Это будет вчера - Елена Сазанович

– Что с тобой, Гришка? – Мышка испуганно вздрогнула. И отступила назад.

– Ах, не называй меня, пожалуйста, так. Смешное имя. Я не хочу быть смешным.

– Глупенький, у тебя самое чудесное имя на свете, – и она вновь бросилась мне на шею. И я вновь ее оттолкнул.

– Откуда в тебе это? – она не на шутку взволновалась.

И я, поддавшись ее волнению, стал нервно шагать по крохотной комнатушке. Но в этой норе даже нельзя было прилично ходить!

– Что с тобой?

– Со мной?! Да ты на себя посмотри! Разве я мог подумать, что моя девушка окажется всего лишь уличным шутом, развлекающим тупую толпу?

Мышка как-то сразу обмякла. И опустилась на диван. И он неприятно скрипнул.

– Да, конечно. Ты когда-нибудь должен был это увидеть.

– Но почему ты мне ничего не сказала?

– А ты ничего и не спрашивал, – она пожала плечами. – А мне все равно откуда берутся деньги. Если их совсем немного. Мне достаточно минимума. Ведь у меня есть главное – ты.

Мы встретились с ней долгим взглядом. И вновь в голову мне пришла любопытная мысль. А ведь со своим голосом, со своим невероятным подражанием звукам скрипки она могла запросто сделать другую карьеру, более серьезную, чем карьера уличного шута. Но она даже об этом не думает. Потому что все свое время убивает фактически на меня, на мои планы, мои мечты, мой покой. И я, конечно, тут же оценил ее жертву. Но вслух почему-то об этом не сказал. Возможно, потому что боялся поселить в ее златокудрой головке иные мысли. А вслух я пробурчал уже не строго, почти виновато, совсем другое:

– Ну, я ведь тоже кое-что могу сделать. Для нас…

– Ну, конечно, можешь! Но я хочу, чтобы ты сам ко всему пришел. Без подсказок. Понимаешь, Гри… – и она запнулась, не зная как меня все же назвать.

И я, как всегда, в порыве нежности, бросился к ней и уткнул лицо в ее острые коленки, и сквозь слезы, не стыдясь их, прошептал:

– Гришка, называй, как всегда, просто Гришкой.

Она целовала мои взъерошенные волосы и шептала в ответ:

– А сейчас я тебе сыграю Моцарта. Его никто еще не слышал, кроме тебя…

Следующим утром я твердо решил открыть двери самого популярного в столице журнала. Я рискнул показать им свои лучшие фотографии. Фотографии из жизни солнца. Мышка обрадовалась моему решению. И мы тут же с ней принялись копаться в наших потрепанных вещах, выбирая из них самые приличные для выхода в деловой мир. И, посмотрев на себя в зеркало, мы тут же решили, что имеем вполне подходящий.

Первое, на что мы наткнулись, открыв тяжелую дверь солидного издательства – это были презрительные недоуменные взгляды, брошенные на нас, на простенькое коричневое, как у школьницы, платье Мышки, на мой пиджак из которого я давно вырос. Я почувствовал страшную неловкость. И от неловкости не мог вымолвить ни слова. Я смотрел на солидную, выхоленную, гладковыбритую редколлегию. И мне становилось все страшнее и страшнее, и первая мысль была мысль о побеге. Но Мышка не оставила за мной возможности сбежать. Она тут же выхватила картонную папку из моих рук и смело приблизилась к длинному столу из красного дерева.

– Вот! – торжественно произнесла она. – Это лучший шанс для вашего журнала. Не упустите его! – и она почти небрежно бросила папку на стол. Папка проехала по нему и остановилась прямо перед их носом.

Они ехидно усмехнулись и стали лениво рассматривать фотоснимки. Их лица оставались непробиваемыми. И все-таки сквозь это показное равнодушие я смог уловить оживление в их холодных глазах.

– Вы говорите – шанс? – не выдержал наконец один из этих выхоленных красавчиков. И расхохотался. И так же небрежно бросил папку с моими фотографиями на стол. Она, проехав по нему, уже остановилась напротив Мышки.

Мышка с нескрываемой ненавистью уставилась на них. Но пока молчала.

– С таким шансом, ребятки, мы бы давно уже подметали улицы. Но мы это право оставляем для вас. А в свободное время можете развлекаться любительскими фотками, такого дешевого качества, на таком дешевом фотоаппарате, – и они, как по команде, вежливо улыбнулись. И уткнулись носом в стол из красного дерева, дав понять, чтобы мы убирались как можно скорее.

Я не выдержал и бросился к выходу. И за спиной услышал возмущенный крик Мышки:

– Да вы на себя посмотрите! И на свой мерзкий журнал! Да он мертвый и фотографии в нем – мертвые. Для кого вы все это выпускаете? Для мертвецов? Поверьте, на том свете им это не пригодится!

Не знаю, чтобы она еще наплела, если бы я вовремя не схватил ее за рукав и силой вытащил за дверь.

