Кандагарская застава - Александр Проханов

Он подумал вдруг, что здесь, на этой войне, кончаются его испытания и мыканья. Эта война — последнее дело, на которое его заманили, и он послушно пошел, выполняя все ту же, не свою, а чужую волю. Но после, когда война завершится, его ждет наконец настоящая, долгожданная жизнь по собственному разумению и воле, где будет у него семья, уютный дом, любимая жена и дети, много друзей и знакомых. И когда-нибудь на дружеской вечеринке он расскажет гостям про эту азиатскую ночь, белую дорогу и звезды.

Он вдруг заволновался, что оставил в комнатушке, на тумбочке, иголку, когда чинил, латал рубаху, — как бы игла не затерялась! Нащупал на рубахе прошитый рубец, аккуратно провел по нему пальцами. Вслед за этим возникла, стала разрастаться какая-то невнятная мысль, какое-то воспоминание, но он тут же его погасил, услышав звук на дороге.

Это были голоса, негромкие, отчетливые, приближавшиеся к развалинам. Звук ясно доносился в холодном, недвижном воздухе. В голосах не было тревоги, команды. Просто шли по дороге люди и о чем-то разговаривали. Не о войне, не о возможной засаде, а о чем-то обыденном. И вдруг рассмеялись. Два голоса, два смеха разнеслись в темноте, приближаясь.

Дорога, на которой раздались голоса, была ночной военной дорогой. И люди, которые по ней приближались, были моджахеды. Но в «зеленке», в стороне от застав, среди арыков, развалин, завалов, они чувствовали себя в безопасности. Чувствовали себя не стрелками, минерами, а, быть может, просто приятелями. Вспомнили какую-нибудь соседскую, деревенскую шутку и оба ей засмеялись.

Кологривко приподнялся. Белоносов был рядом, напрягался, вытягивался, прикладывал палец к губам.

На дороге возникли тени. Расплывчатые, смутные. Появились, исчезли, слились в одну. И наконец очертились, насытились плотью. Двое шли по дороге. Кологривко различал рысьим взглядом их повязки, просторные одеяния, колыхания рук и ног.

Они надвигались, шлепая по пыли, продолжали свой спокойный, гортанно-рокочущий разговор. Проходили мимо развалин. Кологривко длинным, звериным броском, слыша рядом второе метнувшееся тело, кинулся вперед, врезаясь в чужие кости, мышцы, ворохи одежд. Резким, секущим ударом от левого плеча, как секирой, ударил в горло, ребром ладони — в хрящевидный екнувший кадык. Увидел отпадающую в чалме, с темной бородкой голову, взмахнувшие руки и в открытый живот, под «лифчик» с магазинами, вонзил второй протыкающий удар острием стиснутых твердых пальцев — в желудок, в мякоть булькнувшего живота. Человек упал на него всей своей обессилевшей, бездыханной тяжестью, больно ударив в лицо железным стволом. И рядом на дороге Белоносов управлялся, бил в затылок, в кость другого упавшего.

— Ой, да!.. — выдохнул он азартно и яростно, не удерживаясь, нанося удар по безгласному телу.

Они схватили оглушенных. Рывками, волоча по пыли, по бурьяну, перетащили через огрызок стены, втянули в развалины, и другие четверо перехватили добычу, увлекли ее в темноту строения. Были слышны шорохи, хлопанья, легкие стуки.

Кологривко словно обожженный, чувствуя боль в лице, неся в себе реактивную силу собственных ударов, прижался к развалинам. Оскалив зубы, втягивал сквозь них холодный, сладкий воздух.

Звезды светили. Белела дорога. Темнела на ней оброненная чалма. И снова, приближаясь, раздались шаги, голоса. Снова возникли две тени. Два человека приближались, и у одного на плече неясно темнела длинная поклажа.

Первым рванулся Белоносов. Поднырнул под длинный балахон, под темный, лежащий на плече предмет, нанес удар, от которого лязгнули, хрустнули зубы и что-то чмокнуло в голове человека, словно распался перекушенный язык. Короткими, месящими ударами Белоносов молотил человека, пока тот медленно падал на землю. А Кологривко повторил свой короткий удар в горло, и худое, несильное тело, отброшенное разящим ударом, плоско легло, словно человек потерял свой объем. Не человек, а ворох тканей расстелился на пыльной дороге.

— Кажись, «эрэсы»! — разглядывал Белоносов упавший тюк. — Он мне, сука, чуть башку не прошиб!..

Они тащили, волокли безжизненные тела. Кологривко чувствовал в ладонях чужую плоть, вялое движение чужих суставов, парализованных его ударом. Тело, которое он тащил, было легким. Юноша, почти мальчишка, перепоясанный ремнями с кожаными гнездами, в которых светлели патроны. Передал его Молдованову, и тот, возбужденный, принял добычу, поволок ее дальше, в руины, где слышался тихий топот. Майор и солдаты укладывали оглушенных, и майор, споткнувшись, негромко, глухо выругался.

— Они, как кролики, тепленькие! — рассмеялся Белоносов. Его смех был отрывистый, напоминал отхаркивание.

