Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было [без иллюстраций] - Андрей Балабуха

Тем временем Ярослав собрал в Новгороде силы, достигавшие – по летописи – 40 000 местного ополчения и 1000 варяжских наемников под началом ярла [52] Эймунда (пожалуйста, запомните это имя!), сына норвежского конунга Ринга и побратима конунга Олафа II Святого [53]. С этим войском он и двинулся на Киев. В 1016 году в битве при Любече он одержал победу над киевской дружиной Святополка и союзными ему печенегами. После этого поражения Святополк бежал в Польшу – к тестю, Болеславу I Храброму; Ярослав же занял киевский стол. Впрочем, ненадолго: полтора года спустя приведенные Болеславом на подмогу зятю поляки наголову разгромили его воинство – Ярослав бежал в Новгород в окружении лишь четверых телохранителей (умудрившись, правда, умыкнуть с собой Святополкову жену, Болеславну).

Овладев Киевом, Болеслав I не возвратил власть Святополку, а засел там и приказал расквартировать по городам свое войско – ситуация, равно нетерпимая как для великого князя, так и для киевлян. Неудивительно, что вскоре русичи подняли восстание, – разрозненные польские отряды вынуждены были с большими потерями убраться восвояси. Болеслав оставил Киев, прихватив, правда, в качестве гонорара за родственную помощь весьма солидные трофеи.

Тем временем Ярослав с помощью новгородского посадника Константина Добрынича [54] вновь собрал ополчение, вторично двинулся на Киев и «стал на берегу Альты, на том месте, где был убит брат его Борис». Здесь в 1019 году произошла кровавая сеча. Лишенный польской поддержки, имея в союзниках лишь немногочисленный отряд печенегов, Святополк был разбит и бежал. Где именно окончил он свой путь, «Повесть временных лет» умалчивает, ограничиваясь туманным указанием на «пустыню между чехов и ляхов» [55]. «Могила его в этом месте и до сего дня, – говорит летописец, – и из нее исходит смрад».

А на Киевском престоле окончательно укрепился Ярослав – отныне уже не Хромой, но Мудрый.

Такова – в общих чертах, без подробностей – историческая канва. Но чем пристальнее в нее вглядываешься, тем больше озадачивают разнообразные несостыковки и недоумения, во множестве просвечивающие сквозь ее разреженную ткань.

Несостыковки и недоумения

Прежде всего, в описанном выше борении сил никоим образом не проступает в делах Святополковых никакого очевидного окаянства.

Предположим, легенда справедлива и он действительно повинен в братоубийствах. Преступление? – разумеется. Грех? – несомненно. Однако было это в обычае того времени. Разве дед Святополка, Святослав I Игоревич в борьбе за власть не убил родного брата Удеба? Разве дядя и приемный отец Святополка, Владимир I Святой не сгубил из тех же соображений собственного брата Ярополка – законного сына и наследника Святослава I Игоревича и великого князя киевского? Разве Святополков тесть, Болеслав I Храбрый, стремясь установить единовластие, не изгнал младших братьев, а заодно не ослепил двоих других родственников? Разве чешский государь Болеслав III Рыжий не начал правления приказом оскопить одного брата, а другого удушить в бане? И никого из них окаянными не нарекли… Примеры можно множить и множить, но сказанного довольно; Святополк жил в мире, где династическое братоубийство являлось, к счастью, не узаконенной, но, увы, общепринятой нормой. А можно ли предать человека вечному проклятию за следование норме, пусть даже столь жестокой и отвратительной?

Теперь о самих братоубийствах. Здесь против устоявшегося мнения летописца и опиравшихся на его труд историков восстает сама логика (к счастью, в наши дни некоторые историки уже осознали это). Для укрепившегося на престоле Святополка ни Борис, ни Глеб – самые младшие братья – реальными конкурентами не являлись. Согласно той же летописи, Борис возразил склонявшим его к борьбе со Святополком боярам: «Могу ли поднять руку на брата старейшего? Он должен быть мне вторым отцом». Дружине, кстати, такой ответ пришелся сильно не по нраву, и она покинула молодого князя и поспешила присягнуть Святополку. Глеб также о киевском княжении не помышлял. Как, между прочим, и Святослав Древлянский.

