Журнал Наш Современник №2 (2004) - Журнал Наш Современник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Достигнув гребня высоты “500”, мы остановились. Невдалеке, чуть раньше нас, остановились и другие подразделения нашей дивизии. Артиллеристы приданной нам части подкатили орудия к подножию высоты и готовились поддержать нас огнем. В лес пушки тащить не имело смысла, да и стоило больших усилий из-за крутого подъема.
В результате молниеносно проведенной операции восточные склоны горы оказались под контролем нашей дивизии. Сидеть сложа руки никто из нас не собирался, необходимо было срочно провести работы по укреплению своих позиций. На первых порах, чтобы сделать для себя надежное укрытие, мы пытались расковырять кирками и лопатками булыжники, но это никак не получалось. Наконец бросили бесполезную затею и стали подыскивать подходящее место, которое приготовила нам природа. Я и Васильев, с нами еще несколько человек, заняли яму диаметром три метра, поставили станковый пулемет на ее край, сделали из камней бруствер и удобные лежаки и стали, как все, мечтать об обеде.
Когда уже совсем стихли подготовительные работы и наступило время обеда, сотни немецких снарядов разорвались на склоне высоты, чуть правее от нашего укрепления, приведя в некоторое смятение наши оборонительные порядки. В пятнадцати метрах от нас оказались убиты и ранены несколько человек. Мы прижимались в глубине ямы к камням, надеясь на свое спасение. Осколки снарядов ломали ветки вековых гигантов, выворачивали наизнанку кору, оставляя глубокие шрамы на необъятных стволах. На землю обильно капала смола. Деревья плакали вместе с нами.
После артиллерийского обстрела, как и следовало ожидать, началась атака. Винтовочные выстрелы и автоматные очереди стали раздаваться все ближе и ближе внизу на правом фланге. Когда вражеское кольцо готово было сомкнуться, командир дивизии лично поднял солдат в атаку. С громкими криками: “Ура! За Родину! За Сталина!” — бойцы бросились на врага. Немцы были отброшены. Однако особого облегчения не наступило. Высота непрерывно обстреливалась артиллерией. Подступы к ней контролировал враг. Так что ни проехать, ни пройти к нам было уже нельзя. Не только обедать, но и ужинать нам не пришлось.
К тому же ночью полил сильный дождь, который сопровождался грозовыми раскатами. Все мы промокли до нитки. А вражеская артиллерия не прекращала бить по высоте. Один из снарядов разорвался вблизи нашего укрытия. Одного бойца тяжело ранило, другого убило. Спина убитого, словно решето, была пронизана множеством осколков. Вырыть могилу в такой обстановке не представлялось возможным. Убитых под звуки немецкой канонады просто обкладывали камнями. Так и мы похоронили своего однополчанина.
Стрельба из вражеских орудий прекратилась далеко за полночь.
На рассвете, в сопровождении нескольких офицеров, нас навестил командир дивизии.
Он осмотрел позицию, попросил нас выдвинуться на несколько метров вперед, развернул в нужном направлении и изменил порядок расположения воинов.
Пришлось переместиться вперед, занять другое углубление. На край его поставили пулемет. Не теряя ни минуты, стали собирать булыжники, обкладывая яму со всех сторон, укреплять, чтобы по возможности уберечься от пуль и осколков. До конца эту работу довести не успели. В лесу перед нами неожиданно показались немцы. Одетые в маскхалаты защитного цвета, они приближались мелкими перебежками, прячась за деревья.
Никто из нас без приказа не стрелял. Лишь когда расстояние сократилось до двухсот метров, по команде из всех видов орудий открыли огонь. Ряды атакующих немцев стали заметно редеть, те, кто уцелел, спрятались за деревьями.
Наш станковый пулемет находился в работе всего несколько минут. Этого времени оказалось достаточно, чтобы сгорел сальник. Вода из охлаждающего кожуха просочилась и стекла на землю, после чего начал перегреваться ствол. Запасной сальник у нас имелся, и мы его быстро установили. Хуже обстояло дело с водой. На вершине сопки не было ни капли воды.
Продвижение немцев было приостановлено. Пользуясь передышкой, я взял котелок и в поисках воды спустился вниз, к подножию высоты. Ночной ливень заполнил водой ямы, но из-за грязи и мути заправлять ею кожух станкового пулемета было ни в коем случае нельзя. Я быстро нашел выход из положения: дошел до медпункта, который расположился поблизости, и попросил кусок марли. Выбрал самую “чистую лужу”, зачерпнул каской воду и через многослойную марлю — примитивный фильтр — наполнил котелок. Дождевая вода стала прозрачной и чистой, я поддался искушению и вдоволь напился.
