Мария-Антуанетта. Нежная жестокость - Наталья Павлищева

Сначала, когда между французской и австрийской сторонами были улажены все вопросы и из Парижа прибыл уезжавший туда посол Дюрфор с кавалькадой из сорока восьми карет, запряженных шестью лошадьми каждая! Он приехал официально просить руки эрцгерцогини Марии-Антуанетты для Дофина Франции Людовика Августа. Все чинно, вежливо, все согласно этикету.

Началась большая игра под названием «сватовство и бракосочетание Марии-Антуанетты и Людовика Августа» (или наоборот, с какой стороны смотреть). Этот в высшей степени роскошный спектакль больше месяца старательно разыгрывали согласно подписанным договоренностям в Вене, Париже и по дороге из одной столицы в другую.

Первый акт спектакля состоялся, конечно, в Вене. С этого дня и до конца жизни Антуанетта стала полной пленницей страшного монстра, именовавшегося Этикетом. Детство закончилось окончательно, одно дело – быть возможной супругой дофина Франции и совсем другое – становиться таковой по-настоящему.

Пришлось на Библии поклясться, что отказывается от всех наследственных прав своих родителей, с этой минуты Антуан становилась для Вены просто эрцгерцогиней безо всяких прав. Потом были два блестящих праздника, устроенных французами и австрийцами попеременно. А через три дня прошло бракосочетание по доверенности. Доверенным лицом от имени жениха выступал, как и в случае сестры Амалии, брат Антуанетты, Фердинанд. Эрцгерцог смеялся, мол, хорошо, что больше сестер не осталось, не то пришлось бы пережениться на них всех.

Бедная Антуанетта так устала за все эти дни «перевоспитания» и подготовки, что, когда пришло время самого бракосочетания, уже плохо понимала, что происходит. Но вот обряд закончился, и она официально стала «мадам дофина». Девушке казалось, что все происходит не с ней, или просто ее не касается, словно она участвует в каком-то спектакле, как раньше участвовала с сестрами и братьями в театральных постановках в честь праздников. Изображали же они с Фердинандом пастушка и пастушку, почему бы не изобразить жениха и невесту?

На следующий день, как положено, принялись за письма. Это тоже часть сложной игры под названием Этикет. Нужно выразить свое почтение и лучшие чувства королю Франции и «дорогому дедушке» Людовику, верно, ведь он стал дедушкой для новой дофины. Наблюдая, как дочь старательно, высунув язычок, царапает корявым почерком буквы, ложащиеся в неровные строчки, императрица впервые серьезно пожалела, что не проверяла ежедневно ее занятия с дорогой Эрзи, явно обучение было не слишком строгим. Вот и получалось, что Антуан всего лишь очаровательна, без особых знаний.

Мария-Терезия задумалась, а так ли необходимы глубокие знания девушке, ставшей супругой дофина блестящего двора? Совсем необязательно, как довелось ей самой, править страной, пусть лучше рожает детей, танцует и блистает в свете. Чтобы править страной, есть муж. Императрица не учитывала только одного – характера самого юного дофина и того, что он тоже едва ли сможет править Францией с толком.

Но пока было не до этого. Дочь уезжала, и понятно, что навсегда. Мария-Терезия умоляла дочь сделать столько хорошего народу Франции, чтобы французы сказали, что из Австрии к ним прибыл ангел. Что получилось в действительности – известно, не так часто французы казнят своих королев при помощи гильотины, а вот была ли столь виновата Мария-Антуанетта или просто попала под горячую руку Французской революции – еще вопрос.

В Париж отправлялись пятьдесят семь карет, две из которых были особенно роскошными, их по заказу короля Людовика изготовил известный французский мастер Франсьен специально для невесты дофина.

Сама Мария-Антуанетта долго высовывала голову из окна кареты, стараясь увидеть родной дом, в который уже никогда не вернется…. Впереди была новая жизнь, и какой она сложится, пока не знал никто, правда, всем верилось, что счастливой, для этого у юной пары было все – молодость, здоровье, красота и огромные средства.

Однако молодость преходяща, здоровье относительно, красота не всегда приносит счастье, а средства… они оказались практически взятыми взаймы у народа Франции и истории… Платить по счетам пришлось Марии-Антуанетте и ее супругу. Причем платить самой дорогой платой.

В Версаль

Кареты, сделанные мастером Франсьеном, великолепны не только по оформлению, они очень и очень удобны. Прекрасные рессоры не давали возможности замечать неровности дороги, большие стекла открывают широкий обзор, можно любоваться окружающим пейзажем или задернуть красивые шторы, если любоваться надоест.

