Путешествия по ту сторону - Жан-Мари-Гюстав Леклезио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как хорошо на солнце: нет ничего, только свет. Ничего, что на земле отбрасывает тень: ни заслонов-стен, ни зонтиков-деревьев, ни высоких гор. Сплошной свет, море света, ослепительно белые потоки поднимаются снизу от песка и рассеиваются в воздухе. На земле ты не видишь света по-настоящему. Лампы, фонари, зеркала, солнце или луна в небе — все это еще не свет. Свет — он живительный, он проникает через все твои поры, растекается по телу, по одежде, по волосам. Здесь ты вдыхаешь не воздух — вдыхаешь свет.
Найя Найя уже вся ослепительно белая, наэлектризованная. Длинные волосы парят вокруг ее головы, потрескивают, в них то и дело вспыхивают искры. Найя Найя идет легкими шагами по солнечному диску; она счастлива. Ее ноги не оставляют на белом песке следов, лишь небольшие углуб- [60] ления, которые тут же выравниваются за ее спиной. Когда ты на земле, может показаться, что на солнечном диске сгоришь в одну секунду. Но нет, здесь живительное тепло, оно дает силы и прогоняет думы. Найя Найя легко скользит по песку, не задумываясь ни о чем — даже о воде. Ничего не слышно. Только доносится что-то вроде далеких раскатов грома — это полыхает прозрачное пламя над горизонтом. И ничего не видно: все здесь гладко, ровно, без острых углов. Да, солнце — удивительное место, место, где ничего не слышно и не видно. Если бы еще было холодно, как на Луне или на Юпитере, — этого бы не вынести. Но здесь так тепло, что ты словно превращаешься в сухую, горячую пыль, забыв обо всем, что связано с водой.
Нам всем тоже хотелось бы отправиться на солнце, да только мы не знаем как. Найя Найя сказала однажды, что, может быть, когда-нибудь она и научит нас, как это делается, но у нас вряд ли получится. Мы все слишком тяжелы, нам трудно оторваться от земли.
Что больше всего привлекает Найю Найю на солнце, так это одиночество. Нет, не то черное одиночество, от которого здесь, на земле, мучительно сжимается горло, а прекрасное одиночество, залитое светом.
Она совершенно одна на ослепительно белой арене, тепло разливается по ее венам, заставляет трепетать и петь каждый нерв. Никого больше нет на солнце, не с кем говорить, не на кого смотреть, некого искать. Найя Найя растет, наполняется невидимым газом. Становится все больше, больше, а вокруг нее вспыхивают молнии, как в облаке ядерного взрыва; она одна, словно деревце посреди пустыни, она чувствует, как бродят в ней токи тепла, как входит через поры в ее тело свет. Она счастлива, потому и вспыхивают вокруг молнии так ослепительно.
Что еще занятно — солнце похоже на глаз. Но когда ты здесь, никто на тебя не смотрит. Ты сам внутри этого глаза, этого взгляда, со всем его теплом и светом. Это трудно объяснить: ведь когда ты на земле, ты все время смотришь на кого-то и всегда кто-то смотрит на тебя. Всегда. На тебя смотрят, даже когда ты спишь. Все время фотографируют тебя глазами, не давая ни минуты передышки. Сотни, тысячи глаз со всех сторон смотрят на тебя, пристально следят — от этого можно сойти с ума. Все время хочется сжаться., стать незаметным, спрятаться в свою комнату или в какую- [61] нибудь норку. Тебе просто больно от всех этих нацеленных на тебя взглядов.
Но здесь, на солнечном диске, ты словно попадаешь внутрь огромного глаза. Никто ни на что не смотрит, ни на что: смотреть не на что. Голова наполнена белым светом, он поднялся из тела и выходит наружу через глаза. Черные глаза Найи Найи мечут молнии. Она видит так же, как и глаз- солнце, и ей вовсе не нужно видеть что-то. Просто видит, и все. Стоит внутри взгляда и видит то, что видит. Свет ничего не освещает. Это свет сам по себе, свет ради света, он замкнут на себя, не создает тени и ничего не высвечивает. Здесь, на земле, нелегко понять, как это бывает на солнце. Об этом знает только Найя Найя: лишь она одна может прогуляться по солнечному диску. Что может быть лучше, чем место, где не на что даже показать? Здесь ты паришь высоко над толщей облаков, далеко-далеко от земли. Стоишь в самом центре огромного вертящегося колеса, в том месте, где оно почти неподвижно.
Найя Найя идет босиком по горячему песку, потом садится и полной грудью вдыхает свет. Свет так ослепителен, что невозможно увидеть звезды. Но здесь нет пустоты, ни на мгновение. Когда столько света, пустоты быть не может. Здесь ничего не ждешь, ничего не хочешь. Не нужны больше ни люди, ни звери, ни деревья, ни камни. Все осталось далеко-далеко.
