Невидимый папа - Дарья Доцук

– Но ты же этого не знаешь! Ты же с ним не общался! – возражаю я.

Филипп поджимает губы. Тут я права, но он всё равно не желает со мной соглашаться.

– Спасибо, мне в детстве общения хватило. С ним уже тогда всё было понятно.

Я качаю головой, опускаю глаза и какое-то время мы идём по аллее молча. Филипп поддевает ногой упавший сучок и отодвигает с дорожки. Снова начинает вспоминать, как папа забыл его в парке.

– Ну вот, теперь всю жизнь будешь помнить, – говорю я. – Почему ты никак не можешь его простить? Нельзя же всегда злиться!

– А кто сказал, что я на него злюсь? – всё с той же холодной усмешкой интересуется он. – Я не злюсь, просто не хочу с ним общаться.

Я останавливаюсь. От его непрошибаемого упрямства у меня уже слёзы наворачиваются на глаза.

– Ладно, тогда я пойду домой.

– Ну не обижайся, Жень!

Но я обижена! Как тут не обижаться?

– Я же не спорю, что он поступил неправильно. Я уверена, что он уже и сам это понял. Дело тут не в том, как поступил он, а в том, как теперь поступим мы. И я считаю, что мы должны его простить. И написать ему вместе, как брат и сестра. Ну что тут такого?

Какое-то время Филипп ничего не говорит.

– Давай так, – смягчаясь, предлагает он после паузы, – я подумаю над твоим предложением. Но ты должна быть готова к тому, что папаша нам, скорее всего, не ответит.

Я шмыгаю носом.

– Ты, главное, подумай.

– Подумаю, подумаю, – обещает.

10. Соседка

Филипп никогда не провожает меня до подъезда – боится попасться на глаза маме. Мы прощаемся возле банка – там, куда наши окна не выходят.

– Кстати, эта твоя подружка, Катя, меня прямо атакует! – говорит Филипп.

– Что? Я же ей сказала! – сержусь я.

Я всё ещё немного обижена на него, но мне ужасно стыдно, что Шестиглазое всё-таки осмелилось ему написать. И наверняка что-нибудь идиотское. Я-то думала, ни за что не решится.

– Ничего, что я ей не отвечаю? Ты объясни…

– И правильно, не отвечай!

Вообще-то, он добрый, такой… ну вот настоящий старший брат. Видится со мной, хоть и знает, что его маме это не понравится, ездит одиннадцать остановок, хотя мог бы проводить время со своими друзьями и с Анной-Софией Робб, а я… А я вешаю на него своих подруг. И он вынужден их терпеть, чтобы меня не обидеть. А главное, какие они мне подруги? Ещё и из-за папы на него разозлилась. Конечно, его тоже можно понять.

– Да ладно, Жень, ты чего? Не расстраивайся!

Я опускаю глаза. Всё-таки это ужасно и несправедливо, что мы, родные люди, брат и сестра, должны скрываться и прятаться, как какие-то нарушители. Как старшеклассники, которые между уроками бегают курить в соседний двор, чтобы кто-нибудь из учителей не увидел.

– Может, попробуем им рассказать? – предлагаю я. – Вдруг они поймут и не будут ругаться? Столько лет прошло…

– Нет, Жень, рисково. Я бы и сам с удовольствием, но с их колокольни всё это смотрится немного иначе, чем с нашей. Тут нельзя торопиться. Ну что ты сегодня, а Жень? Ну не вздыхай так. Всё будет нормально, точно тебе говорю. Это здорово, что ты видишь хорошее в людях. Правда здорово. Но даже хорошие люди совершают плохие поступки.

И, чтобы не оставлять меня в таком настроении, Филипп крепко меня обнимает. Я достаю ему лбом до солнечного сплетения. Как же хорошо, что мама тогда проболталась! Я всегда жила с ощущением, что мне остро кого-то недостаёт. Как будто знала, что у меня есть брат, и чувствовала его присутствие. А теперь он рядом.

– Не волнуйся, – говорит Филипп напоследок и от его мягкого, но уверенного и надёжного голоса мне и правда больше не хочется ни о чём волноваться. – Я разведаю обстановку, и мы посмотрим, что можно сделать, о’кей? Нужно правильно им всё это преподнести, аккуратно так.

– Угу, – киваю я.

Он, конечно, всё верно говорит, мне лучше помалкивать, а не то я обязательно всё испорчу.

Филипп уходит, и лишь теперь я замечаю нашу соседку – старую Василису Никитичну. Она стоит возле арки, ведущей к нам во двор, а рядом с ней – тележка с продуктами. Василиса Никитична глядит на меня в упор и делает такое лицо, словно ей мешок с мусором под дверь подкинули.

У меня ухает сердце – она же обязательно расскажет маме! Всё время заходит к нам и жалуется – то на врачей из поликлиники, то на кассиршу, которая якобы её обсчитала, то на приезжих, которые не говорят по-русски, то на председателя ТСЖ, которая крадёт из бюджета («А откуда у неё машина? Крадёт! У меня на такие вещи нюх! Я тридцать лет в ревизионной комиссии проработала!»).