На обратном пути к пулемету обратил внимание на перебинтованных солдат. Ранее я мимо них проходил, но, занятый поисками воды, не заметил. Они своим сбивчивым рассказом о полевой кухне меня “успокоили”: ранним утром, узнав о немецком наступлении, повар, работники интендантской службы, а вместе с ними раненые и контуженные с боем прорвались через нейтральную полосу в тыл. И теперь о горячей пище можно уже было не беспокоиться.
После того как добрался до боевого рубежа, оттащили с Васильевым пулемет чуть ниже в яму и налили в кожух воды. Затем поставили его на место, открыли новую коробку с патронами и зарядили. Патронов у нас было много, девять или десять лент. Каждая лента была аккуратно уложена в отдельную коробку.
Вскоре немцы возобновили атаку. Отдельные смельчаки не добежали до нас пятидесяти метров. Шквалом огня из автоматического оружия мы заставили их прижаться к земле.
Пулемет мой работал безотказно. И желания атаковать у немцев поубавилось. Началась напряженная, изматывающая нервы перестрелка. В такой ситуации любая самая маленькая ошибка в действиях бойцов непоправима.
Такую ошибку совершил мой боевой товарищ, мой друг Васильев. На секунду он пренебрег установленными правилами осторожности, высунулся из укрытия и подставил противнику правое плечо. Вражеская пуля в то же мгновение угодила в самое больное место, в область ключицы. От адской боли Васильев потерял контроль над своими действиями: вместо того чтобы податься назад и избежать повторного попадания, он встал на колени.
— Мама, мамочка, умираю! Акчурин, я умираю! — Он кричал, словно смерть заранее подала ему знак.
Я оставил стрельбу, бросился к нему, пытаясь столкнуть в укрытие, но быстро совладать с молодым, атлетически сложенным богатырем мне не удалось. Вторая вражеская пуля пробила коробку из-под пулеметной ленты и нанесла ему смертельное ранение в живот.
Мы отчетливо видели, откуда велась стрельба по нашему боевому товарищу. В этом направлении, не сговариваясь, открыли огонь. И тотчас наступила неминуемая расплата: послышались предсмертные вопли нескольких немецких извергов.
Теперь мы уже вели огонь, не жалея патронов, открывали стрельбу при малейшем шорохе. Немцы затаились в ста метрах от нас, некоторые подобрались на более близкое расстояние. Промедление и в результате прорыв немцами нашей обороны на любом участке могли оказаться роковыми для всей дивизии, сражающейся за высоту “500”.
В течение дня к нашей огневой позиции несколько раз подползали капитан и полковник.
— Мужики! Мы должны на этом рубеже стоять насмерть, — уговаривали они по очереди солдат. — Осталось совсем немного продержаться. Под нашим прикрытием войска успешно форсируют Вислу, разворачивают боевые порядки на Сандомирском плацдарме. Если немцы прорвутся через нашу оборону и захватят высоту, то у них появится возможность уничтожить плацдарм, и они это наверняка сделают.
А мы что? Нам дали приказ, мы его и выполняли.
Люди на войне узнавали друг друга очень быстро. Мне полюбился Васильев своей простотой, бесхитростностью, смелостью. Потеря друга обжигала грудь и рвала душу. Лежащий рядом труп вызывал щемящую боль в сердце. Надолго запомнились прощавшиеся с жизнью карие глаза и весь облик красавца блондина. А особенно последние его слова.
Эта смерть навсегда оставила в моем сердце ноющий, болезненный рубец.
За эти несколько трагических часов у меня изменилось восприятие мира, отношение к жизни, к людям, произошла переоценка многих ценностей, я повзрослел.
До наступления темноты о похоронах Васильева нельзя было и помышлять. Вместо него в помощь мне был выделен боец из другой роты, по национальности западный украинец. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, коренастый, молчаливый, с напряженно бегающими бесцветными глазами.
Незаметно подкрались сумерки. Если во время боя мы терпели лишения и в борьбе за жизнь забывали о самочувствии, голоде, то с наступлением ночи все это обрушилось на нас с удвоенной силой. Плохая видимость не позволяла ориентироваться в обстановке, а немцы по-прежнему находились рядом. В воздух почти ежеминутно взмывали ракеты. Пулеметные и автоматные очереди не прекращались как с нашей, так и с противоположной стороны. Спать и дремать мы не имели права. Сидели в укрытии без воды, пищи, махорки, ожидая в любую минуту вражеского нападения. Больше всего одолевала жажда.
