Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

Взял я финку, узкую и длинную, пошел в коридор, где барак разделяется на два, и стал караулить на повороте. Через некоторое время появился Грыжа, грузно приближаясь к повороту. Со всей силы снизу вверх я всадил ему финку в живот. Он даже не заорал, а только, как рыба, разевал пасть, пытаясь хватануть воздуха, и все ниже нагибал туловище, складываясь, как перочинный ножик. Второй мой удар для «верочки» пришелся в самое сердце. Я даже финку не успел выдернуть, как Грыжа рухнул на пол лицом вниз. Падая, он об пол по самую рукоятку вогнал финку в грудь. Повернув Грыжу на бок и упершись ему коленями в грудь, я с огромным трудом выдернул финку из туловища. Из раны, как из кабана, кровь мощным пульсирующим потоком хлынула на пол. Меня замутило, шатаясь, я направился к выходу. Прислонившись к бараку спиной, я немного отдышался, присел на корточки, землей обтер финку и руки. Пошел в барак, подошел к Фунту, сказал:

— Все. Освежевал скотину. Готовый.

Фунт, улыбнувшись щербатым ртом и обращаясь к двум пожилым ворам в законе Володе Сибиряку и Бекасу, сказал:

— Смотрите, воры, какая достойная смена нам растет. Хороший волчара получится из этого волчонка.

Потом Фунт поднял с нар одного фуфлыжника и сказал:

— Иди на вахту. Там одного завалили, бери делюгу. Да смотри не дешевни, а то сам улетишь, как птичка.

Зек ушел, «поканал по делу Рыбкина». Но это уже никого не интересовало.

Мне еще не раз приходилось приводить в исполнение приговоры воровского сходняка. Честно говоря, занятие отвратительное. Поддерживало, если ты в нормальном рассудке, а не какой-нибудь шизик, параноик или маньяк, сознание того, что ты зарезал мерзавца еще большего, чем сам. Таковы они — волчьи законы преступного мира. Откажись сегодня резать ты, завтра кончат тебя. Конечно, каждому охота жить. Ну так оставайся прежде всего человеком даже в этом страшном обществе, чти его порядки и законы. Для молодых преступников, как я, роль палача носила скорей всего воспитательный характер: кровью повязать с преступным миром, не дать пути к отступлению.

По зоне я ходил свободно, никто меня не трогал. Не то что подзатыльника, грубого слова не получал. Зайду в воровской барак, все смотрят на меня:

— О, Дим Димыч пришел. Проходи, может, чайку выпьешь?

Любимым учителем моим в зоне, так сказать, учителем жизни был вор в законе Володя Сибиряк. Он был уже в годах, высокий, спокойный, рассудительный. Но в нем таилась огромная сила, решительность и отчаянность, внешне ничем не приметные. Мы с ним подолгу беседовали, я рассказывал о детдоме, о море, о книжках, которые прочитал. Как увидит меня, первым делом спрашивает:

— Ну, как там, Дим Димыч, у нас с литературой?

— Дела катят, — отвечал я и начинал ему рассказывать очередную прочитанную книгу. Он очень внимательно меня слушал и говорил:

— Да, рассказывать ты мастак. Мужики тебя уважают. Они даже с жалобами первым делом не к ворам идут, а к тебе. Ты им в сыновья и внуки годишься, а они слушают, что ты скажешь. Смотри не упади только в грязь лицом перед ними. Главное — запомни: если будешь в чем нуждаться, в совете ли, в деньгах, захочешь кому помочь, обращайся ко мне, я всегда тебе помогу. Сам я старый каторжанин, сидел на каторге в Воркуте, сроку было четвертак, тогда мы еще в кандалах ходили. (Я сам видел на ногах у Володи отпечатки — шрамы от кандалов.) В шахте зачеты хорошие были: день за семь, день за три. Вышел на волю, организовал банду. Банду разбили и опять двадцать пять, и на каторгу. Сроку набралось уже под сотню лет. На воле у меня тоже никого не осталось, все вымерли: кто в голодные годы, кто в войну. Смотри, Дим Димыч, будь осторожен, сейчас зек не тот пошел, могут и свинью подложить. Как говорится, доверяй, но проверяй. Береженого Бог бережет. А тебе, я смотрю, еще долго по тюрьмам скитаться придется. Уж больно характер у тебя горячий, как у норовистого жеребца, никому не уступишь. А надо кое-где и уступить, на таран не переть, как бык. Здесь же в зоне не дерутся: если на силу не возьмут, могут сонного зарезать. Так что будь, сынок, осторожен, мой тебе совет. А с некоторыми тварями вообще в спор не встревай, повернись и уйди.

По тюремной жизни Сибиряк много мне дал поучительного. Потом я часто его вспоминал.

