Пигмалион - Бернард Шоу

Хиггинс (встает и подходит к Пикерингу). Пикеринг! Если б мы поработали над этим человеком три месяца, он мог бы выбирать между министерским креслом и кафедрой проповедника в Уэлсе.

Пикеринг. Что вы на это скажете, Дулиттл?

Дулиттл. Нет уж, спасибо, хозяин! Слыхал я и проповедников, и министров, – я ведь человек мыслящий, и для меня политика, или религия, или там социальные реформы – развлечение не хуже других, и могу сказать вам одно: собачья это жизнь, с какой стороны ни посмотреть. Быть недостойным бедняком куда лучше. Если уж сравнивать различные положения в обществе, это… это… ну, в общем, по мне – это единственное, в котором есть смак.

Хиггинс. Придется дать ему пять фунтов.

Пикеринг. Я только боюсь, что он их использует не так, как нужно.

Дулиттл. Нет уж, хозяин, насчет этого не беспокойтесь. Вы, может, думаете, что я зажму их в кулак и стану жить на них понемножку, ничего не делая? Будьте уверены: к понедельнику от них ни пенни не останется, и я отправлюсь себе на работу, как будто у меня их никогда и не бывало. В нищие не запишусь, на казенный харч не пойду. Так, разок-другой побалую себя и свою хозяйку – и нам удовольствие, и людям прибыль; и вам приятно, что не зря деньги выбросили. Вы бы и сами не истратили их с большей пользой.

Хиггинс (вынимает бумажник, подходит к Дулиттлу и становится между ним и роялем). Это просто неотразимо! Дадим ему десять. (Протягивает мусорщику две кредитки.)

Дулиттл. Нет, хозяин, у нее духу не хватит истратить десять; да, пожалуй, и у меня тоже. Десять фунтов – большие деньги; у кого они заведутся, тот уже начинает жить с оглядкой, а это значит – конец счастью. Вы мне дайте столько, сколько я просил, хозяин, ни пенни больше и ни пенни меньше.

Пикеринг. Почему вы не женитесь на этой своей «хозяйке»? Такого рода нарушения морали я не склонен поощрять.

Дулиттл. Скажите это ей, хозяин, ей скажите. Я-то с охотой. Для меня так куда хуже: и угождай ей во всем, и подарки ей делай, и новые платья покупай! Грех сказать, она из меня веревки вьет, эта женщина, а все потому, что я ей незаконный муж. И она это знает. Подите-ка заставьте ее выйти за меня замуж! Вот вам мой совет, хозяин: женитесь на Элизе, пока она еще молодая и ничего не смыслит. Не женитесь – потом пожалеете. А женитесь, так она потом пожалеет; но уж пусть лучше она, чем вы, потому что вы мужчина, а она женщина, и все равно на нее никогда не угодишь.

Хиггинс. Пикеринг! Если мы еще минуту послушаем этого человека, у нас не останется ни одного непоколебленного убеждения. (Дулиттлу.) Так вы говорите, пять фунтов?

Дулиттл. Покорнейше благодарю, хозяин.

Хиггинс. Вы решительно не хотите взять десяти?

Дулиттл. Сейчас нет. Как-нибудь в другой раз, хозяин.

Хиггинс (передает ему кредитку.) Получайте.

Дулиттл, торопясь улизнуть со своей добычей, быстро идет к двери и на пороге сталкивается с изящной молодой японкой ослепительной чистоты, в скромном голубом кимоно, искусно затканном мелкими белыми цветочками жасмина. Ее сопровождает миссис Пирс. Дулиттл вежливо уступает ей дорогу.

Дулиттл. Извините, мисс.

Японка. Ух ты! Родную дочку не признал?

Дулиттл, Хиггинс, Пикеринг (восклицают одновременно). А чтоб тебе! Да ведь это Элиза! Что это? Кто это? Клянусь Юпитером!

Элиза. Верно, у меня вид дурацкий?

Хиггинс. Дурацкий?

Миссис Пирс (в дверях). Пожалуйста, мистер Хиггинс, не говорите ничего такого, что заставило бы девушку слишком много вообразить о себе.

Хиггинс (спохватившись). О! Да, да, миссис Пирс, вы правы. (Элизе.) Прямо черт знает, что за вид.

Миссис Пирс. Простите, сэр.

Хиггинс (спеша поправиться). Я хочу сказать: очень глупый вид.

Элиза. С шляпой оно, пожалуй, лучше будет. (Берет свою шляпу с рояля, надевает ее и со светской непринужденностью шествует через всю комнату к камину.)

Хиггинс. Чем не новая мода! А ведь, казалось бы, что может быть ужаснее!

Дулиттл (с родительской гордостью). Скажи на милость, никогда б не подумал, что можно домыть ее до такой красоты! Она делает мне честь. Верно, хозяин?

