Сигнал к капитуляции - Франсуаза Саган

– Дней десять-пятнадцать, – прикинув, ответил Шарль. – Весной Нью-Йорк просто очарователен. Вы его видели только зимой. Помните, у вас от холода даже носик посинел. Вид был как у взъерошенного воробья, а в глазах упрек, точно это я нарочно устроил морозы.

Он засмеялся, в голосе слышались нотки нежности и ностальгии по тем счастливым временам. Люсиль вспомнила, что прошлой зимой в Нью-Йорке и правда была страшенная холодрыга, но никаких нежных воспоминаний у нее при этом не всплыло. Только мелькали какие-то бесконечные переезды на такси из отеля в ресторан и обратно. Всякие романтические, душещипательные воспоминания обычно приходились на долю Шарля. Вдруг ей стало стыдно: даже по части чувств она живет за его счет! Это смущало больше всего. Она не хотела, чтобы Шарль из-за нее страдал, не хотела лгать, не хотела говорить правду. Ей хотелось, чтоб он обо всем догадался сам и ничего не надо было объяснять. Люсиль была чудовищно малодушна.

Они встречались два, иногда три раза в неделю. Антуан пускался на всякие ухищрения, чтобы сбежать с работы. Люсили было проще: Шарль не имел привычки выспрашивать, как она проводит дни. Едва переступив порог его комнатушки, они, дрожа, погружались в темноту. У них почти не оставалось времени на разговоры. Тела их познавали друг друга с такой жадностью, что все вокруг словно исчезало. Расставшись, они тщетно пытались воссоздать в памяти подробности свидания, припомнить хоть слово, хоть один жест. Они покидали друг друга, как лунатики, почти рассеянно, но часа через два уже не в состоянии были думать ни о чем другом, кроме новой встречи – единственной истины, единственной реальности в мире. Все остальное – пустыня. Ради грядущего свидания она научилась следить за временем, только из-за него они замечали других людей – ведь те были препятствием на их пути. Собираясь к Антуану, Люсиль раз по шесть проверяла, не забыла ли ключи от машины, раз десять прокручивала в уме маршрут, раз сто смотрела на часы – это она-то, всегда относившаяся ко времени столь пренебрежительно. Антуан с утра твердил секретарше, что у него в четыре деловая встреча. Он выходил с работы без четверти четыре, хотя жил в пяти минутах ходьбы от издательства. Оба добирались до места едва живые от переживаний. Она – потому что по пути угодила в пробку. Он – из-за того, что еле отделался от назойливого автора. Со вздохом облегчения они бросались друг другу в объятия, как если бы избежали смертельной опасности. Все, чем они рисковали, – пятиминутное опоздание.

В миг наслаждения у них вырывалось: «Я люблю тебя». Но только в эти мгновения. Иногда, в наступившей передышке, Антуан склонялся над Люсилью и, гладя по щеке, нежно шептал: «Ты мне нравишься». Она улыбалась, и он признавался ей, как бесит его эта улыбка, если она адресована другому. «Когда ты улыбаешься, у тебя такой беззащитный вид. Мне становится страшно», – объяснял он. «Обычно я просто думаю о чем-то своем, а улыбаюсь из вежливости. И вид у меня никакой не беззащитный, а отсутствующий». – «Кто тебя знает, о чем ты думаешь, – возражал он. – Иногда кажется, будто ты что-то замышляешь или скрываешь, словно у тебя какой-то секрет». – «У меня действительно есть один секрет, Антуан…» Положив голову ему на плечо, она шептала: «Не надо много думать, нам так хорошо». И он замолкал. Он не решался сказать того, что мучило его, что без конца вертелось в мозгу бессонными ночами рядом с Дианой, притворившейся спящей. «Так больше не может продолжаться. Почему мы не вместе?» Беспечность Люсили, ее умение отгораживаться от любых проблем порой его обескураживали. Она не желала говорить с ним о Шарле, не хотела строить планов. Неужели ее удерживает с Блассан-Линьером расчет? Но она казалась такой свободной. Она уклонялась от любых разговоров о деньгах. (Видит бог, никто не говорит так много о деньгах, как богачи.) Антуан не мог поверить, что она способна хоть на что-то из корысти. Она говорила: «Люблю жить налегке. Ненавижу собственнические инстинкты». Она говорила: «Я по тебе соскучилась». У Антуана в голове не укладывалось, как все это может сочетаться. В глубине души он надеялся, что все решится само собой. Например, их застукают вместе, и случай совершит мужской поступок за него. Он презирал себя за это – при всей своей беспечности и чувственности Антуан не был чужд морали.

