“Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры - Внутренний СССР

Сказанное не означает, что Иисус вводил людей в заблуждение. Сказанное означает, что было изолгано, сокрыто и стало недоступно народам: в том числе, и разноплеменным русским народам Русской цивилизации, развивающейся в последние несколько столетий в границах единого общего всем её народам государства.

Испытания на истинность материалистического атеизма и традиционного библейского православия также нашли своё выражение в романе М.А.Булгакова. Действие романа начинается в эпоху материалистического атеизма на Патриарших прудах.

Почему не в ЦПКиО им. А.М.Горького как символе расцвета именно этой эпохи? — а потому, что пруд это не обязательно вырытая большая яма, заполненная талыми, грунтовыми или дождевыми водами. Пруд может быть сделан и за запрудой [43], которой перегораживается овражек, где есть ручей или родниковый ключ. По существу действие в романе в переносном иносказательном смысле начинается на Патриарших запрудах, которые обратили в гнилое зловонное болото всё то, что проистекает из Родника воды живой истинно христианской веры:

«Иисус сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Женщина говорит Ему: господин! тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его? Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную. Женщина говорит Ему: господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и не приходить сюда черпать» (Иоанн, 4:10 — 15).

Вода — издревле общепринятый в иносказаниях символ для обозначения знаний и в целом — культуры, их несущей в преемственности поколений. Так что М.А.Булгаков намекнул точно: в основе эпохи материалистического атеизма, в которую началось действие романа, лежат Патриаршие запруды. «Патриаршие пруды» — это не случайность: у М.А.Булгаквова был выбор: в Москве есть и Чистые пруды, но он предпочёл определить местом начала действия романа — Патриаршие запруды.

В отличие от М.А.Берлиоза, второму материалистическому атеисту — Ивану Бездомному удалось выжить в непосредственном общении с Сатаной. Но страху Иван натерпелся, опасность общественной в целом значимости осознал и в целях борьбы с нею решил прибегнуть к помощи не только НКВД [44], но и вернуться к исторически сложившейся на Руси религиозной традиции. Иван спёр в квартире, куда он зашёл, бумажную иконку и венчальную свечку и приступил к обороне столицы от Сатаны и воинства его под их, как ему казалось, надёжной защитой.

Хоть заповеди и предостерегают от воровства, но в данном случае можно признать, что Иван (под воздействием пробуждения в нём зачатков веры) мобилизовал, реквизировал эти культовые предметы в порядке личной инициативы для обороны всего народа от нагрянувшей в Москву нечистой силы, т.е. по существу это не было воровством. Но попытка обеспечить оборону населения от нагрянувшей в Москву нечистой силы на основе возврата к традиционному вероисповеданию оказалась неэффективной: идеалистический атеизм, провозглашающий бытие Божие, но проповедующий ложное вероучение, — не лучше многобожия и идолопоклонства, которое он сменил. В результате Иван, прибегнув к нему, попал в психиатрическую лечебницу в качестве пациента, на какую перспективу Воланд ему ранее и намекал.

Эта сюжетная линия — прогноз в иносказательной, художественно-образной форме о бесперспективности для России попытки вернуться к прошлым, изжившим себя системам мировоззрения и верований. Хотя с таким прогнозом библейски-“православно” верующие не согласятся, но раздувание кадила изжившего себя культа обрядоверия [45] — попытки вернуться в прошлое, и это удел сатанизма, на что прямо указано в романе:

«…мастер (…) сказал:

— Ах, не осуждайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живёт другой человек, и вообще не бывает так, чтобы всё стало, как было. (…)

— Не бывает, вы говорите? — сказал Воланд. — Это верно [46]. Но мы попробуем».

Конечно, изнасиловав настоящее, из него иногда удаётся вылепить вожделенное, в том числе и вожделенное прошлое, но — только на некоторое время: потом грядущее врывается в жизнь, разрывая изнутри окаменелость такой “лепнины” и развеивая её в прах, недостойный поклонения.