– Ты с ума сошла! – уже на улице зашипел я ей в ухо. – Ты хочешь испортить мне жизнь, мое будущее…

– А что, по-твоему мы должны были потупить глаза и промычать что-то вроде: мы учтем ваши прекрасные замечания и пожелания.

– Да иди ты! – не выдержал я и почти бегом зашагал прочь от нее…

Я бесцельно бродил по многоцветному многомиллионному городу. Абсолютно одинокий, маленький человек в этом страшном бездушном мире. Помню, внезапно темная туча заслонила солнце, и хлынул ливень. Как давно не было дождя, подумал я, и почему-то обрадовался. Я понял, что давно уже устал от этого надоедливого солнца. И его яркий свет все чаще раздражал мои глаза. Ливень хлестал меня по щекам. Но я не обращал внимания. Напротив, он мне как бы помогал еще больше себя жалеть. Жалеть свое жалкое существование, свой нелепый пиджак, из которого я давно вырос, свои пожеванные папиросы, которые я прикуривал одну от другой. Мой дешевый, такой же жалкий, как и я, фотоаппарат болтался за спиной. Я его уже ненавидел. Ведь именно эта дешевка была повинна в моем провале. И этот дешевый мир, который мы выдумали с Мышкой, тоже был повинен в моем невезении…

Когда я мокрый, продрогший с ног до головы и умирающий от жалости к себе, вернулся все-таки в наш домик. Мышки еще не было. Было уже очень поздно. И очень темно. И я удивился. А потом испугался. Я совершенно один валялся на скрипучем диване в полумраке. И страшные мысли неотступно осаждали мой воспаленный мозг. Я вдруг испугался, что останусь совсем один в этом мире. И никому на свете не будет дела до моих проблем, моих переживаний, моих слез.

Только Мышка, только она могла принять мою боль на себя. И где она может быть в такой поздний час? И я ясно осознал, как мне без нее плохо. Она целиком завладела моим сердцем, моей жизнью, и теперь, теряя ее, я вдруг понял, что меня словно половинят на части, и от этой жгучей боли мне хотелось кричать во весь голос. Но крикнуть я так и не успел. Потому что как только услышал скрип ключа в дверной скважине, я закрыл лицо руками и заплакал. Уже от радости, от счастья, что я вновь не один, что моя боль вновь может покинуть меня, и мне уже было плевать на сегодняшний провал в издательстве. Я хотел быть только с Мышкой и бесконечно целовать ее загорелое личико.

Она появилась на пороге в своем длинном, широком не по размеру коричневом платьице, вся промокшая насквозь и в ее огненно-рыжих волосах блестели крупные капли дождя, и в своих руках она держала огромный футляр от скрипки.

– Мышонок! – бросился я к ней. – Ты весь продрог! Я тебя сейчас согрею, Мышонок!

Она не выдержала и, уткнувшись лицом в мою крепкую грудь, глухо разрыдалась.

– Что случилось, Мышонок? Ну же! Что? Тебя кто-то обидел?

Она отрицательно качала головой, дрожала от холода и все также беззвучно плакала на моей груди, и моя рубашка уже промокла, то ли от ее мокрых слипшихся волос, то ли от слез.

– Ну, прошу тебя, Мышка, не надо. Ты прости меня только…

Я наконец взял из ее рук огромный кожаный футляр и вдруг почувствовал, что он удивительно легкий. Неприятный холодок пробежал по моему телу. Я со страхом щелкнул замком. Футляр был совершенно пуст.

– Где скрипка? Ну же, Мышка, отвечай, где? – в моих глазах застыл ужас. Я уже все понимал, все так же механически повторяя, – Мышоночек, скажи, где твоя скрипка, самая чудесная скрипка на свете. Ты же так здорово на ней играешь! Сыграй на ней, Мышонок!

Она молча достала из кармана толстую пачку денег, аккуратно перевязанных лентой.

– Вот моя скрипка, – и она протянула мне эти бумажки, – теперь ты сможешь наконец-то купить самый лучший фотоаппарат и самую лучшую пленку…

– А ты? Как же ты, Мышка? – спросил я, все же взяв из ее рук деньги.

– Я же не умею играть на скрипке. А зачем она нужна, если я не умею играть?

Честно говоря, я не подозревал, что скрипка может так дорого стоить. И это приятно кольнуло мое сердце. Денег, действительно, было достаточно, ну, если не для самой лучшей, то вполне приличной для профессионала аппаратуры.

– Мышонок, мой славный маленький Мышонок, – я со всей силы обнял ее. И слова мои были искренними. Но искренность моих слов еще ничего не доказывала. – Все у нас будет хорошо. Теперь я по-настоящему смогу заботиться о тебе…

Она счастливо улыбалась. Ее слезы уже высохли. Она мне, как всегда, поверила.

И все равно этот вечер был самый грустный из тысячи вечеров нашего хрустального рая. За окном по-прежнему барабанил дождь. А мы сидели, крепко обнявшись. И впервые в наш вечер не ворвалась сумасшедшая музыка Моцарта. Великий композитор сегодня от нас отвернулся. И, наверно пожалел, что когда-то несколько веков назад посвятил музыку нашей любви.