Пройдут годы, и судьба снова сведет нас с Володей. А до этого пройду я сибирские зоны, тюрьмы и зоны Средней Азии и Кавказа. В 1975 году выйду из Самаркандской зоны, поеду к корешу Греку в Одессу, но так и не доеду. В Жмеринке ограблю директора меховой фабрики, будет погоня, прострелят обе ноги. И покачу я в тюрьму особого режима — Изяславский монастырь. В тюрьме и произойдет моя встреча с Сибиряком. Но это будет нескоро. А сейчас только начинался трудный для страны 1953 год.

Наступили первые весенние дни. Вечера становились теплыми, хотя с океана дул еще прохладный ветерок. Но природа брала свое. Я лежал на нарах, а душа моя наполнялась как бы новой жизнью, сердце рвалось на волю. Вспоминал Галку, мою первую детдомовскую любовь. Где она сейчас? Наверное, и ее поймали, и тоже где-нибудь в колонии. Увижу ли ее когда-нибудь?

В этот момент «ящик с хипишем» (радио) передавал позывные, и голос Левитана объявил: «Сегодня, 5 марта 1953 года, скончался наш вождь и учитель, соратник Ленина Иосиф Сталин».

Все зеки слушали, затаив дыхание. Потом оцепенение слетело и начался галдеж, все стали говорить: «Да, такого вождя больше не будет. Хоть и был он строг, но справедлив. А сколько снижений цен сделал после войны на товары и на хлеб».

Получив газеты, зеки передавали их из рук в руки, все хотели увидеть, как несли Сталина. До нас дошли слухи, что на похоронах Сталина погибло очень много людей, подавили друг друга. Главой правительства стал Маленков.

Наступило 27 марта, самый радостный день зоны. Вечером радио передало позывные «Широка страна моя родная», и Левитан начал говорить: «Передаем Указ Верховного Совета СССР об амнистии до пяти лет…» Зеки сначала молчали, переваривали информацию, в отупевшие мозги не сразу доходило. Зато потом начали обниматься, прыгать на нарах и кричать: «Амнистия! Домой едем!..»

Началось освобождение, причем только преступного элемента, а кто шел по 58-й — на них амнистия не распространялась. Грустными глазами они смотрели на уголовников и говорили:

— Вы-то хоть выходите на волю.

Меня и Носа амнистировали вместе. Константин Федорович провожал нас и напутствовал:

— Эх, жаль, Витя, я с тобой не выхожу. Я бы забрал тебя с собой, и ты забыл бы, что такое преступный мир. А так, ну куда ты сейчас? Опять на большую дорогу. Письмо хоть когда черкни.

— Посмотрим, Константин Федорович, как получится на свободе. Че загадывать раньше времени, — ответил я полковнику.

Глава 5

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Утром нас, большую партию зеков, погрузили на пароход и отправили во Владивосток. Везли нас в трюмах и на палубе сухогруза «Лиза Чайкина». Что творилось на пароходе, не приведи Господь, кошмар какой-то. День и ночь игра под интерес. Сидят на палубе парами, два ножа воткнуты в палубу, посередине — банк. Некоторые проигрывались до нитки, снимали с себя барахло и прыгали за борт. Капитан сухогруза только успевал давать команды:

— Стоп, машина! Человек за бортом!

Матросы спускают шлюпку на воду и начинают ловить зека. А некоторых специально выкидывали за борт, только уже мертвых. Сначала зарежут, потом выкинут. Этих уже не находили.

Пришли во Владивосток. Зеков — море, сюда прибывали еще из Магадана и других зон. Грузили партиями в эшелоны и отправляли. За зековскими эшелонами шли военные с демобилизованными по сокращению штатов вооруженных сил. Что творилось — уму непостижимо. Будто ехали не люди, а стадо дикарей. Стоило нашему эшелону остановиться, все высыпали на перрон и начинался погром и грабеж. Грабили все подряд: ларьки, базарчики, рестораны; если было закрыто — разбивали двери. Забирали водку, вино, продукты, барахло. Взывание людей к разуму было бесполезно. Ехали одни головорезы.

Солдаты и офицеры, ехавшие следующим эшелоном, от нас мало чем отличались. Переодевались в гражданское шмотье, подстраиваясь под нашу марку, и тоже грабили.

В вагоны пачками затаскивали девиц, потом на какой-нибудь станции выпускали. А некоторые бляди ели, пили и ехали с нами до конца.

Приехали в Хабаровск. Нос говорит:

— Поеду к бабке в Комсомольск; если хочешь, поехали со мной.

— Нет, Володя, я останусь здесь, — ответил я.

Пошли на речной вокзал, купили билет, и я посадил Носа на пассажирский пароход «Михаил Иванович Калинин». А сам поехал в центр Хабаровска, гулял по городу, сходил в кинотеатр «Гигант», посмотрел фильм «Папа, мама, служанка и я». Мне фильм очень понравился, я шел потом по улице в хорошем настроении и от фильма, и от ощущения свободы. Подошел к другому кинотеатру «Уссури», зашел в фойе. Красота. Играет оркестр, а люди перед киносеансом сидят на скамейках, слушают.