Рассмешить бога - Елена Кашева

Глебаня открыто смеется надо мной. Что я могу знать об антиквариате?

Я заявила, что буду присутствовать на оценочной комиссии, которая проходит каждый вторник в первой половине дня. В магазин стекаются старушки и старички из близлежащих домов. Приносят на продажу старые часы с кукушкой, древние самовары, просят оценить стулья Тонета прошлого века.

Я таскаюсь за Глебом по пятам. Его раздражает мое присутствие. Пару раз он уже попытался меня наколоть. В салоне магазина стоял комод столетней давности. Красного дерева, с инкрустацией. Ценная штучка. Глеб загнал его по более высокой цене, чем значилась в книге учета. Разницу опустил в свой карман. Я случайно узнала об этом, закатила скандал. Разницу поделили пополам.

Я подумала после этого: интересно, он так же обманывал Стаса или играет на моей неопытности?

Потом я наблюдала сцену торга Глебани с каким-то старичком, который притащил на комиссию древнюю икону. Глеб, исполненный правоты, с пеной у рта доказывал, что икона, хоть и древняя, ценности не представляет и стоит от силы пятьдесят долларов. Его помощник – оценщик, мужчина лет сорока пяти, сильно пьющий, с помятой мордой, не внушающей доверия, – стоял на стороне Глеба. Старичок упирался на двухсот долларах: ему кто-то сказал, что икона редкая и пару сотен баксов точно стоит.

– Ты че, мужчина, – взвился Глеб, – тебе специалист говорит, что икона твоя – деревяшка. Из милосердия тебе шестьдесят долларов готов отдать. Ты подумай, это твоя пенсия за два месяца!

В конце концов старик согласился.

Через несколько дней Глебаня загнал икону за триста долларов.

Я была в шоке. И Глебу сказала:

– Сука ты, оказывается.

– А ты дура, – тут же отозвался Глебаня. – И Стас твой.дурак. Если бы не я, сидели бы вы на копейках. Бутылки бы на станциях собирали. Не умеешь зарабатывать деньги – или заткнись, или катись отсюда.

– Никуда я не покачусь, а буду наблюдать за тобой и за руку ловить.

– Ну-ну, – хмыкнул Глебаня.

Через пару дней после этого инцидента в магазин зашла женщина лет сорока пяти. Типичная интеллигентка, затюканная жизнью: усталые безрадостные глаза, мешковатая одежда, стоптанные ботинки. Клиентка принесла на комиссию сумочку, расшитую бисером. Глеб заявил, что хотя это работа прошлого века – к эксперту не ходи, – но сама вещь в крайне плохом состоянии: бисер местами осыпался, обнажив вытертый холст, синий бархат, окаймлявший сумочку выше рисунка, выгорел. В самом деле, сумочка производит удручающее впечатление.

Женщина нервничала:

– Мне сказали, что за нее хорошо заплатят.

– Милочка, мне только работа реставратора обойдется в пару сотен долларов, – доверительно сказал Глеб. – Вот тогда это будет вещь. А сейчас – на помойку.

– Тогда я пойду в другой магазин.

– Воля ваша, – и Глеб широко разводит руками.

Я улавливаю на лице этой женщины отчаяние: ей нужны деньги сейчас, позарез, а эта сумочка, наверное, осталась как память о бабушке или прабабушке. Глебу она поверила, и в другой магазин не пойдет, но вот то, что она останется без денег, – без тех денег, на которые рассчитывала, – ее окончательно удручает.

Она буквально выскакивает из магазина, не успев решить для себя, отдать ли сумочку за те гроши, что ей предложил Глеб, или сохранить раритет? Буквально через двадцать шагов она замирает на тротуаре и нерешительно топчется под мелкой моросью, взвешивая окончательные «за» и «против».

Я выскакиваю за ней:

– Подождите! Сколько вы хотите за нее?

– Сто пятьдесят долларов, – шепчет она, и веки ее краснеют: вот- вот расплачется.

– – Я беру ее у вас. Поверьте, Глеб не обманул вас. В другом магазине вам больше никто не даст.

Я протягиваю деньги. Женщина буквально выхватывает их, словно опасаясь, что я передумаю. И начинает почему-то объясняться мне:

– Меня сократили, а новую работу так трудно найти, денег ведь никто не даст просто так… Я бы ни за что не продала, но деньги…

– Зачем вы все это говорите мне? Я не нуждаюсь в объяснениях. Всего хорошего. Я забираю сумочку.

– Спасибо, спасибо, спасибо… – доносится мне вслед.

Глеб наблюдает за нами через витрину.

– Благотворительностью занимаешься? – фыркает он. – Полторы сотни долларов на дороге нашла?

– Не твое дело.

– И что ты с ней будешь делать?

– В театр ходить.

– Ну-ну… – Глеб забавляется мной.

Дома выкладываю сумочку на стол, зажигаю яркую лампу, достаю лупу.

Сумочка в ужасном состоянии. Лишних двести долларов на реставратора у меня нет. Деньги выброшены на ветер. Стасу, конечно, все равно. Но мне нет. В самом деле, дурацкий поступок.

Бисер тускло бликует в свете лампы. Трогаю пальцами рельеф вышивки. Внутри появляется странное чувство восторга: нечто подобное я испытала, когда впервые взяла на руки Катюшку. Мне жаль забрасывать такую красоту в дальний ящик шкафа. Есть только один вариант: отреставрировать сумочку самой. И от этой мысли холодеют внутренности. Все равно как напроситься на полет в космос. С другой стороны: если испорчу, – никто не предъявит претензий.

Рисунок дивный: пастушка на лугу. Много оттенков. Цвета от времени поблекли. Бисер сегодня выпускают другой фактуры, иного качества. Впрочем, если хорошенько побегать, можно найти все, что угодно.

И я засыпаю со сладким чувством предвкушения. Перед ним отступает моя извечная тоска о чем-то несбыточном.

Наконец врач сообщает о выписке. Ребра срослись, голова зажила. Пора на домашний режим.

И вот тут происходит первая стычка со свекровью.

– Ну, сыночек, мы поедем домой, – говорит мать Стасу.

Тот молчит.

– Он поедет со мной, – говорю я.

– Кто ты такая? – жестко спрашивает свекровь.

– Жена.

– Он не помнит тебя.

– Вспомнит.

– Ты – обуза. От тебя одни проблемы.

– У нас штамп в паспорте.

– Ну и что? У него их три стоит! Один – о разводе.

– Стас, ну что ты молчишь? – вскипаю я.

Он долго рассматривает нас со свекровью. Потом тихо говорит:

– Я остаюсь со Светланой.

Лицо свекрови каменеет.

Эту маленькую битву я выиграла. Но что мне с того? Я не чувствую сладости победы.

Пока Стас собирается, лечащий врач хватает меня за локоть: – Я хочу дать вам несколько советов. Он серьезно озабочен здоровьем Стаса. Выписывает несколько рецептов лекарств для сосудов головного мозга, снотворное, болеутоляющее. Но дело не в лекарствах.

Врач мнется, что-то решает для себя, прежде чем сказать наконец:

– Послушайте, Вы осознаете, какую ответственность взваливаете на свои плечи?