Борис и Глеб направлялись в Киев для принесения старшему брату вассальной присяги; Святослав выказывал то же намерение. Спору нет, убийство – радикальный способ решения династических и вообще политических споров, однако лишь патологические личности склонны к неоправданному душегубству. А тройное братоубийство, хотя и не противоречило, как уже было сказано, духу времени, однако популярности Святополку не прибавило бы. Ведь сколь бесспорны ни были его основанные на первородстве права на княжение, их следовало еще, как справедливо замечает Костомаров, «утвердить народным согласием, особенно в такое время, когда существовали другие соискатели». Правда, на деле соискатель существовал один-единственный – Ярослав Хромой…

В чем еще упрекают Святополка? Немецкий хронист, мерзебургский епископ Дитмар (или Титмар), утверждает, будто по наущению тестя он якобы хотел отложиться от Руси, и великий князь Владимир, прознав о том, заключил в темницу самого Святополка, а заодно его жену и ее духовника, колобжегского епископа Рейнберна. Однако сообщение это – скорее отражение польских амбиций и чаяний, а не исторических фактов. Болеслав-то и впрямь был не прочь округлить владения за счет богатого пограничного Туровского княжества, однако Святополк на это вряд ли бы согласился, о чем свидетельствует дальнейший ход событий: ведь впоследствии кто как не он, великий князь, по сути дела лишенный власти собственным тестем, вдохновил антипольское восстание, изгнавшее ляхов из киевских земель?

Он приводил на Русь кочевников-печенегов? Так не он первый. С печенегами ведь не только воевали, но и торговали, и союзы заключали, и роднились – взаимоотношения двух народов отнюдь не исчерпывались примитивно понимаемым «противостоянием Руси и Великой Степи».

Главное из подозрений впрямую не высказывается нигде, однако проступает в подтексте. Хотя формальное разделение церквей на греко-кафолическую (православную) и римско-католическую – отдаленное последствие распада в IV веке единой Римской империи на Западную и Восточную – произошло в 1054 году, когда папа римский Лев IX и патриарх константинопольский Керуларий предали друг друга анафеме, то есть через тридцать лет после описываемых событий, однако все предпосылки к тому существовали уже давно. «Не подобает вере латинской прилучаться, обычаям их следовать… а надлежит норова их гнушаться и блюстись, своих дочерей не отдавать за них, не брать у них, не брататься с ними, не кланяться им, не целовать их», – писал в начале XII века игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий князю Изяславу Мстиславовичу в «Слове о латинах». «Слово» Феодосия иногда называют «О вере христианской и латинской» – католическую, как видите, он даже христианской не считал (что, впрочем, нередко встречается у нас и сегодня). Так вот, киевский клир истово боялся, что со Святополковой женою, польской принцессой, с тестем ее, государем могущественным и амбициозным, придет на Русь и «латинска вера», как с византийской царевной Анной совсем недавно пришло православие. Напрочь необоснованное, опасение это тем не менее определило отношение к Святополку церкви, а как следствие – и монастырских летописцев.

На самом деле вопросов куда больше, и некоторых мы впоследствии еще коснемся, поскольку впереди у нас беспристрастное разбирательство.

Беспристрастное разбирательство

Итак, вернемся к событиям, непосредственно предшествовавшим смерти великого князя Владимира I Святославича.

Расстановка фигур такова.

Святополк, князь туровский, только что выпущен из узилища, где пребывал, будучи (трудно сказать, за дело или по навету) обвинен в заговоре с целью отложиться от Киева [56]. Простить-то его Владимир простил, от вин очистил, однако на всякий случай в граничащий с польскими землями Туров вернуться не разрешил, а держал при себе, под надзором, в загородной великокняжеской резиденции – Вышгороде.

Любимец и вероятный – вопреки старшинству – наследник Владимира, Борис, отправлен в поход против печенегов, однако супостатов нигде не нашел и теперь возвращается в Киев без славы и добычи, которыми любящий отец явно намеревался укрепить авторитет двадцатипятилетнего ростовского князя.

Глеб относительно спокойно правит в своем Муроме, хотя местные жители и подчиняются ему без особой охоты – из «Повести временных лет» известно, что еще при жизни Владимира Святого они пару раз не впускали Глеба в город.

Мятежный Ярослав с трепетом душевным ожидает отцовской карательной экспедиции, – не зря же, узнав о сыновнем неповиновении, Владимир Красно Солнышко первым делом приказал: «Исправляйте дороги и мостите мосты!» От греха подальше Ярослав даже перебирается из Новгорода в Швецию, под крыло тестя, Олафа I Скотконунга, и набирает там варяжских наемников. Для него кончина отцова – нежданное и счастливое избавление [57].