Деревня дураков (сборник) - Наталья Ключарева

До интерната было недалеко, километров двадцать. К обеду отец Константин уже сидел в директорском кабинете, раз за разом объясняя ситуацию. Увидев рыхлое, беззлобное лицо детдомовской начальницы Ольги Владиленовны, он понял, что надежда есть. И не ошибся.

Когда переговоры перевалили за второй час и сгоравшая от любопытства секретарша унесла поднос с нетронутым остывшим чаем, Ольга Владиленовна, хмурясь, начала сдаваться. Отец Константин, исчерпавший к тому времени все аргументы, с ужасом почувствовал, что его может не хватить на самое последнее крошечное усилие.

Но в эту минуту сама директриса пришла на помощь.

– А правду говорят, – спросила она, таинственно понизив голос, – будто скоро конец света?

Не в силах сопротивляться, отец Константин побежденно кивнул.

– Ладно, пусть поживет, – суеверно согласилась Ольга. – Чего уж. Пока будет в бегах числиться. А там, если что, на восстановление подадим. Раз такое дело.

Поздно вечером, возвращаясь в Митино, отец Константин с удивлением заметил, что в школе светится окно. В учительской сидела маленькая Евдокия. Увидев отца Константина, она поспешно приложила носовой платок к лиловому синяку под глазом.

– Упала, – неумело соврала Дуня, отводя взгляд. – Приморозило, скользко так. А я вот заработалась. Дел невпроворот. Спасибо вам за всё. Спокойной ночи!

У закрытого магазина гудели вернувшиеся со свадьбы мужики. Палыч, муж маленькой Евдокии, месил кулаком воздух, агитируя пойти к самогонщице Альке. Вовка, собиравшийся с завтрашнего дня все-таки приступить к работе, невнятно отнекивался. Угрюмый Пахомов молчал, созерцая свою неподвижную мысль.

– Кузьма Палыч! – окликнул отец Константин.

Кулак замер и медленно опустился. Палыч, сбитый с боевого ритма, незаметно соскользнул в слезливо-добродушную стадию.

– Батюшка! – умилился он. – Ты смотри! Тоже ночью бродит, как простой смертный!

– Кузьма Палыч, ты, значит, жену бьешь?

– Бью! – с неподдельной горечью воскликнул Палыч. – Бью, отец! Да разве до нее достучишься!

Неделя прошла сравнительно мирно, не считая ежедневных скандалов со стороны уязвленной Клавдии Ивановны. Пенсионер Гаврилов под шумок сочинил и отправил в епархию первое анонимное письмо, стилем которого остался очень доволен.

В доносе в скупых чертах обрисовывалась история Любки и Кости, и предельно корректно, хоть и язвительно, указывалось на несовместимость покровительства блуднице и беглому разбойнику с саном отца Константина.

Февраль подходил к концу, и в воздухе всерьез запахло весной. Однажды утром отец Константин выглянул в окно и увидел первых грачей. Они важно прохаживались по оттаявшему пятачку перед калиткой и неохотно взлетели, когда во двор ворвалась растрепанная Любка.

– Нет сил! – выкрикнула она с порога. – Спасайся, кто может!

– Ну?

– Только не говори, что терпеть надо! Сколько могла, терпела. Всё – вилы!

– С Костей не ладится?

– Да при чем тут он. Со мной беда. Выпить надо. А то кончусь. Без шуток.

– Люба…

– Тамбовский волк тебе Люба! Сейчас начнешь петь, что он моя последняя надежда, что если я сорвусь, его опять отберут, и я умру под забором! Знаю! К черту! Мне выпить надо. Понимаешь ты или нет?

– Но ведь и ты – его последняя надежда.

– Знаю, – немного тише ответила Любка. – А что делать? Все равно пойду.

– Куда?

– Да хоть на лесопилку. Таджики добрые. И спиртом угощают.

– Так тебе мужики нужны или выпить?

– Сдались вы мне! – фыркнула Любка. – Были бы деньги, я бы культурно, как белый человек, подлечилась, не выходя из дома. Мне ж не для веселья. У меня нутро бунтует. Против головы. Все понимаю – а скрутило.

– Неужели ты сможешь вот так – одна? Без компании?

– Ясен пень. Я же алкоголик!

– Ладно, Люб. Я сам тебе куплю, если так. И Костю заберу на время. А ты, когда поправишься, заходи за ним.

– Ты? Мне? – недоверчиво заулыбалась Любка. – Ну, даешь, святейший! Даже я не ожидала!

– Только при условии, что ты правда никуда выходить не будешь.

– Ни-ни! Можешь меня на ключ запереть, когда не веришь!

Так началась эта странная, хрупкая жизнь, похожая на карточный домик. Неделю Любка с сыном жили почти как нормальная семья. Разгребали завалы в доме, пытались наладить хоть какой-то быт.