Обычно мама долго стоит на пороге, слушает вполуха, кивает, а потом наконец придумывает какой-нибудь предлог, чтобы поскорее от неё отделаться. Но на этот раз мама ведь может и прислушаться. Речь-то пойдёт обо мне, а не о кассиршах с председателями.

Василиса Никитична устремляется во двор – скорей, скорей, успеть донести, пока я её не перехватила!

Так она мне противна, что неохота даже в лифт с ней заходить, но другого варианта нет – не станет же она при мне рассказывать. Ни в коем случае нельзя подпускать её к маме.

– Здрасьте, – говорю я и нажимаю на кнопку «4».

– Здрас-с-сте, – отвечает она, презрительно затягивая «с».

Лицо у неё сморщенное, она кривит губы и не глядит на меня – злится, что я расстраиваю её планы.

Когда мы выходим на нашем этаже, Василиса Никитична смотрит на меня с прищуром, мол, ты не думай, я ещё вернусь, и недовольно удаляется к себе, волоча за собой тележку.

Обошлось. Дверь тут же приоткрывается. За ней мрачной тенью маячит мама.

– Ушла там эта ненормальная? Заходи скорей! – шепчет она. – Господи, как она мне надоела! Сегодня уже два раза приходила! Опять, наверное, кто-то ворует или обсчитывает. Или по телевизору что-то не то сказали. Видишь, я уже дверь боюсь открывать! Она звонит-звонит, а я притаилась и сижу, как будто меня дома нет. Хоть бы в выходной не трогала! Что за люди! Почему она из всего подъезда только ко мне ходит, а?

– Потому что только ты её слушаешь.

– Ну а как мне быть, прогонять её, что ли? – злится мама.

– Да просто не открывай, и всё. Или говори, что тебе некогда, – советую я.

Хорошо бы мама ей и правда больше никогда не открывала. Ну или хотя бы несколько дней. Может, повезёт, и Василиса Никитична всё забудет. Должна же память хоть иногда её подводить – почему бы не сейчас?

– Ну Жень! Смотри как ты насвинячила!

Мама возмущённо цокает языком, приносит тряпку и принимается подтирать чёрные кляксы, которые накапали с моих подошв, – весна, почва влажная.

– Да, сейчас вытру.

– Да я уже почти вытерла, – кряхтя, отзывается мама. – Коврик для кого лежит?

– Ну извини!

– Ну извиняю!

Я собираюсь удалиться в свою комнату, но мама меня останавливает:

– А ужинать?

Мы с Филиппом недавно съели по мороженому, так что есть я не хочу.

– Да я поела у Женьки.

– М-м… Чем там угощали?

– Едой, – бросаю я, но, сообразив, что нарываюсь, даю более подробный ответ: – Курицей с рисом.

– А салат был?

– Был. Свекольный, – придумываю на ходу.

– Ты ела?

– Да ела, ела!

– Молодец. А то я тут вегетарианский борщ с фасолью сварила, не хочешь?

Вегетарианский борщ – это плохой знак. Видимо, Славка упорно маячит на горизонте.

– Да нет. Ну, может, попозже.

Мама вздыхает и садится есть одна. Чтобы не скучать, включает телевизор. Зрительный зал аплодирует какой-то престарелой певице.

Позже мама заходит ко мне и зовёт пить чай. Я решаю, что нужно немного с ней посидеть для приличия, хотя она, конечно, опять заведёт про Славку.

– Женя, а смотри-ка, что тебе Слава передал!

Она протягивает мне коробочку с какими-то шоколадными шариками, похожими на кривоватые трюфели.

– Это что?

– Сыроедческие конфеты, – охотно поясняет мама. – Из чернослива, с молотыми орешками. Вот эти с кокосовой стружкой, эти с кунжутом, а эти с какао. Попробуй, очень вкусные!

В доказательство мама кладёт в рот конфету:

– Он шам шделал!

Я нехотя откусываю чуть-чуть, потому что, не попробую – начнётся скандал. Вообще, неплохо. Я бы ещё одну взяла, но не хочу давать маме ложную надежду. То, что мне понравились Славкины конфеты, совершенно не означает, что мне понравится и сам Славка.

– Ну как? – волнуется мама.

– Нормально.

Но она и этому рада. Улыбается, а в зубах – чернослив. Смешная!

11. Дневник

Филиппа очень беспокоит история с Василисой Никитичной. Он нервничает, что теперь она станет за нами следить, так что лучше пока не давать ей новых поводов для подозрений. Может, она и вправду забудет. Но, вообще-то, такое старушки обычно запоминают на всю жизнь.

Я размышляю, не рассказать ли маме мне самой, опередив Василису Никитичну, потому что Василиса Никитична обязательно всё перевернёт с ног на голову. Ради такого дела я даже подумываю познакомиться со Славкой, чтобы сперва расположить маму: если у неё будет хорошее настроение, она, может, и не станет сильно ругаться из-за Филиппа.