Зной - Джесси Келлерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понимать это она начала довольно рано, не проработав в «Каперко» еще и года, на втором году брака с Реджи. Работа с Карлом словно открыла ей глаза; все усиливавшееся разочарование в муже обострялось и общением с человеком, которого она находила по-настоящему привлекательным, и шутливым спокойствием Карла. Реджи она об этом ничего не говорила, но одной из трещин, приведших к распаду их брака, было внезапное — ошеломившее ее — понимание того, что любовь вовсе не должна походить на разъедающую душу морилку. Оказывается, любовь могла быть забавной и шутливой, успокоительной и целительной. Всему этому научил ее Карл.
Плохо разбираясь в семейной жизни, страшась покончить с ней, Глория просто позволяла ей тянуться. Но после трех лет все же поняла: с нее хватит. Этот срок представлялся ей вполне разумным: в таком возрасте большинство детей уже начинает связно выражать свои мысли. Если их с мужем общение не поднялось к этому времени на более высокий уровень, решила она, значит, у него произошла задержка в развитии.
«Не знаю, — говорил Реджи. — Может, и никогда».
Она спросила однажды, в каком возрасте ему захотелось обзавестись семьей.
«Я это к тому, что моя была — не бог весть что. Да и твоя тоже. Зачем навязывать такую же человеку, ничем этого не заслужившему?»
Ей хотелось сказать: «Мы вовсе не обязаны повторять наших родителей».
Не сказала.
Ждала, когда он передумает.
Он так и не передумал.
Изменилось в нем только одно: он стал непоколебимым. Чем чаще она заговаривала об этом, тем сильнее, похоже, его раздражала. В конце концов он заявил: «Ты можешь завести ребенка, Глория. Но не от меня».
Карл помог ей пройти через развод. Предложил Глории месячный оплаченный отпуск, которого она не приняла, и теплое — невинное — объятие, ею, напротив, принятое. Никаких слов утешения Глория от него не услышала, однако ей хватило и этого. Утешение она искала в рутинных делах — навык, приобретенный еще в детстве. Мир и спокойствие за здорово живешь не даются. Карл, похоже, понимал и это тоже.
Ко времени подписания бумаг о разводе Глория влюбилась в него окончательно.
Она прождала семь лет, ее бессловесная забота о Карле — сама по себе целительная — была отражением его молчаливой доброты. Она занималась его офисом, распорядком и графиком его работы с такой доскональностью, какую редко случается встретить вне частей морской пехоты. Если он появлялся на работе с всклокоченными волосами, она причесывала их. Она наполняла стакан Карла водой еще до его прихода — и пополняла, не дожидаясь его просьбы: Карл любил постоянно иметь под рукой полный. Она потрудилась выяснить, что позволяет ему есть, а чего не позволяет его причудливый вариант вегетарианства. Звонила ему домой, напоминая о происходивших по выходным церковных службах; заботилась о том, чтобы никто не лез к нему, когда Карл говорил, что ему требуется несколько спокойных, уединенных минут, чтобы помолиться.
Он никогда не рассыпался перед ней в благодарностях, не раскрывал ей до донышка душу. Награды за ее усилия поступали к ней в виде аккуратно упакованных подарков: взгляда, удовлетворенного зевка, самопроизвольной улыбки — признательность Карла словно просвечивала сквозь трещинки в его саркастическом остроумии.
«Ты слишком хороша, чтобы работать у меня».
«Ладно, я уволюсь».
«И правильно. Только, когда будешь уходить, не забудь отрезать мне голову».
Шутки Карла ей нравились. Но она-то ждала серенады. Жаждала увидеть его опустившимся на одно колено.
Любой нормальный человек решил бы, что они давным-давно спят друг с другом. Все ингредиенты были налицо: они проводили наедине в крошечном офисе по восемь часов в день. Родной язык был у обоих одним, на испанском они говорили лишь от случая к случаю, да и то скорее из кокетства, на английском постоянно. Все это отрицало самую вероятность того, что они провели в подвешенном состоянии столь долгое время.
Однажды они затронули эту тему, но лишь по касательной. Разговор зашел о детях — сюжет, который Карлу, похоже, удовольствия не доставлял. В свои обстоятельства он вдаваться не стал, говорил только о ней.
«Ты молода. Еще встретишь кого-нибудь».
«Это не так-то просто».
«А ты подруг попроси, пусть подсуетятся».
«Такого, как ты, мне все равно не сыскать».
Глория сказала это наполовину шутливо, но ей интересно было, что он ответит.
Он рассмеялся: «Тебе нужен старик?»
