Исповедь на подоконнике - Ева Таксиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый надеялся, что товарищи помирятся.
Это же Чехов и Есенин — они только вместе идут!
Адам грелся этой мыслью, поэтому волнение пришло заново лишь по пути в театр, парень не знал реакции парней, не было у него уверенности в их адекватности.
— Идемте! Я покажу вам зал! — чуть не прыгал на месте он. Есенин помог ему расслабиться, когда постучал по плечу и кивнул в сторону указателя «партер».
Булгаков привычно стеснялся уборщиц и работниц гардероба, поэтому шел рядом со спокойным как камень Базаровым, который на самом деле тоже напрягался. Изменения личности, разумеется, происходят у всех, но человеческий фундамент не уберешь. Женя был слишком зол, чтобы радоваться вместе с Адамом.
— Есенин, как много тут замужних дам, не замечаешь? — но Есенин не ответил.
Коровьев аккуратно ввел друзей в красивый зал. Темно-зеленые кулисы укрывали сцену, кресла такого же цвета заполняли всю площадь зала ровными роскошными рядами. Сбоку от стены стояло несколько стульев и рояль — здесь создавалась прекрасная музыка для спектаклей. Нежный свет из единственного горящего прожектора заставлял бархат всей этой зеленой прелести блестеть, как степной простор темной ночью под светом одинокой луны. Нечего сказать: зал выглядел более чем роскошно, словно личный театр французского короля.
— Вы можете все тут посмотреть. За кулисами гримерки, тут играет оркестр, вот-вот-вот, — он кинулся в одному стулу. — Тут я работаю. Все, ребята, ходите! Изучайте!
Ваня сразу сорвался носиться между креслами, повторяя:
— Какая красота!
Базаров с Булгаковым поплелись за кулисы, бродить по небольшим гримеркам, Чехов же, не очень хорошо скрывая свою обиду, молча шатался по театру, теребя кулисы и поглядывая на веселого Ваню, который ползал где-то по полу. Вот он действительно прекрасно делал вид, что все хорошо.
…Саша Касаткин стоял у стены, поджимая в руках края черной толстовки. Глазами он утыкался в пол и старался закрыть их волосами, дабы не пересекаться взглядами с шатающимся по комнате Хеттским. Ваня носился из угла в угол как хорек, злобно поглядывая на друга.
— Нет, больше ты с ними не общаешься! Я так и знал, что эта твоя компания просто поехавшие, а тут такая новость! Не дай бог я узнаю, что ты с Ником, Егором и кто там у вас еще эту дрянь пробовал! — он остановился. — Не пробовал же?
— Ваня, что ты… Нет, конечно… — Касаткин набрался сил, шумно выдохнул и поднял голову. — Но послушай, они не такие плохие, как тебе кажется.
— Саша, у тебя все нормально? Не такие плохие? Если ты не заметил, твои ангелочки с порошком спалились! Я прекрасно понимаю, злодеи же наша компания с парнями, потому что мы сильные и девчонок уводим у таких, как ты, но мы, черт, закон уважаем. — рявкнул он, впритык подходя к Касаткиному.
Тот вжался в стену, зажмурился и расслабился лишь через несколько секунд.
— Вы постоянно деретесь и курите, хотя нет восемнадцати. Сам сколько раз был у директора за то, что раскуривал у школы? Тоже закон не цените. — пугливо возразил парень.
Ваня цокнул, сунул руки в карманы, тряхнул головой и поставил ноги на ширине плеч, не спуская с Саши презрительного взгляда из сжатых голубых глаз. Он укусил щеку изнутри и, пока Касаткин расслаблялся, схватил его за воротник толстовки и, кажется, поднял над землей.
— Парень, мне показалосьили ты сравнил моих ребят с этой шайкой наркоманов? Сравнил, конечно! Я не понял, ты что, за них вступаешься? — поджал губы Ваня, перекидывая Сашу в сторону. Тот схватился рукой за стол и стремительно закачал головой. — Ты реально не понимаешь ничего, малой? Не знаешь, как компании устроены? Лидеры подминают под себя ребят послабее, те с удовольствием слушаются, как бараны, а потом, в твоем случае, садятся вслед за лидерами, так сказать, на иглу. А ты же ничерта не лидер, парень. И это не ты, как тебе кажется, спасешь всех от предстоящей смерти в канаве, а вот тебя к этой самой смерти проведут.
— Они не такие, Ваня, послушай меня, пожалуйста…
— Я не закончил, рот прикрой. А наркотики — это не сигареты, и когда я учил тебя курить, я это прекрасно понимал, знал, что все с тобой в норме будет, если ты не идиот. А в наркоте такой иерархии нет — идиот ты или ровный парень, а поглотит, ты меня услышал?
— Ваня, я не хочу прекращать с ними общаться, пойми! Кроме Ника с Егором там еще другие ребята есть, да даже девчонки! И они ни-ни!
— Вот так, значит? Смотрю и плачу, ты кем себя возомнил, чтобы перечить мне? Ты же знаешь, одно мое слово, и ты окажешься где-то рядом со Славой, и все твои прекрасные товарищи от тебя разом отвернутся, кто захочет дружить с изгоем?
Саша сглотнул, мысленно соглашаясь с другом — Касаткин понимал, что все тянутся к нему, лишь чтобы подобраться к Ване, красивому, харизматичному. Не то что он сам. Хеттский же лучше во всем!
— Ваня, но послушай, хорошо, я не буду общаться с тем, кто употребляет, но с нормальными ребятами то можно?
— Нормальные ребята? — чуть ли не прорычал Хеттский, сжимая рукой локоть друга. — Да клянусь тебе чем хочешь, пройдет месяц, и они все дружно почтут память Ника с Егором, ты сам понимаешь, как. Ты обещаешь, что порвешь все связи с этой компашкой? — Саша молчал. — Касаткин, я тебе из жизни такой ад сделаю. Я же это умею. Молчишь? Дело твое. — Ваня сильно ударил по скуле худенького Саши, тот с грохотом полетел на пол.
Хеттский пнул его ногой в плечо, а Касаткин прекрасно понимал — отпора дать не может. Если Ваня хотел чего-то, он это получал любыми способами. Ваня опустился на колени рядом и кулаком толкнул челюсть друга, из уголка рта вышла тоненькая струйка крови, перед глазами полетели искры. Саша попытался сесть, но руки Хеттского держали крепко, продолжая при этом проверять на прочность тонкое тело, хрустящее от любого, даже самого маленького удара. Саша мычал что-то себе под нос, поднимая запуганные глаза на товарища, который постоянно менял положение и перекидывал друга по полу, подбирая место, откуда можно побольнее ударить.
— Ваня, Ванечка, пожалуйста, остановись! Я перестану, даже не посмотрю на них, ты только остановись, мне больно, Ванечка.
Хеттский остановился и усмехнулся нахальной, полной гордыни и жестокости ухмылкой, глаза блеснули острием ножа…
Есенин носился по залу
