Царица парижских кабаре - Людмила Лопато

Глава вторая

«Марь Иванна, очень странно…» Первые артистические впечатления. Вертинский, Лемешев, Елена Трутовская. «Харбинский киднепинг»

Вскоре после моего рождения семья переехала в большой дом в Новом городе. Он стоял на возвышенности, на южном берегу Сунгари. На двух пересекающихся проспектах, Большом и Вокзальном, кипела деловая жизнь, были лучшие магазины и кафе, красивые здания Русско-Азиатского и Русско-Китайского банков, Правления КВЖД, бывшего Гарнизонного собрания (похожего на крепостную цитадель, в стиле ар-нуво), Московских торговых рядов, акционерного общества «Чурин и К0» (на крыше которого была прелестная, почти сказочная круглая башенка с куполом), иностранных консульств…

Огромный храм японских синтоистов на Вокзальном проспекте занимал целый квартал! Впрочем, неподалеку располагались и лютеранская кирха, и католический костел, и армянский храм, и русская старообрядческая церковь, и буддийский храм Цзилэсы с драконами на черепичных крышах.

А на пересечении двух проспектов, на круглой площади, стоял бревенчатый Свято-Николаевский собор, выстроенный еще первыми харбинскими переселенцами.

Помню наш особняк, огромный фруктовый сад, теннисный корт, каток, турецкие бани и три маленьких отдельных домика для служащих. К нам из революционной России добралась младшая сестра мамы, Ольга Михайловна, с мужем и шестью детьми. Они разместились на первом этаже дома, где прожили много лет.

По российским понятиям о семейных отношениях того времени в переезде к нам тетушки, дядюшки, шести кузенов и кузин ничего из ряда вон выходящего не было. Хотя проблем, конечно, хватало.

По нашему саду гуляли белые барашки, мы почему-то называли всех их по имени-отчеству. Как-то раз вдруг степенная овца Мария Ивановна исчезла. Все дети в доме, числом девять человек, волновались два дня, расспрашивая всех, где же овца. Один из поваров наконец нехотя ответил: «Кажется, Марию Ивановну съели…»

С мамой, по крайней мере неделю, мы были холодны как лед.

Харбин моего детства – это и ледяные горки, и каток на Сунгари. Река была очень любима горожанами. Еще задолго до прихода русских маньчжуры дали ей имя Зунгари-ула – «Молочная река»: действительно, летом вода в реке была мутной, белесой. Китайское название Сунгари переводилось весьма поэтично – «Река кедрового цветка».

Харбин моего детства – это и подружки, и школа, и музыка. У нас несколько раз менялись гувернантки. Была и «фребеличка» Анна Адамовна, выписанная родителями из Германии, чтобы учить нас немецкому (куда быстрей мы научили ее говорить по-русски), и энтузиастическая, полная идей Эмма Петровна – с ней мы увлеклись марионетками, спектакли в доме шли через день, и до сих пор не могу забыть, какое удовольствие я получала от домашнего кукольного театра! Самым большим горем и самым суровым наказанием за шалости для меня в ту пору были слова Эммы Петровны: «Сегодня в театр можешь не приходить».

Некоторое время спустя к нам поступила гувернанткой Вера Ивановна, вдова офицера-колчаковца, научившая меня петь самые первые мои романсы – «Молодушку» и «Мы встретились случайно, вдруг и странно…» Оба романса я пою до сих пор.

День был расписан по часам: занимались английским и французским, брали уроки танцев. С шести лет меня учила музыке изумительная харбинская пианистка Аптекарева, и уже в восемь лет я, как и другие ее ученики, играла на концертах в Железнодорожном собрании.

Это были ответственные выступления: зал вмещал полторы тысячи слушателей!

А летом концерты «Желсоба» часто устраивались в саду.

У нас была устроена сцена для домашних спектаклей. Ставили мы «Золушку» и забытую теперь оперетту «Иванов Павел», любимую русскими гимназистами, их школьным невзгодам и посвященную. В ней я изображала сторожа. Вся моя роль была в два слова – я звонила в колокол и говорила невероятно низким басом: «Пора вставать!..»

Позже я поступила в женскую гимназию М.А. Оксаковской – она располагалась на Вокзальном проспекте Нового города, в прекрасном, светлом и нарядном здании. По воскресеньям там собирались музыканты-любители, исполняли струнные трио, квинтеты, сонаты. Но – увы! Гимназистки младших классов на эти вечера не допускались. Наши обязанности в гимназии Оксаковской, к сожалению моему, состояли отнюдь не в музицировании.

Математик, высокий элегантный господин в очках, меня буквально презирал: ни малейшего таланта к арифметике, алгебре и физике у меня не было!

Зато стихи, все, что мы учили в гимназии, помню до сих пор.

По поведению мне довольно часто ставили «кол», потому что я всегда оказывалась заводилой во всех шалостях, да еще иногда говорила друзьям: «Господа, пойдемте в синема! Все приглашены!»

Харбинские синема той поры назывались громко и завлекательно: «Театр Азия», «Атлантик», «Весь мир». Мы покупали шоколад и шли большой компанией смотреть старые комедии Макса Линдера или новые Чарли Чаплина. Однажды отец спросил: «Люсенька, это правда, что ты приглашаешь в синема всех друзей?»

Полная правда состояла в том, что иногда я приводила в синема полкласса.

Узнав это, отец засмеялся: «Ты – дорогая хозяйка».

Слова его были пророческими: приглашать друзей я люблю до сих пор.

Это оказалось моим призванием и делом жизни.

Когда я училась во втором или в третьем классе, в Харбине появился бандит Корнилов со своей шайкой (в основном в ней состояли грузины и осетины). Они наводили ужас на город, похищая детей состоятельных горожан. Банда, например, украла сына богатого коммерсанта Каспе – способного мальчика, которому прочили славу пианиста. Отец его отказался платить выкуп, надеясь на помощь полиции. Мальчику отрезали ухо и прислали отцу. Затем пришла вторая такая же посылка. Потом сын Каспе был бандой Корнилова убит.

За нас тоже боялись и потому возили в автомобиле. Наш «форд» еще был для Харбина редкостью. Боялись не напрасно: вскоре и моему отцу позвонили неизвестные и потребовали денег – иначе похитят нас. Отец ответил: «Вы знаете, что для меня дети важнее, чем деньги. Приходите ко мне в контору, мы договоримся». – «Как мы можем быть уверены, что вы не позовете полицию?»

Отец дал им честное слово. И они пришли. Во главе с самим Корниловым.

Я это помню хорошо: мы сидели дома и волновались. Бандиты потребовали какую-то очень большую сумму, отец сказал: «Таких денег у меня нет. Но сколько я могу, вам заплачу». Подумав, они сбавили цену… Потом отец сказал Корнилову: «Мне вас жаль, вы умный молодой человек. Если будете продолжать в том же духе – кончите на виселице». Корнилов ответил: «Господин Лопато, это мое дело, и оставим этот разговор».