Не будь рядом в карете Иосифа, отправившего сопровождать меня в первый день, Антуан занялась бы изучением внутренности, великолепной обивки, сидений или просто глазела в окно. Но брат настроен серьезно, он переживал даже больше матушки и, кажется, вовсе не жалел сестру. Для императора было важней, чтобы французы увидели щедрость австрийского монарха и чтобы Антуан не опозорила его как брата. Выдавая замуж одну сестру за другой, Иосиф отрывал от сердца немалые суммы, но траты на Амалию и Каролину (Шарлотту) не шли ни в какое сравнение с тратами на Антуан. Французы неимоверно любили блеск и роскошь, старались блеснуть перед Веной, Австрии приходилось отвечать тем же.

Огромная кавалькада карет, которые тащили триста сорок лошадей, двигалась в Кель, где на островке посреди Рейна в нарочно выстроенном для этого павильоне должна произойти передача дофины от Австрии Франции. Это тоже было ловкостью дипломатов. Где, как ни на острове посреди реки, являющейся границей, человек может перейти из одного статуса в другой?

И вот две с половиной недели, слившиеся в единый праздник в городах и селениях по пути с бесконечными фейерверками, приветствиями, балами, звуками фанфар и множеством цветов, подошли к концу. Огромный поезд из множества карет, сопровождавших мадам дофину, прибыли в Страсбург. Дальше поедут только две, те, что прислал из Парижа король Людовик, и уже в сопровождении французского эскорта. Император Иосиф давно вернулся в Вену, императрица успела прислать дочери письмо, полное любви и привычных наставлений.

«Раз в месяц перечитывай документы, которые я тебе вручила».

Антуан вспомнила об этих бумагах, в них содержались советы матери едва ли ни на все случаи жизни. Как оказалось позже, там не было самых главных и нужных советов. Хотя едва ли четырнадцатилетняя, живая, как ртуть, девочка смогла бы их соблюдать. Она жила, как жилось.

В последний вечер перед церемонией передачи Антуанетта встретилась с графом де Ноай, именно он и его супруга становились для юной дофины главными советчиками и опекунами в новом мире, куда девочка попадала. Граф был солидным и пожилым. Антуанетта не придала значения его возрасту, она хорошо помнила, что разумные люди часто бывают пожилыми, как, например, Кауниц.

А вот то, что ее статс-дамой стала графиня де Ноай, сыграло свою, возможно, не лучшую роль в жизни дофины.

– Мадам, пора.

На глазах у моей камеристки Жанны слезы, ей так хотелось отправиться со мной, но не позволили.

– Не плачь, Жанна, матушка найдет тебе другую работу, ты не останешься одна.

– Я не о себе плачу, мадам дофина, я о вас… Каково вам будет там одной?

– Ничего, Жанна, вон сколько людей собралось, чтобы оградить меня от любых неприятностей, чтобы с почетом проводить к моему супругу.

– Среди огромной толпы угождающих людей может не оказаться одного-единственного друга, так необходимого для счастья.

Если б только я знала, как она окажется права, но тогда голова четырнадцатилетней девочки была занята совсем другим, и страдать из-за возможных будущих осложнений вовсе не хотелось. Меня обожали все, вокруг говорили о том, что я мила и очаровательна, меня любили при дворе в Вене, почему не станут любить в Версале? Я очень постараюсь понравиться и королю, и его дочерям, моим новым тетушкам, братьям и сестрам дофина и, конечно, самому дофину Луи Августу. Во всеобщих любви и восхищении я не сомневалась ничуть, боясь только попасть впросак, забыв о каком-то требовании этикета, но и в таком случае должны же все понять, что я еще очень юна и неопытна. Даже строгая матушка делала на это скидку.

Пока меня одевали, я весело щебетала, вспоминая очаровательные выдумки горожан, приветствующих меня по пути. Но вот все готово, одета, причесана, напудрена, остался последний вздох – и можно делать шаг в новую жизнь. И тут мне стало страшно, так страшно, что едва удержалась, чтобы не убежать или не расплакаться. Сказав несколько ласковых прощальных слов Жанне и помогавшим ей девушкам, я кивнула, чтобы дали понять, что готова. Ни к чему тянуть с прощаниями, я могла сколько угодно реветь дома, целуя всех подряд, но плакать здесь, чтобы французы увидели красные глаза и нос, никак нельзя!

Дипломаты настолько постарались предусмотреть все, что временами казалось, будто я сама здесь ни при чем, они передают от одной страны другой какую-то вещь или ценную депешу.