Лишь время от времени видишь сполохи прозрачного пламени на краях диска, они высоко вздымаются, потрескивая и ворча, и снова опадают, словно большие волны. Найя Найя стала светом. Ее волосы — языки пламени, глаза — два горящих уголька. Ее тело раскалилось до той же температуры, что весь солнечный диск, — почти два миллиона градусов. В ушах шумит солнечный ветер. Сколько энергии вокруг, какая мощь! Зачем теперь ходить, думать, что-то из себя представлять? Ни к чему это все. Зачем пытаться понять до конца бурю, грозу или извержение вулкана? Нет, солнце не создано для дум. Оно создано для того, чтобы сидеть в центре горячего диска, как сидит Найя Найя, наполняясь теплым газом и ослепительным светом.
Когда Найя Найя отправляется на солнце, друзья ищут ее по всему городу. Бегают по улицам, заглядывают в кафе, и кинотеатры, в бары. Так хочется ее разыскать: они давно не слышали сказок. Аллигатор Баркс просто сгорает от желания послушать сказку. Найя Найя, наверное, где-то очень [62] далеко, вздыхает он, где-нибудь в небе или в море. А может быть, села в поезд и уехала в Стамбул, говорит Джин Шипучка. Без Найи Найи город пустеет. Ямаха предлагает взять напрокат дирижабль и летать на нем повсюду, размахивая флагом с надписью крупными буквами:
ВЕРНИСЬ!
Но все мы знаем, что его увидит кто угодно, только не Найя Найя. Когда она вот так отправляется в путешествие — в облака, на солнце или на луну, — весь остальной мир для нее перестает существовать. Как будто она крепко спит или без сознания. Ей некогда думать о других. Она так любит путешествовать! И совсем не следит за временем. А внизу на земле раскинулся город-лабиринт с бесчисленными улицами & проспектами, где кишмя кишат автомобили. По этажам небоскребов снуют люди. Мосты соединяют берега рек, петляют, извиваясь, шоссе и железнодорожные рельсы. Все в движении. Все заняты своими делами. А Найя Найя далеко, сидит одна в центре огненного диска на горячем песке, в окружении прозрачных языков пламени, высоко-высоко, над светящимися клубами тумана. Ей хорошо, она полна теплом и светом, сидит в центре единственно истинного в мире взгляда и трепещет от удовольствия среди ослепительной белизны.
Она сидит час, другой, третий, пока солнечный диск не начинает медленно скользить вниз, к горизонту. Жара спадает, туман становится гуще. Найя Найя уменьшается, постепенно улетучиваются из нее свет и тепло. Взгляд глаза-солнца подернулся туманом, песок на арене остывает. Тогда-то Найя Найя и начинает свой спуск, долгий-долгий спуск на землю. Медленно кружась, она падает, проваливаясь, как в колодец, в отверстие между тяжелыми тучами. Занавеси тумана раздвигаются на ее пути. Ее волосы больше не отбрасывают огненных отсветов, глаза погасли.
Конец спуска — как пробуждение от долгого сна. Вот и бетонная плита над морем. Рыболовы давно ушли, на дамбе никого. Некоторое время Найя Найя неподвижно сидит на волнорезе, слегка одурманенная. Потом встает, смотрит на холодные морские волны, на далекий горизонт, за которым исчезает солнечный диск. Одевается и быстро идет вдоль дамбы. Входит в город.
[63]
Мы выезжаем поздно ночью. Мы — это Леон, Луиза, Яма- ха, Уинсгон, Джин Шипучка и, конечно же, старина Аллигатор Баркс. Никто не знает, где Найя Найя. Мы уже несколько дней не видели ее. Разумеется, проще всего было бы поехать к ней, к маленькому полуразвалившемуся домику, где она живет. Но мы знаем: она не любит, когда заявляются к ней домой. Долгое время она даже не говорила нам своего адреса, чтобы зря ее не тревожили. А мы все очень любим Найю Найю, поэтому делаем так, как хочет она. Если б мы ее не любили, тогда другое дело — ввалились бы к ней без колебаний.
Ночь полна удивительных вещей. Клубится в воздухе невидимый туман, то здесь, то там вспыхивают и пляшут огоньки. Мы едем в стареньком «опеле» 1956 года, это машина Ямахи (по правде сказать, мотоцикла у него никогда не было, но мы зовем его так, потому что он немножко похож на японца). Едем по шоссе, словно плывем на корабле по реке Миссисипи. По краям дороги встают черные горы, абсолютно черные, без единого красного огонька. Никто не говорит ни слова, слушаем радио. Как хорошо слушать радио в машине ночью. Голоса как будто становятся ниже, глуше, чем днем, песни сменяют одна другую. Время от времени Ямаха крутит ручки приемника, чтобы убавить звук. Слышно, кроме того, как свистит ветер, огибая антенну и разбиваясь об открытые форточки; приятные звуки, чисто ночные. Фары выхватывают из темноты фосфоресцирующие дорожные знаки, таблички с числом