Смерть на фуникулере - Тони Бранто

хочу, чтобы незнакомые и даже знакомые люди знали, где я был, что я ел, до какого возраста пил молоко матери, какой недуг у меня был вчера или год назад и какие новые брюки висят в моём гардеробе, с любовью купленные мне мамой на прошлой неделе. Вам со стороны кажется – и что в этом такого? Я вам отвечу – мои нервы. Мои. Больные. Нервы. Я хочу, чтобы она перестала молоть языком, перестала хвастаться моими удачами, которые я хочу хранить для себя. Я хочу, чтобы она не трогала мою жизнь, не делилась ни с кем подробностями моих отношений со сверстниками, не заходила в мою комнату и не рылась в моих вещах, считая, что она не делает ничего такого! Она не хочет зла, да. Но она не понимает, что причиняет зло!

Мисс Бёрч молчала, боясь спугнуть откровение юноши, но Леонард Робинсон, что называется, завёлся.

– Не болтать, не лезть – казалось бы, что может быть проще? Вы даже не представляете себе, каково это – хотеть иметь личную жизнь, чтобы она была только вашей и ничьей больше, и не иметь такой возможности, потому что ваш самый близкий человек – ваша мама, – человек, которого вы так любите, так подло поступает с вами, не видя, искренне не понимая, что ранит вас! И вы ничего не можете с этим поделать! И вы либо терпите, либо вашей матери следует сгинуть с лица земли!

Вероника с сочувствием наблюдала за Леонардом, потерявшим контроль над эмоциями. На её глазах из сильного, уверенного в себе молодого человека он в одночасье превратился в болезненного нервного ребёнка.

Эффект поражал куда больше, чем могла себе представить мисс Бёрч.

Она дала ему время прийти в себя и просто разглядывала вместе с ним пейзаж в окне. Ледяную гладь озера рассекали на коньках дети и взрослые. Солнце отражалось от снега и льда, и всё вокруг казалось сделанным из хрусталя.

Тишину нарушил вошедший Джон Робинсон.

– Привет-привет! Что вкусного подают?

Леонард встал и направился к выходу.

Мистер Робинсон крикнул ему вслед:

– С нами гулять пойдёшь?

Леонард буркнул что-то вроде: «Делать мне больше нечего».

Джон Робинсон сел на его место возле Вероники Бёрч и заказал себе завтрак. Вероника вновь отметила сходство отца и сына. Перед ней будто всё ещё сидел Леонард, только взбодрившийся и резко повзрослевший.

Мистер Робинсон завёл разговор об издательствах, расхваливая американские и ругая британские. Его агентство, рассказал он, совсем молодое, занимается связями с общественностью и существует благодаря плану Маршалла[11].

– То есть благодаря вам, американцам, – мистер Робинсон с улыбкой посмотрел на девушку.

После омлета и чашки кофе мисс Бёрч для себя решила, что Джон был самый позитивный в семье Робинсон. Возможно, то же в нём видела Мэри, и это притягивало её к нему.

Вероника сказала:

– Удивительно, как похожи на вас ваши дети.

Джон Робинсон вытянул лицо.

– Разве?

– Чисто внешне.

– А, ну так возможно.

– Коннор – копия миссис Робинсон, а Леонард – ваша.

– Я никогда не замечал. Ну, они, в общем-то, славные. Только к жизни неприспособленные. Бесхарактерные.

– Я бы не сказала. Особенно насчёт Леонарда…

– Леонард раздражительный. Его всё бесит.

Вероника мягко сказала:

– Ведь со всеми нами такое бывает.

– Но не каждый день. Говорить с ним невозможно. Впрочем, может, с возрастом пройдёт.

– Может, и пройдёт. Но разве упрямство – не признак характера?

– Не в его случае, – убеждённо сказал Джон Робинсон. – Есть такое ремесло, называется оно «портить себе жизнь». Если Леонард и преуспел в чём, то только в этом. У Коннора другая проблема. Коннор очень добрый, но он и наивный. У него чистая душа. Редкий человек. Скромный. Ни разу ни на кого не повысил голоса. Ему будет тяжело в жизни.

«Ему уже нелегко», – подумала мисс Бёрч.

– А вот Мэри, кажется, не похожа ни на кого.

– Верно, – сказал мистер Робинсон. – Мэри – приёмный ребёнок.

Он проглотил кусок жареной колбаски и запил чаем с молоком.

Вероника наблюдала за ним.

Минуту или две спустя Джон Робинсон добавил:

– Я Тамаре сразу сказал: мне нужна девочка. Потому что к мальчику я буду ревновать. Я себя хорошо знаю.

Он уткнул взгляд в тарелку.

Вероника ждала продолжения.

– Родился Коннор. Потом Леонард. Эгоистично или нет, но я хотел девочку. Вы как представитель самой свободной нации должны меня понять. Хотеть чего-то от жизни – естественно.

Представитель самой свободной нации кивнула.

– А лет через пять, когда наши финансовые дела пошли в гору, мы смогли удочерить Мэри. Хотите ещё кофе? Я бы выпил.

Джон бодро подозвал официанта.

И всё-таки было что-то неуловимо тяжёлое в его взгляде. Что-то мрачное, пропитавшее его мысли и словно мешавшее ему получить то, чего он хотел от жизни.

После завтрака Вероника поднялась в номер за фотоаппаратом, а мистер Робинсон остался курить на террасе. Вместе они вышли к озеру и взяли коньки напрокат. Так было проще и интереснее добираться до острова. Тамара с Мэри и Эмили отправились туда ранее.

Весёлое приключение сопровождалось падениями, смехом и снятием на камеру видов, от которых захватывало дух. Вокруг катались люди всех возрастов. В какой-то момент колокол на острове ожил и принялся разносить свою песнь. Вероника замерла, чтобы сфотографировать церковную башню, возвышавшуюся над обледенелыми ветвями деревьев, но вдруг кто-то сбил её с ног. Она упала на бок, чудом не выпустив из рук камеру.

В спину ей было брошено:

– Извините.

Кажется, в голосе даже не пытались скрыть удовольствия от содеянного.

Подкатился мистер Робинсон и протянул мисс Бёрч руки.

– Мэри, тебе мало места на озере? – возмущённо бросил он.

Мэри, стоявшая у Вероники за спиной, выпалила:

– Я сюда первая, вообще-то, пришла.

И унеслась прочь.

Колокол замолчал. Джон помог Веронике встать.

– Не понимаю, что на неё нашло.

– Вы, должно быть, забыли, что такое юность, – покачала головой Вероника.

– С юмором у вас в порядке. Как всё остальное?

Мисс Бёрч потёрла лодыжку.

– Кажется, растяжение.

Она взглянула на каменные ступени длинной широкой лестницы, с которой буквально начинался остров.

– Боюсь, мне этого не осилить.

– Тогда остаётся только такой вариант.

Мистер Робинсон переобулся и взял Веронику на руки. Молодая женщина взвизгнула.

– Мы упадём! Здесь же скользко! – возмущалась она с проступавшей наигранностью.

Джон смеялся вместе с ней. Он нёс её вверх на небольшую площадку, где ютилась церковь Успения Девы Марии.

– Мистер Робинсон! Прекратите! Я насчитала уже пятьдесят ступеней!

– А по ощущениям, больше сотни!

– Хотите сказать, что я тяжёлая?

– Нет, но ваши коньки…

Пожилой