Элиза. Я тебе скажу, здесь невелика штука ходить мытым. Воды в кране сколько хочешь. Тут тебе и горячая, тут тебе и холодная. Полотенца мягкие, пушистые; а вешалка для них такая горячая, что пальцы обожжешь. Потом щетки такие есть, чтоб тереться; а мыла полна чашка, и пахнет как первоцвет. Теперь-то я знаю, почему все леди такие чистенькие. Им мыться – одно удовольствие! Посмотрели б они, как это у нас делается!

Хиггинс. Я очень рад, что моя ванная вам понравилась.

Элиза. Вовсе не понравилась – то есть не все понравилось. Можете обижаться, а я все равно скажу. Вот миссис Пирс знает.

Хиггинс. Что там было не в порядке, миссис Пирс?

Миссис Пирс (кротко). Ничего, сэр. Право, не стоит говорить об этом.

Элиза. Так бы и разбила его. Прямо не знаешь, куда глаза девать. Под конец-то я его полотенцем завесила.

Хиггинс. Что завесили?

Миссис Пирс. Зеркало, сэр.

Хиггинс. Дулиттл, вы слишком строго воспитали свою дочь.

Дулиттл. Я? Да я ее и вовсе не воспитывал; так только разве, когда стегнешь ремнем. Вы уж меня не вините, хозяин. Она просто не привыкла еще. Привыкнет, будет вести себя посвободнее, как у вас полагается.

Элиза. Вовсе я не буду себя вести посвободнее. Я не какая-нибудь, я честная девушка.

Хиггинс. Элиза! Если вы еще раз скажете, что вы честная девушка, ваш отец сейчас же уведет вас домой.

Элиза. Да, как же! Плохо вы знаете моего отца. Он только затем и пришел, чтоб вытянуть у вас денег да напиться как следует.

Дулиттл. А что же мне еще с деньгами делать? В церковную кружку опустить, что ли?

Элиза показывает ему язык и тем приводит его в такую ярость, что Пикеринг торопится встать между ними.

Ты эти песни брось, бесстыдница! А будешь еще напевать их этому джентльмену, так я тебе тоже кое-что спою! Поняла?

Хиггинс. Может быть, вы хотите дать ей какой-нибудь совет, Дулиттл? Или благословить ее на прощание?

Дулиттл. Нет, хозяин, не такой я простофиля, чтобы выкладывать своим детям все, что я знаю. И так с ними не сладишь. Если вы хотите, чтоб Элиза стала умнее, – возьмите ремень да поучите ее сами. Желаю здравствовать, джентльмены! (Поворачивается, чтобы уходить.)

Хиггинс (повелительно). Стойте! Вы будете регулярно навещать вашу дочь. Это ваш отеческий долг, не забывайте. У меня брат священник, он может направлять ваши беседы.

Дулиттл (уклончиво). Конечно, конечно. Будьте покойны, хозяин. На этой неделе я прийти не смогу, занят очень. Но там, дальше, можете твердо на меня рассчитывать… Всего хорошего, джентльмены. Всего хорошего, мэм! (Снимает шляпу перед миссис Пирс, но та игнорирует эту дань вежливости и выходит из комнаты. Он сочувственно подмигивает Хиггинсу, видимо, считая, что и ему приходится страдать от тяжелого характера миссис Пирс, и уходит вслед за нею.)

Элиза. Не верьте вы этому старому брехуну. Для него легче, если вы на него собак спустите, чем священника. Он теперь сюда не скоро нос покажет.

Хиггинс. Это меня не очень огорчает, Элиза. А вас?

Элиза. Меня и подавно. По мне, хоть бы и вовсе его больше не видеть. Срам какой – возится с мусором, вместо того чтоб заниматься своим настоящим делом!

Пикеринг. А какое его настоящее дело, Элиза?

Элиза. Заговаривает людям зубы да перекачивает денежки из чужих карманов в свой. А по-настоящему – он землекоп; бывает, что и теперь берется за лопату, – так, чтоб поразмять кости, – хорошие деньги зарабатывает. А вы меня больше не будете называть мисс Дулиттл?

Пикеринг. Прошу извинить меня, мисс Дулиттл. Я просто оговорился.

Элиза. Да я не обиделась, только уж очень это красиво выходит. А нельзя мне сейчас нанять такси? Я б поехала на Тоттенхем-Корт-Род, там бы вышла, а шоферу велела бы дожидаться, чтоб утереть нос всем нашим девушкам. Разговаривать я с ними не стану, понятное дело.

Пикеринг. Лучше подождите, пока вам принесут новое платье.

Хиггинс. И потом – нехорошо отворачиваться от своих друзей, когда достигаешь более высокого положения в обществе. Это называется снобизмом.