Шерлок Холмс и уэльские тайны - Ллойд Биггл-младший

Я выехал в понедельник в 9.15 утра с вокзала Паддингтон. Поезд следовал в Уэльс через Бирмингем. Шерлок Холмс и Рэбби пришли на вокзал проводить меня.

Через три часа поезд прибыл в Бирмингем, опоздав на десять минут. Все эти три часа за окном мелькали дома, фабрики, склады — короче, пейзаж был сплошь индустриальный. Зато после Бирмингема, едва мы миновали мост через Северн, картина изменилась: появились холмы мягких очертаний, приютившиеся у подножия невысоких гор. Глядя в окно, я думал о том, что мне предстоит ответственная работа. Она заключается в кропотливом собирании сведений и последующей обработке информации: среди массы фактов надо выделить самые важные, ведущие прямо к делу. Конечно, это черновая работа, но без неё невозможны никакие блестящие умозаключения. Мой предшественник, доктор Уотсон, обычно опускал эти подробности, описывая деятельность своего знаменитого друга, и потому его рассказы о Шерлоке Холмсе кажутся несколько высокопарными и мелодраматичными. В отличие от доктора Уотсона, я самостоятельно проводил предварительное расследование, что, помимо прочего, давало Холмсу возможность сосредоточиться на разработке каких-то других версий и, следовательно, выиграть время.

Поезд сделал остановку в Уэлшпуле, потом в Монтгомери. Следующая остановка была в Ньютауне. В путеводителе говорилось, что там проживает шесть с половиной тысяч жителей, имеются две ткацкие фабрики, раз в неделю работает рынок и раз в месяц проводится ярмарка, на которой торгуют лошадьми.

Путь лежал по долине реки Северн. Увидев две высокие фабричные трубы, я понял, что мы подъезжаем к Ньютауну. Была половина четвёртого.

Я вышел на платформу, держа в руке узелок с вещами. Собираясь в дорогу в Лондоне, я решил, что будет лучше, если я поеду без чемодана. Ко мне подошёл бородатый мужчина и, поздоровавшись, спросил:

— Вы Эдвард Джонс? Я Дафидд Мадрин. Вы не возражаете, если я стану называть вас по-валлийски — Айори?

Он мне сразу понравился. Ему, наверное, не было ещё тридцати, но борода сильно его старила.

— Мне очень приятно, — ответил я, — познакомиться с валлийским бардом.

Мои слова явно покоробили его.

— Я пишу стихи, — сказал он, — значит, могу в какой-то степени считать себя поэтом. Но бардом у нас называют поэта, ставшего победителем на фестивале поэзии.

— Простите, я этого не знал, — пробормотал я. Интересно, было ли известно Холмсу значение этого слова? Конечно да, и он просто разыгрывал меня, как делал это уже не раз. — Вы очень хорошо говорите по-английски, — добавил я, пытаясь загладить свой промах.

— Увы, — вздохнул Мадрин, — видимо, поэтому мои валлийские стихи всего лишь посредственны.

Я промолчал.

Мы вышли из длинного здания вокзала, и я опять обратил внимание на два кирпичных строения, которые видел мельком, подъезжая к городу. Одно было пятиэтажное, другое — семиэтажное. Они стояли рядом, соединённые чем-то вроде крытого перехода на уровне третьего этажа. На другой стороне вокзальной площади виднелась школа, построенная в классическом стиле. Справа от школы — большая церковь.

Мы сели в поджидавшую нас коляску, и Мадрин обратился к усатому кучеру, который с любопытством посматривал на меня:

— Хемфри, познакомься с моим кузеном из Лондона. Его зовут Айорверт Джонс. Сейчас Хемфри доставит нас на своей замечательной коляске в отель «Медведь».

— Для жителя Лондона у вас очень хороший цвет лица, мистер Джонс, — отозвался кучер, после чего хлестнул лошадь, и коляска покатилась.

— Нам с вами надо о многом переговорить, — произнёс Мадрин. — Мистер Сандерс ввёл меня в курс дела, и я постараюсь быть вам полезным. Между прочим, Бентон Тромблей сейчас в Ньютауне.

— Он сын Эмерика Тромблея?

Мадрин кивнул.

— Мне надо обязательно встретиться с ним, — сказал я.

— Он работает вон там. — Мадрин показал рукой на кирпичные здания.

— Чем он там занимается?

— Это фабрики, они принадлежат сэру Прайс-Джонсу. Бентон работает клерком на складе готовой продукции. Полковник, сын сэра Прайса, взял его на работу, потому что он сильно нуждался. Между прочим, бабка полковника была в родстве с Робертом Оуэном.

Сказав это, Мадрин посмотрел на меня так, словно бабка полковника была праправнучкой самого Шекспира.

— Вы не хотели бы осмотреть могилу Оуэна? — спросил вдруг он.

— Да, конечно, — ответил я, не задумываясь, и тем, кажется, очень удивил Мадрина.

