ценить талант человека, особенно талант певца, — писал Махмуд Абдулхаликов. — Хорошая песня заставляет танцевать аварское сердце». Даже сегодня редкий спектакль Аварского театра обходится без включения песни или танца, а актёры, как правило, ещё и замечательные певцы и танцоры.
Магаев, познавший вкус профессионального театра, хотел большего. Его неустанные усилия увенчались успехом, в театр приехали работать режиссёр Павел Шияновский и его брат Иван — художник и декоратор. После серьёзной работы с труппой была поставлена пьеса Константина Тренева «Любовь Яровая». Премьера спектакля стала официальным открытием театра. Возможно, именно в ней, в небольшой роли, и дебютировал Расул Гамзатов.
Этот и другие спектакли, особенно по пьесам дагестанских драматургов, вызывали у зрителей бурную реакцию. Когда представлялась пьеса о кровной мести, женщины в зале рыдали, а мужчины рвались на сцену с обнажёнными кинжалами.
Театр Расула увлёк. Он с упоением играл небольшие роли, которые ему доставались. Это было открытием нового мира, когда можно было не только слушать про какого-то героя или читать о нём, а самому в него превращаться. Порой Расул так вживался в роль, что оставался в образе даже вернувшись домой, чем очень всех веселил. Он запоминал не только свои роли, но и роли остальных участников, подсказывая слова, когда кто-то их забывал.
По примеру отца, он участвовал и в выпуске стенгазеты, писал для неё, что было нужно. И сам не понимал, как простые слова складывались в строки, напоминавшие стихи. Впрочем, стихами он это не считал, стихи были у отца, и ещё — в учебниках по русской литературе, которые он знал почти наизусть.
«Русскую литературу я узнал ещё в детстве, её прелесть я ощущал ещё до того, как стал брить пушок над губой. Отец заставлял меня, когда я был школьником, читать аульчанам толстовского “Хаджи-Мурата”, тут же переводя его на аварский язык. Старики тогда говорили, что человек не в силах создать такую правдивую книгу, что, наверно, её создал сам Господь. А я учил наизусть басни Крылова, “Хамелеона” Чехова, “Деревню” Пушкина в дивном переводе Гамзата Цадаса».
Новая должность не мешала Гамзату Цадасе оставаться поэтом и бичевать общественные пороки.
«Подлинный нравственно-этический суд совершил Цадаса над позорными проявлениями женского бесправия, — добавляет Амри Шихсаидов. — Поэт ратовал за раскрепощение горянки, защищал её от унижений, сетовал, что “из-за неверного взгляда на женщину мир хромает на одну ногу”».
Люди жадно вслушивались в его новые стихи, которые, кроме прочего, скрашивали их нелёгкую жизнь. И Гамзат оправдывал их ожидания. Ворам, казнокрадам, взяточникам, всем, кто жил нечестно, плохо спалось в ожидании новой сатиры или басни Цадасы.
«Гамзат слышит и голос худой овцы, и стоны коня с израненным хребтом, — писал он о себе. — Гамзат читает жалобы волов с намозоленными от ярма шеями и горькие вопли сельпо, опустошённого растратчиками. Гамзат не любит пчелу, которая не даёт мёда, и курицу, что не