Кологривко постарался рассмотреть ближе лицо под чалмой. Но не успел — опять на дороге возникло нечто.

Шел одинокий человек, что-то бормотал, напевал — то ли песню, то ли молитву, и шаги его были в такт напева. Казалось, он подпрыгивает, семенит, пританцовывает. И когда проходил развалины, Белоносов кинулся на него, обрушил кулак. Но то ли промахнулся, то ли удар был слаб, но человек, падая, закричал высоким, тонким, заячьим криком, и на этот крик по дороге стали набегать другие люди. Передний с разбега стал стрелять, выпуская из невидимого ствола рваные трассы. Первая из них полоснула Белоносова, утонула в нем, погрузилась в клубки одежд, выпуталась и помчалась дальше. Белоносов хмыкнул, охнул, стал валиться в пыль, туда, где уже лежал человек. Слился с ним в высокую, живую гору.

Кологривко слышал попадание пули в Белоносова, короткий, затихающий в нем удар. Понимал необратимость случившегося, не имел времени пережить это глубоко. Стал стрелять навстречу бегущим, близко, в упор, заваливая их, обращая вспять. Колючие встречные очереди, поблестав, померцав, погасли. Слышались убегающие по дороге шаги, крики и стоны. Кто-то темный уползал в пыли, издавая урчащие, жалобные звуки.

Кологривко подбежал к Белоносову. Ошибся, подхватывая с земли другого, в такой же чалме и рубахе. Бросил его, увидел, как тот начал ползти. Сжал, взвалил на себя тяжелое тело прапорщика. Ноги Белоносова скребли дорогу, бурьян, глиняные обломки ограды. На плечи Кологривко лилась горячая жижа — то ли кровь, то ли слюна. Грачев и Варган приняли, подхватили, понесли в развалины обвисшее тело.

— Куда ему? — спросил Варган на ходу.

— Кажись, в живот, — ответил Кологривко, поддерживая съехавший с плеча автомат. — Лейтенант!.. Птенчиков, мать твою!.. Чего сбежались? Дорогу держите!

Отослал обоих к стене, а сам побежал вокруг дома к сараю, выходящему на выгон. Стоял, выглядывал, всматривался.

«Зеленка», мгновение назад темная, туманная, безразмерная, казавшаяся пустой, омертвелой, начинала наполняться звуками, огнями, росчерками разноцветных мелькающих линий. Близко, под разными углами, с частым треском проносились автоматные очереди, вонзались и затухали в тумане. Жирно и пламенно, с тяжелым стуком стреляли крупнокалиберные пулеметы, посылая в ночь над развалинами алые, догонявшие друг друга трассеры. Мигали огоньки фонариков, далеких светляков, посылали сигналы опасности. Возносились, лопались в вышине осветительные ракеты, казалось, под каждым кустом, в каждой промоине и арыке сидит стрелок. Бьет в ночь, посылает в глинобитный дом, где засел Кологривко, свои пули и очереди. И вот пронеслась на шипящей дуге граната, лопнула ртутным взрывом. Рявкнула в стороне «безоткатка», подняв на дороге короткое, твердое пламя. «Зеленка» изрыгала огонь. И этот пульсирующий, тонкий огонь под разными углами, с разных сторон, сходился к одинокому дому, долбил и буравил сталью.

Кологривко отшатнулся в глубину сарая. Смотрел с колотящимся сердцем. В дверном проеме летели, пересекались, исчезали длинные струи огня.

Он вернулся в дом. Во тьме узкими снопами светили два ручных фонаря. Один лежал на выступе стены, бил на земляной пол, где длинно, лохмато вытянулись в ряд пленные. Варган, попадая в луч, штыком резал и рвал полотнище, разматывая чалму, рассекал ее на ленты. Связывал пленным руки, выворачивая их за спину. Стреножил им ноги на щиколотках. Пленные, еще оглушенные, начинали шевелиться, хрипеть. Отрывали от пола лица. В свет фонаря попала бритая черно-лиловая голова, воспаленный, с кровавыми прожилками белок, курчавая, смолистая бородка.

— Что же ты, падла, обоссался! — Варган крутил узел у голых костистых щиколоток. Были видны черные, без обуви, стопы человека, шевелящиеся скрюченные пальцы. — Лежи, падла! — Варгин ткнул его в бок, и пленный затих, слабо двигал на спине связанными кулаками.

Проходя мимом них, Кологривко ощутил терпкий запах пота испуганного человека, несвежих, сырых одежд.

Другой фонарь висел на стене стеклом вниз. И под ним, как под операционной лампой, лежал Белоносов. Майор стянул с него «лифчик», задрал рубаху, и Кологривко увидел дрожащий, покрытый волосами живот, черный провал пупка и рядом два малых пулевых отверстия. Из них, как из детских губ, толкалась, изливалась жижа. Текла на живот, на штаны, заливала ложбинку пупка. Грачев рвал зубами индпакет, обнажал белый бинт. Втыкал в дрожащую кожу шприц с наркотиком. Голова Белоносова была в тени, и оттуда раздавалось: