Сжигая запреты - Елена Тодорова

Я не могу на это смотреть!

Бегу в ванную. Бегу от него. Бегу от себя.

Но даже там, под горячими струями воды, не в силах запретить себе думать и чувствовать. Наверное, я плачу. Скрываю это от самой себя, прячу в потоках воды. Частички разорванного сердца пульсируют по всему телу. По ощущениям, я будто разваливаюсь, хотя тело вроде как не теряет целостности.

Зачем он приехал? Зачем так скоро? Зачем все это сказал? Зачем?!

Спутал все мои мысли… Спутал все мои маршруты… Спутал все пути к счастливому будущему… Все перевернул. Взорвал мой мир!

После душа меня продолжает с той же силой трясти. Мечтая поскорее оказаться в тепле постели, быстро одеваюсь и заканчиваю необходимые гигиенические процедуры.

Откидываю покрывало, но забраться на кровать не решаюсь. Подношу к лицу подушку, принюхиваюсь и морщусь, ощутив запах Никиты.

Нет, так спать я не смогу.

Приходится сходить в бельевую и взять чистый комплект постельного. По итогу даже радуюсь этой рутинной суете. Она меня отвлекает. Удается немного успокоиться.

Первым делом заправляю одеяло и меняю наволочки. А едва расправляю над кроватью простынь, дверь в спальню открывается.

Сталкиваясь с Даней взглядом, вздрагиваю. Но по факту… Я вдруг осознаю, что совсем не удивлена его появлению. Откуда-то знала, что придет еще.

Весь мокрый. Оставляет после себя следы. Но он, конечно же, не испытывает по этому поводу никакой неловкости. Ломится прямиком ко мне. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не занять оборонительную позицию. Склоняюсь над кроватью и якобы расслабленно разглаживаю простынь.

Сердце, собрав все свои зараженные и критически травмированные частички в невообразимую бесформенную груду, со свежими силами разбивает мне грудь. Я задыхаюсь. Приходится рвано и громко хватать воздух, но вряд ли Шатохин обратит на это внимание. Ведь в данное мгновение он сам так много шума создает своим дыханием, что перекрывает даже меня.

– Ты трахалась с ним здесь? – высекает приглушенно.

Я захлебываюсь обидой и негодованием. Но не позволяю себе это демонстрировать. Выпрямляюсь только после того, как удается овладеть эмоциями.

– Конечно, Дань! – упирая руки в бока, ухмыляюсь прямо в его свирепое лицо. Он поджимает губы. Яростно стискивает челюсти. Пронзает меня пугающим, злым и расфокусированным взглядом. Но я не сдаюсь. Слишком велика моя собственная боль. – Сам ведь понимаешь, что ушли мы посреди ужина не для того, чтобы фильм смотреть.

Шатохин не отвечает.

Продолжая смотреть из-подо лба, тяжело дышит и молчит. С него натуральным образом течет. Он, должно быть, продрог до костей… А мне должно быть плевать на это! Откуда тогда это долбанутое желание: стереть с его бронзовой кожи всю эту влагу, зацеловать и согреть, пока она не восстановит свой природный жар?

Господи, спаси меня от этих мыслей! Умоляю!

– Больше не трахайся с ним, Марин. Ни с кем не трахайся.

Ничего не могу поделать, но щеки вдруг прогревает сумасшедшим смущением.

– Что? – выдыхаю инстинктивно. – Что это? Просьба или приказ, Дань?

По тону понять невозможно. Для просьбы он чересчур жесткий, а для приказа – слишком взволнованный.

– Прекращай, Марин. Остановись, сказал!

Помимо горячего чувства стыда, внутри вскипает возмущение. Выплескивая его, в очередной раз толкаю его в грудь.

– Не я это начала, Дань!

– Знаю… – шепчет, поймав и притиснув мои руки к мокрой рубашке. Я не могу смотреть ему в глаза. Столько там чувств, что пережить их невозможно. Но и отвернуться не могу. После сиплого вздоха Шатохин совсем уж странным тоном выдает нечто совершенно неожиданное: – Прости меня.

И меня снова разрывает на части.

После этого зажмуриваюсь. Морщусь. Вся сжимаюсь. Тело будто парализует, а Даня берет и прижимает к себе.

– Я очень жалею о том, что сделал, Марин… Клянусь, – наверное, впервые я слышу в серьезном и глухом голосе Шатохина столько эмоций. Осознанных. Сильных. Сокрушительных. – Пока мы были вместе… Марин, от твоего дня рождения и до того гребаного бара у меня никого не было. Клянусь, – каждое его слово будто нож, который легко и невыразимо мучительно входит в мое сердце. – Я хочу тебя обратно, Марин. Все, что у нас было, хочу… И даже больше, Марин.

– Зачем ты говоришь это? – выпаливаю раньше, чем получается распахнуть глаза. Смотрю на него, и хочется не просто плакать, а буквально биться в истерике. – Зачем?! Если мне плевать… Плевать мне, Дань! Я тебя никогда не прощу! Не прощу, ясно?! Не проси больше!!! И замуж я выйду за Никиту! И счастливой без тебя буду! Буду, Дань!

– Ни хрена, Марин! – расшатывает, наконец, и Шатохина. Очевидно, что дрожит не только от холода. Как минимум злость в нем еще бурлит. А с ней и другие чувства, которые я так сильно стараюсь не замечать. – Забудь об этом долбоебе! Забудь, Марин… – последнее после крика звучит словно стон. – Маринка… – тяжелый сиплый выдох. – Я скорее сдохну, чем позволю тебе выйти за него замуж!

– А я скорее со скалы прыгну, чем позволю тебе еще хоть раз к себе прикоснуться!

Удар достигает цели. Даня задыхается и всем телом содрогается. Омерзение с моей стороны по-прежнему воспринимается им крайне болезненно.

– Прекрати, Марин… Маринка… – снова и снова разбивает этими особенными звуками мне грудь. – Ты говорила, что Чарушины однолюбы… Помнишь? – в ответ я лишь отчаянно мотаю головой. – А я помню, Марин! И сам это знаю, прикинь! А ты… Ты сейчас врешь, Марин! Весь вечер мне врешь!

– Пошел ты! – выталкиваю и давлюсь странными звуками, которые очень похожи на срывающиеся рыдания. – Ты просто самовлюбленный придурок! Никак не можешь принять, что я, блин, к тебе абсолютно безразлична!

– Не могу, Марин! Не принимаю!

– Ну и дурак!

– Хочешь доказать мне? Хочешь, Марин??? – напирает, заставляя меня отступать. Не только физически. Психологически я тоже бегу, потому что понимаю, что он заталкивает меня в ловушку. – Сыграем по моим правилам. Тебе ведь не страшно, Марин? Ты ничем не рискуешь, правда? Если не любишь, то все пункты без потерь пройдешь. Согласна, Марин? Согласна, или признаешь, что все еще любишь?

Не страшно? На каждом его слове мое сердце именно что напуганно врезается в ребра. И каждый раз оно там разбивается, истязая себя и весь мой организм дикой болью. Но я ведь не могу это признать. Не могу сказать, что люблю. Как