Любовью спасены будете... - Андрей Звонков

– А завтра она обязательно спросит у кого-нибудь, где улица Деникина…

– И проспект Врангеля, – стонала Вилечка.

Толик улыбался.

– Эх, весь эффект остался за кадром, – посетовал он. – Все самое интересное будет сегодня утром или днем…

– Слушайте, но ведь это невероятно, – разволновался Носов, – что случилось? Ведь ты очень точно подметил, что многие уже не помнят ничего и никого… Для них Гражданская война и белогвардейские генералы – все одна эпоха и одни герои… Как же так?

– Да что ты, доктор, – успокоил Толик, притормаживая, – кому это все теперь нужно? Мы еще помним, так нам в школе об этом долбили, и в Чапаева мы играли, а они? Для них Отечественная война уже история.

Он объехал огромную клумбу и свернул в проезд к подстанции. Двор был забит машинами.

– Ребята, – радостно сказал Носов, – кажется, мы последние.

Мимо диспетчера не проскочишь.

Вилечка побежала на кухню, проверить чайники, есть ли вскипевшие? Носов отдал карточку в окошко диспетчерской и, засунув туда всю голову, поглядел в список подъехавших бригад, пошевелил губами, считая, и радостно объявил Морозову, в нетерпении топтавшемуся на кафельном полу холла:

– Восьмые! Иди спи!

Морозов, радостно приговаривая «Два часа, два часика…», пошел в фельдшерскую, нащупал в полной темноте свое уже разложенное кресло, развернул тонкое шерстяное одеяло, взбил жиденькую подушку, снял кроссовки, халат и, устроившись на жестком раскладном кресле, натягивая до подбородка одеяло, проговорил:

– Что-то самолеты не падали давно…

– Ты это к чему? – раздался с соседнего кресла совершенно несонный голос Сашки Костина.

– Ни к чему, так, – ответил Морозов и уснул.

Носов постоял еще несколько минут, читая на доске свой график и прикидывая, как распланировать свободное время, если к концу месяца останется трое суток, а в начале следующего будет хотя бы двое свободных, итого – четыре дня. Можно махнуть на рыбалку… И пошел на кухню.

Его любимое место между холодильником и столом занял суровый заведующий подстанцией Герман Исаевич Стахис – отец Вилечки. Очень моложавый, хотя ему было уже больше сорока пяти, он отхлебывал душистый смоляной чай без сахара и о чем-то негромко выговаривал дочке. Когда вошел Носов, он замолчал.

К приходу Носова на подстанцию Герман уже девять лет был заведующим и, несмотря на резкость, любим и уважаем сотрудниками. Отработав положенные годы в районной больнице в Рязанской области, Герман вернулся в Москву и пошел устраиваться на работу. Однако в одной больнице его не устраивала зарплата на предлагаемой должности, в другой начальство было недовольно фамилией Германа. Так ничего подходящего не найдя, он пришел в главк и наткнулся на табличку: «Отдел ординатуры». Заглянул. Здесь просмотрели его бумаги и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по скорой помощи, но для этого надо устроиться работать на скорую.

После семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, обнаружилась острая нехватка заведующих подстанциями, и Герману, к тому времени уже около пяти лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он подумал и согласился.

Стахис подвинул Носову чашку со свежезаваренным чаем – Вилечка позаботилась – и спросил:

– Ну, как работается? – Он всегда так спрашивал, когда в неформальной обстановке сталкивался с Носовым. Его мартышка, как он называл дочь только с глазу на глаз, по-домашнему, сидела напротив, размешивала ложечкой сахар в изящной перламутровой чашечке и изображала пай-девочку. Маленькая, Носову она была чуть выше плеча, с очень гармоничной фигуркой, вьющимися каштановыми волосами и огромными, чуть выпуклыми (в отца) глазами, поверх которых опускались пушистые ресницы, она сидела, помалкивая, лишь тихонько отхлебывала с ложечки горячий чай.

Носов пожал плечами:

– Да в общем все нормально. Рутина…

Стахис понимающе кивнул. Они еще некоторое время молча потягивали чай, потом Вилечка вылезла из-за стола, при этом край ее халатика зацепился за угол и расстегнул пуговичку, открыв совершенно голенький смуглый живот. Герман сверкнул глазами. Вилечка спокойно застегнула пуговку и сказала:

– Жарко же…

Носов сделал вид, что ничего не заметил.

– Иди поспи! – приказал заведующий подстанцией. – Вы же последние…

В этот момент под потолком кухни загудел селектор, усилитель, выключенный с вечера, разогревался. Стахис удивленно поднял брови. Он не успел ничего сказать…

– Всем бригадам на вызов! – сказала диспетчер и добавила: – Герман Исаевич, доктор Стахис! Зайдите в диспетчерскую!

Стахис начал выдираться с любимого места Носова, при этом у него на халате оторвалась пуговица, открыв покрытое густым черным волосом пузо, он чертыхнулся, но тут же добавил: «на мне свитер» – и быстрым шагом направился в диспетчерскую… Носов, как всегда, не спеша допил остывающий чай и, ополоснув кружку, пошел следом.

– Володя! Морозов! Вставай! У вас вызов. – Костин тряс Морозова за плечо.

Морозов открыл один глаз:

– Чего?

– У вас вызов, – сказал Костин, – у всех вызов, самолет упал.

Морозов закрыл глаз и открыл рот.

От такого многоэтажного мата, да еще с закрытыми глазами, Сашка отскочил к двери.

– Ты Михалыча своего разыгрывай, – шумел, не открывая глаз, Морозов. – Я тебе не салага, чтоб со мной так… – Он замолчал, перевернулся, дрыгнул ногой в направлении Костина и накрылся одеялом с головой.

В этот момент открылась дверь фельдшерской и вошел Носов.

– Володя! Подъем! Под Зеленоградом на взлете упал Ил-62, девяносто шесть пассажиров. Пошли! Вилена останется на подстанции…

– Таскать нам не перетаскать… – проворчал Морозов и, вздыхая, принялся обувать кроссовки и натягивать на голое тело халат…

Рейс на Аддис-Абебу вылетел из Шереметьево-2 в четыре тридцать, через пять минут после отрыва бортинженер доложил о пожаре в правом двигателе. Самолет шел на форсаже, но командир приказал применить систему пожаротушения. Сразу после аварийного плегирования зажегся сигнал о пожаре в левом… Самолет рухнул в лес в тридцати километрах от Москвы, едва не зацепив антенны последней высотки поселка Менделеево, пропахал в лесу полосу в полкилометра и взорвался, оставив после себя вывороченные стволы и комья мокрой земли… Одна пара двигателей полностью погрузилась в болотную жижу, а вторая застряла на островке среди тлеющих берез. Изломанное тело самолета зарылось в грунт. Топливо, распыленное в воздухе, вспыхнуло ослепительно-белым шаром и, погорев несколько минут, утихло, остались лишь вывороченные стволы да горящая земля.