— Я это потому предложил, — продолжал Мадрин, словно извиняясь передо мной, — что Бентон всё равно повёл бы вас туда. А так сэкономим время, а заодно и поговорим обо всём.

— Не понимаю, при чём тут Роберт Оуэн? — удивился я.

— Неужели мистер Сандерс ничего не говорил вам о Бентоне?

— Он сказал, что Бентон поссорился с отцом и ушёл от него.

— К сожалению, мистер Сандерс и Брин Хьюс — люди предубеждённые. Вы скоро составите собственное мнение о Бентоне. — Он с минуту помолчал. — Я заказал вам в «Медведе» номер. Вы любите ходить пешком? — Он улыбнулся и посмотрел на меня. — Я имею в виду не прогулки по лондонским улицам, а путешествие по горам и долам, когда за день проходишь миль двадцать-тридцать.

Если он думал удивить меня, то ошибся. Борроу в своей книге уже подготовил меня к тому, что тридцать миль — это среднее расстояние между валлийскими деревнями.

— Думаю, что смогу пройти и чуть больше, — ответил я. — Но сначала надо потренироваться на более коротких расстояниях.

— Конечно. Иногда мы будем путешествовать верхом. — Он посмотрел на мои ноги. — В этих ботиночках вы далеко не уйдёте. Вам надо будет купить что-нибудь погрубее и понадёжнее.

Мы проезжали мимо ухоженных двухэтажных и одноэтажных домов, в большинстве кирпичных и лишь изредка деревянных.

— Я смотрю, в Ньютауне много красивых зданий, — заметил я.

— Ньютаун — валлийский Лидс, — ответил Мадрин. — Хотя сейчас наблюдается спад производства, город славится знаменитой валлийской фланелью. Вы никогда не слышали о ней?

Миновав прекрасное здание магистрата, увенчанное башенкой с часами, мы оказались в центре города. Потом обогнули здание библиотеки и проехали мимо ничем не примечательного дома. На втором этаже его была укреплена доска, на которой большими чёрными буквами было написано:

«В ЭТОМ ДОМЕ РОДИЛСЯ РОБЕРТ ОУЭН, ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕКОЛЮБЕЦ».

Мадрин объяснил мне, что здесь отец Оуэна торговал скобяными изделиями и шорной упряжью и что сейчас в этом доме типография. Отель «Медведь» находился рядом. На рекламном щите значилось, что это самый большой и комфортабельный отель в Северном Уэльсе, что каждый номер оборудован ванной, к услугам гостей лужайки для игры в гольф, бильярдные и, наконец, недалеко от города есть много красивых мест для охоты и рыболовства.

Я оставил в номере свой узелок, и мы прошли сначала по центральной улице Брод-стрит, потом свернули на Олд-Чёрч-стрит и попали, наконец, на церковное кладбище, которое отлого спускалось к Северну. Мне нравилось идти по чистым улицам, слушать мелодичный звон на башне магистрата через каждые четверть часа и дышать полной грудью.

— Как видите, — сказал Мадрин, — церковь Святой Марии, на кладбище которой похоронен великий человек, стоит в развалинах, и никто не собирается восстанавливать её, хотя она построена в тринадцатом веке. В городе есть новая церковь Святого Давида, недалеко от вокзала, и потому старая заброшена, а жаль.

Мы прошли к могиле и остановились.

— Оуэн выступал против церковных обрядов и вообще церкви как общественного института, хотя и был по-своему верующим человеком, — проговорил Мадрин. — Он вернулся в город своего детства уже почти девяностолетним стариком и здесь скончался. Хотя церковники и выражали недовольство, его всё-таки похоронили на этом кладбище. Местные кооператоры поставили ограду, которую вы видите; хотели даже воздвигнуть памятник, но церковные власти не разрешили.

На чугунной доске ограды было выгравировано:

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ РОБЕРТ ОУЭН, ОСНОВАТЕЛЬ КООПЕРАТИВНОГО ДВИЖЕНИЯ».

Мы обошли могилу и на другой чугунной доске прочли:

«ВЕЛИКАЯ И ВСЕОБЪЕМЛЮЩАЯ ЗАДАЧА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В СЕРДЕЧНОМ ЕДИНЕНИИ И САМОЗАБВЕННОЙ ПОМОЩИ ДРУГ ДРУГУ».

Слева от доски был бронзовый барельеф, изображавший тесно сплочённую группу рабочих, а вокруг них шла надпись:

«ОДИН ЗА ВСЕХ».

Справа располагался барельеф Оуэна.

От реки веяло прохладой, было очень тихо. «Как странно, — подумал я, — что имя великого гуманиста используется для каких-то тайных собраний».

Мадрин дотронулся до моего плеча.

— Вот и Бентон, — шепнул он.

Я обернулся и увидел, что к нам направляется молодой человек в очках, худой и очень скромно одетый. Он был без шляпы, длинные соломенного цвета волосы падали ему на плечи.