Потом Любка, как ошпаренная, бежала к отцу Константину, тот молча шел в магазин, и на несколько суток она запиралась одна в своей халупе. А Костя, который больше ничего не крушил, поселялся в сарае при церкви.

Спустя некоторое время Любкин кризис заканчивался, и она, виновато икая, забирала сына к себе.

По просьбе отца Константина, Костя даже попробовал походить в школу. Правда, быстро бросил, заявив, что никого из этих клуш не уважает.

Понемногу призрачному семейству стал помогать кое-кто из соседей. Продавщица Нинка согласилась отдавать Любке списанный в некондицию товар – ломаные макароны, каменное печенье и подмоченный чай. Счастливая Серафима связала Косте шарф, носки и принялась за шапку. Некрасивый десятиклассник Саня помог застеклить окна и принес почитать роман под названием «Бедные люди».

– Мура какая-то, – заключил Костя, полистав растрепанную книжку. – Мужик с телкой живут в соседних домах. И всю дорогу письма друг другу пишут. Будто лень дойти.

– Про любовь, значит? – оживилась Любка.

– Да не. Сплошная мозгомойня.

Глава седьмая

Про любовь

В один прекрасный день перешедшая в выпускной класс Анжелика Попова, прореживая школьную морковь, неудачно обернулась на соседнюю грядку – и третий раз за год влюбилась в своего одноклассника Пашу Матвеева.

Об этом событии тут же были оповещены две Даши и Евдокия Павловна, дергавшие ботву рядом с Анжеликой.

– Да сколько можно! – вскричали они хором.

– Ты бы лучше об экзаменах думала, – добавила директриса. – И куда потом поступать.

– А что я сделаю? – безвольно проворковала Анжелика, провожая поплывшими глазами красавца Пашу. – Он на Леонардо Ди Каприо похож.

– Почему обе Даши спокойно живут? – удивилась Евдокия. – А ты все скачешь?

– Видите, – Анжелика протянула ей испачканную землей ладонь. – У меня бугор Венеры переразвит. Это значит, мне на роду написано любить и страдать.

– Откуда ты знаешь? – уважительно заинтересовалась директриса.

– От бабы Капы книжка осталась с ятями. «Хиромантия» называется. Там все показано. И как линию жизни циркулем вымерять. И сколько мужей будет.

– Ну-ка, а у меня? – с робкой надеждой спросила бедная Дуня.

Девочка, как заправская цыганка, развернула к себе узкую кисть директрисы, насупила густые брови и, слегка косясь на соседнюю грядку, занялась чтением судьбы.

– У вас, Евдокия Павловна, по всем приметам только один должен быть муж, – наконец изрекла она. – А детей и вовсе не будет.

– Вот и неправда! – рассердилась Евдокия, выдергивая руку. – Я в том году ездила в Марьино к бабке. Она мне нагадала и ребеночка, и ухажера богатого!

– Ну, то ухажер, – примирительно сказала Анжелика. – А я про мужа.

Тем временем Паша, дойдя до конца своей грядки, прилег на кучу жухлых сорняков, картинно оперся на локоть, прикусил ровными зубами травинку и замер. Ветер шевелил светлую челку, синие глаза были ласковы и безмятежны, но взгляд из них не выходил, будто Паша смотрел не на мир вокруг, а в зеркало.

Анжелика перешагнула через две грядки и, обмирая, встала прямиком на траекторию этого невидящего взора. Сердце ее заколотилось так, что высоко в небе две сороки сбились со своего пути, возмущенно раскричались и полетели совсем в другую сторону. Пашино лицо не дрогнуло.

«Стою тут, как дура, стучу сердцем на весь мир, а ему – хоть бы хны!» – задохнулась она и решила бежать от рокового красавца без оглядки: через огороды, через поля, мимо помойки, где роется паршивая собака, по нагретому солнцем мостку – и утопиться в речке.

Правда, в Битюге не смог бы утонуть даже Минкин, которому вода доходила всего лишь до подбородка.

– Паша, – опадающим голосом позвала Анжелика, приблизившись к нему почти вплотную.

– Да? – откликнулся тот, продолжая ясно и спокойно смотреть сквозь нее.

– Может, пойдем на речку?

– Неохота.

Анжелика подождала, не молвит ли Паша еще хоть словечко, но он не одарил ее даже кивком. Осторожно она обогнула его и, зайдя за спину, пошла все быстрей и быстрей, а потом и вовсе побежала, отчаянно хлопая шлепанцами.

– Несется как полоумная! – осудили старухи, коротавшие век на бревне под яблоней.

Надутый Минкин, снова брошенный вероломными пятиклассниками, оторвался от изучения облепленного муравьями огрызка и посмотрел вслед огромному существу, прогалопировавшему мимо: нет ли в том какого интереса?

– Опять втюрилась! – определила продавщица Нинка, плевавшаяся семечками с высокого крыльца магазина. – И летит скорей растрезвонить об этом на всю округу.