3. Злых людей нет на свете

В психиатрической лечебнице Иван, силою непреодолимых для него обстоятельств, был принуждён заняться делом наипервейшей полезности во всяких предкризисных и кризисных ситуациях: переосмыслением своей прошлой жизни и намерений на будущее. Таким образом, попадание в клинику для Ивана (как и для многих реальных людей, не способных вырваться своею осмысленной волей из влекущего их по жизни потока суеты) явилось промыслительным благом, поскольку в противном случае он до конца своих дней писал бы стихи — «чудовищные!» (по оценке его совести), от которых ему самому было тошно.

В романе эта психиатрическая лечебница — узел, в котором сплелись сюжетные линии, содержащие различные фрагменты истории «про Пилата». Эта сюжетная линия, представлена тремя фрагментами:

· первый (гл. 2) условно можно назвать «Евангелие от Воланда», — его, доходящее до явственной очевидности, повествование о событиях начала нашей эры, имевших место 14 числа весеннего месяца нисана в городе Ершалаиме, Берлиозу и Бездомному, пока они втроём сидели на скамейке на Патриарших запрудах и каждый по-своему “ожидали трамвая”;

· второй (гл. 16) — сон, приснившийся накачанному успокоительными Ивану Бездомному во время его пребывания в психиатрической лечебнице;

· третий (гл. 25) — вновь овеществлённый Воландом один из сожжённых экземпляров рукописи романа мастера о Пилате (при материализации рукописи, Маргарита, восхищаясь Воландом, сморозила глупость: «Всесилен, всесилен!» — хотя всесилен и всемогущ только Бог).

Большей частью именно этот сюжет «про Пилата» литературоведы и читатели, одинаково обладающие демоническим строем психики, и отождествляют с богословскими воззрениями самого М.А.Булгакова, не доводя до конца мысль о том, что он для выражения якобы своего мнения выбрал в общем-то неблаговидных «лирических героев». Это обстоятельство — неблаговидность «лирических героев» и мест действия, в которых открывается читателю этот сюжет, — и приводит нас ко мнению, что «Евангелие от Михаила» не замаскировано им под «Евангелие от Воланда» или «роман в романе», написанный мастером, по отношению к которому все прочие сюжетные линии являются несущей основой и обрамлением; а что «Евангелием от Михаила» является весь роман в переплетении всех его сюжетных линий без исключения или отдания избирательного предпочтения какой-то одной из них. При этом многое, в силу специфики вовлечённых в сюжет персонажей, просто недопустимо понимать прямо и буквально, поскольку в противном случае неизбежен логический приход к глупостям, подобным следующей:

«В мае 1939 года Булгаков внес коренные изменения в этот эпизод: перед Воландом появляется Левий Матвей с просьбой (выделено жирным В.Лосевым) Иешуа о том, чтобы сатана «взял с собой мастера и наградил его покоем». Таким образом, Булгаков в более поздней редакции отходит от концепции подчинённости «царства тьмы» «царству света» и делает их, по крайней мере, равноправными» (Виктор Лосев, Комментарии к публикации глав из ранних версий романа в журнале “Слово”, № 8, 1991, стр. 74).

Этот эпизод мы прокомментируем позднее, а теперь вернёмся к сюжету «про Пилата» в целом. Теми, кто знаком с новозаветными текстами, он воспринимается как ещё одна версия, повторяющая новозаветные сообщения, хотя и отличающаяся от них в некоторых деталях, которые — в зависимости от соотнесения их с другими обстоятельствами либо изолированного их рассмотрения — представляются либо незначительными, либо чрезвычайно важными. При этом с точки зрения большинства, не являющегося хранителями веры в безупречную точность канонических библейских повествований, каких-либо особых разночтений с каноническими текстами в этом сюжете нет. Всё едино при поверхностном взгляде: арестовали по доносу Иуды; синедрион приговорил к смерти и передал приговор на утверждение прокуратора; прокуратор не хотел утверждать смертный приговор, но под давлением угрозы доноса на него самого римскому императору Тиберию смалодушничал и утвердил приговор; распяли вместе с разбойниками; умер на кресте; погребли, правда не так и не там, как об этом повествуют канонические новозаветные тексты… Хотя в этом сюжете нет, во-первых, того, что делал Иешуа до ареста; во-вторых, того, что произошло после погребения тела, тем не менее всё узнаваемо, а не сказанное известно из общей всем библейской культуры. Чего тут особенного?