Такого, как с Люсилью, он никогда прежде не испытывал, но увлечений пережил много. Запоздалое раскаяние окрасило его связь с Сарой в трагические тона. Он вообще легко становился жертвой самокопаний, был одинаково готов и к счастью, и к несчастью. Люсиль оставалась для него загадкой. Он не мог понять, что в отличие от него она любила лишь раз, десять лет назад, успела забыть это чувство и их любовь кажется ей чудесным, неожиданным, хрупким подарком, что она не хочет загадывать о будущем из чувства, близкого к суеверию. Она любила ждать его, скучать по нему. Прятаться ей нравилось меньше, чем понравилось бы жить с ним открыто. Каждая минута счастья казалась самодостаточной. В последнее время ее стали умилять наивные песенки о любви, но, слушая их, она никогда не примеривала к себе звучавших там слов о «единственной» и «вечной» страсти. За главное жизненное правило она взяла никогда себя не обманывать. Ей даже казалось, что из-за этого она нередко впадает в цинизм. Будто способность трезво судить о своих чувствах непременно приводит к цинизму, а все эти любители романтики не передергивают и так уж держатся своих возвышенных правил в реальной жизни. Она любила Антуана, но была привязана к Шарлю. Антуан сделал ее счастливой, но ей не хотелось сделать несчастным Шарля. Она много думала о них двоих, а о себе слишком мало, чтобы почувствовать к себе презрение за неспособность сделать выбор. Она смутно понимала, что поступает жестоко, но счастье все равно переполняло ее.

Что она не утратила способности страдать, Люсиль обнаружила совершенно случайно.

Они с Антуаном не виделись уже три дня – перипетии светской жизни разнесли их по разным гостиным. На четыре у них было назначено свидание. Люсиль пришла вовремя и удивилась, что Антуан не открыл ей дверь. Впервые она воспользовалась ключом, который он ей дал. Комната пуста, ставни открыты. На миг ей почудилось, что она не туда попала – Антуан всегда закрывал ставни и зажигал маленький ночник, освещавший только кровать и кусочек потолка. Она с любопытством прошлась по комнате, такой знакомой и такой чужой, пробежала глазами по корешкам книг, подобрала с пола галстук, принялась рассматривать очаровательную и насмешливую картину начала века, которой прежде не замечала. У нее было чувство, будто она вторглась в квартиру чужого мужчины, неведомого молодого холостяка, живущего на скромную зарплату. Кто он, откуда, кто его родители? Был ли он счастлив в детстве? Она присела на кровать, вскочила, подошла к окну. Она казалась себе нескромной. Впервые она подумала об Антуане как о другом человеке. Она знала его руки, губы, глаза, его тело. Но этого ведь мало. Уже четверть пятого, они не виделись три дня. Его все не было, телефон молчал. Люсиль прошлась по мрачноватой комнате, взялась за книгу, но сразу отложила. Если не может прийти, хоть бы позвонил! Она сняла трубку в надежде, что аппарат сломан, но услышала гудок. А может, он просто не захотел? При этой мысли она застыла в неестественной позе, как смертельно раненные солдаты на старинных гравюрах. В памяти вихрем пролетали обрывки их встреч: то, что выглядело упреком, могло оказаться скукой. А мягкость объяснима желанием скрыть горькую правду: он не любит ее. Она вспоминала, как и что он ей говорил, выискивая в словах признаки безразличия. «Что ж, он меня не любит», – произнесла она вслух. Люсиль сказала это спокойным голосом, но фраза тут же обрушилась на нее, как удар хлыста, ею самою занесенного. «Как же я буду жить, если Антуан не любит меня?» Жизнь вдруг показалась ей пустой, унылой и безрадостной, вроде покрытой пеплом каменной равнины в Перу на любимой фотографии Антуана.

Люсиль стояла посреди комнаты, ее била дрожь. Это было так мучительно, что она принялась сама себя утешать.

– Спокойнее, – сказала она вслух, – спокойнее.

Она обращалась к своим душе и телу, точно к паре испуганных лошадей. Ничего не получалось. Она обхватила плечи руками и, уткнувшись лицом в подушку, простонала: «Антуан, Антуан». Она удивлялась самой себе, она и не знала, что способна испытывать такую боль. Она уговаривала себя: «Не сходи с ума». Но другой голос все громче кричал: «Дура, как ты будешь жить без золотистых глаз Антуана, без его голоса!» В церкви по соседству прозвонили пять часов. Ей чудилось, что это в ней самой бьет жестокий и безумный колокол. В эту секунду в дверь влетел Антуан и бросился на кровать. Люсиль все-таки дождалась его! Он чувствовал себя несказанно счастливым, целовал ей лицо, волосы и на чем свет стоит клял своего шефа, от которого не мог избавиться битый час. Прижавшись к нему, она шептала его имя. Она никак не могла поверить своему счастью. Выпрямившись, она села на край кровати спиной к нему.