«Ты не старик».
«Глория…» — Улыбаясь, покачивая головой.
«Двадцать лет — разница небольшая».
Карл поднял на нее взгляд. Похоже, он понял ее — и испугался.
Она пустилась было в извинения, но он сказал:
«Ты и ахнуть не успеешь, как я помру».
И это, в свой черед, испугало ее — до чертиков.
Он ушел в соседнюю комнату, а когда вернулся, через час, всю его неловкость как рукой сняло. «Кроме всего прочего, — сказал он, продолжая разговор так, точно тот и не прерывался, — ты заслуживаешь мужчины не такого морщинистого».
Она сочла за лучшее поддержать шутку. Тем все и кончилось.
«Зачем же тогда ты себя обманываешь?»
— Заткнись, Барб, — ответила она.
Глория прошлась по гостиной Уэса Каца, выглянула во двор. Детские качели. Баскетбольное кольцо над гаражом. Чьи-то крошечные экскременты. У них что же, собака есть? Людьми, которые могут завести собаку, они ей не показались. Она огляделась вокруг и никаких следов шерсти не обнаружила.
Может быть, они держат ее где-то в глубине квартиры, чтобы она не попортила грошовый китайский ковер. На самом деле, думала Глория, морщины Карла ее только возбуждали.
— Что она с вами сделала?
В дверном проеме стоял мокрый Уэс Кац. Купальный халат с эмблемой какого-то отеля предоставлял Глории возможность полюбоваться кусочком его резиново-красной груди и шеи. Мокрые, зачесанные назад волосы и аэродинамический подбородок создавали впечатление, что он летит куда-то на страшной скорости, хотя он просто стоял на месте и темное пятно расползалось от его ног по серовато-бежевому ковровому покрытию. Он крепко держался руками за косяк, слово боясь влететь в гостиную.
— Она, конечно, давно уже не практиковалась, но даже в самой плохой форме она не доводила клиентку до слез.
Глория промокнула щеку рукавом.
— Извините.
— Исусе Христе. Выпить хотите?
Она ответила спасибо, но нет, спасибо.
— А вот я выпью, — сообщил он и, подойдя к бару, извлек из него в быстрой последовательности ведерко со льдом, щипцы и бутылку «Танкерея». Потянувшись за стаканом, он ненароком выставил напоказ икры: алая кожа, светлые волоски, вены. В теннис играет, когда наступает мертвый сезон, догадалась Глория.
— Нервы мои «ламбаду» пляшут. Единственное, что удерживает меня от сертралина, это… мммм. Знатная штука. Вы уверены, что…
— Нет, спасибо.
Он прикончил налитое и налил еще:
— Рекомендую. Я только на этом утро и продержался. От него и повторные толчки начинают симпатягами казаться. Как будто в массажном кресле сидишь. Или на чем-нибудь, купленном в «Шарпер Имидж». Дуайт — это мой старший, Генри еще козявка, — он вечно, Дуайт то есть, подговаривает меня купить у них какую-нибудь дребедень — комплект для игры в бадминтон в плавательном бассейне, преобразуемый в машинку для стрижки собак. Некоторые покупают это, кто-то же должен, нас не один уж год бомбят их каталогами, но я ни разу ни одной хреновины не купил. — Он покачал головой, засмеялся и отпил джину. И похоже, только теперь Глорию и разглядел: — Вы ведь девочка Перрейра, так?
У Глории даже сердце защемило. «Его девочка».
Впрочем, она тут же поняла: Кац вовсе не пытался сказать ей что-то приятное, он просто-напросто — надменный сукин сын.
— Глория Мендес, — сказала она.
— И мы с вами встречались…
— Два года назад. Я приходила в ваш офис.
— О, верно, верно. Вы хотели, чтобы я написал угрожающее письмо неплательщику из Пакоимы. Но как вы сюда-то добрались? На улицах черт-те что творится. Неужели пешком пришли?
— Карл мертв, — сказала она.
Кац с отсутствующим видом побарабанил пальцами по своему подбородку:
— Вам же сюда топать и топать пришлось. Значит, что-то случилось. Что именно?
Глории захотелось вырвать у него стакан и запустить им в фотографии второго поколения Кацев. Сукин ты сын, почему я должна говорить это дважды?
Он так и постукивал себя по подбородку, озадаченный, как будто во вселенной нет ничего загадочнее причины, по которой кому-то может понадобиться вытаскивать его из джакузи.
Глория повторила, громче:
— Карл мертв.
Кац выпучил глаза, приобретя облик еще более распутный, чем обычно:
