Завтра будет среда - Елена Травкина

- Да, слушаю вас. … Да, конечно, у нас существует отсрочка платежа, двадцать один банковский день. Но только при предоставлении документов, которые устроят наших юристов и службу безопасности… Да, это стандартный пакет… Хорошо, я перезвоню вам… - он вывернул шею, чтобы посмотреть на настенный календарь, - пятнадцатого, во второй половине дня. Устроит?

Люська по-прежнему кромсала морковку. Только теперь в ее движениях не было ничего рок-н-рольного – лишь холодная методичность гильотины. Голос в трубке бубнил без остановки, но Олег уже не слушал. Он завороженно вглядывался в оранжевые срезы, заранее жалея тех, кто попадет под Люськину карающую длань.

- Хорошо, хорошо. Всего доброго… Так чего там со школой?

Люська ответила не сразу. Запрокинула голову: глаза уже были на мокром месте.

- Ты видел его руку? Она в порезах вся. И на ноге то же самое.

- Каких порезах?

- Вот таких! – воткнув кончик ножа в доску, Люська с усилием вспорола древесину. И еще раз. И еще. Олег поморщился: звук был не из приятных. А уж представить, что вот так же по руке… По Санькиной руке…

- Ты не преувеличиваешь? Как тогда, с переломом?

Мобильник вновь запиликал.

- Да, слушаю вас… Ну, как же, помню… Как не разгрузились? Машина не приходила?.. Подождите минуту, я сейчас уточню.

От состояния покоя остался только пшик, и, уже набирая новый номер, Олег бросил жене: - Хватит из него балерину делать. Ну, упал где-нибудь. Подрался наконец-то. Пацан должен быть в синяках и шрамах. И по гаражам лазить, и по деревьям, а не за ручку с тобой ходить.

- Причем здесь перелом? – Люська уже хлюпала носом. – О каких гаражах и деревьях ты говоришь? Правая рука и правая нога. Только правые! Левые чистые, без единой царапинки.

Олег махнул ей: «Помолчи» и отошел к окну.

- Серега, ну чего там с машиной? … Да заколебал этот урод звонить. Я уже врать устал. Давай, чтобы завтра машина была – крайний срок.

За тысяча первым оправданием последовало тысяча второе, и Олег нажал кнопку сброса, всерьез подумывая засунуть трубу в мусорное ведро.

- Я не понял ничего. Что значит «только правые»?

Но Люська, не переставая мешать в сковороде, уже перешла из защиты в нападение:

- А тебя хоть что-то еще интересует, кроме твоей работы? Какая тебе разница: правые, левые? У тебя же там машину не разгрузили. Я рассказываю, что нашего сына калечат, а тебе до лампочки. Тебе и сейчас сказать нечего. Потому что тут не говорить, тут делать надо. Нечего, ведь так?

- Второй.

- Что второй?

- Солишь второй раз.

Сковородная крышка с грохотом обрушилась в раковину, и Олег остался на кухне один.

Снова зазвонил телефон.

Черепаха-ночник мирно испускала сквозь дырчатый панцирь неземное сияние, и по потолку детской скользили желтые звезды. Олег стиснул зубы: тещин подарок! - и не смог удержаться, чтобы в очередной раз не наподдать по плюшевому боку. Черепаха завалилась, и звезды суетливо побежали по обоям, по диснеевским львам, имен которых Олег не помнил. А, может, и не знал никогда. За ненадобностью.

- Как дела?

Из-под одеяла торчал один нос. Глаза-бусины под светлыми прядями смотрели на отца настороженно. «Прибежала мышка-мать, Поглядела на кровать, Ищет глупого мышонка, А мышонка не видать...»

Смущаясь собственной неловкости, Олег попросил:

- Покажи руку.

Царапин было не так много, чтобы огород городить. Глубокие и мелкие, с канавкой засохшей крови и еле заметные розовые… Как будто Санька продирался через малину и напоролся на бог весть откуда взявшуюся колючую проволоку.

- А вторую?

Санька молча показал вторую. Косточка – лучинка, щелчком перешибешь. Синяк был, добротный такой синяк, с рублевую монету. Царапин не было.

- А ноги?

История повторилась: чистая левая, и правая – словно рыболовной сетью свезли с размаху.

- Пап, я не специально.

Олега передернуло. Вспомнились кадры военной хроники: доктор Менгеле и его несчастная жертва. В кои-то веки забросить накладные и переговоры, чтобы устроить сыну  допрос с пристрастием!

- Я знаю, - он подоткнул одеяло и присел рядом. – Как в школе дела? Двойки есть?

- Нам еще не ставят, - с готовностью ответил Санька. – Но по чтению я лучший. Даже лучше Вальки Сазоновой.

- Молодец. Спи.

Потрепав сыновью вихрастую голову, Олег поднялся, вернул черепаху в исходное положение и уже на выходе замер от робкого вопроса:

- Пап, а монстры существуют? По-настоящему?

- Ты чего смурной такой, Олега? –  Петрович отер вспотевшую лысину. – Сто лет с нами не парился и сегодня как в воду опущенный. Случилось чего?

Сидеть на жестких лавках было неудобно, но, по слухам, хозяин бара менять дизайн не собирался: столики, стойка, два-три высоких стула – завсегдатаям хватало и этого. Рыбу разрешалось приносить свою – и от желающих попить пива после бани отбоя не было.

- Лучшее средство от депрессии – турбухалер. И дристан – от потери смысла жизни, - Андрей водрузил рядом с пивом соленую кильку и, поймав недоуменный взгляд Петровича, довольно осклабился:

- Реальные названия, между прочим. Можешь в аптеке спросить.

- Да ну тебя. Шут гороховый.

- Пусть шут, - согласился тот. - Зато не дурак.

Олег, не слушая перепалки, с кривой улыбкой перекладывал кильку в тарелке: хвостик к хвостику.

- Сын у меня потихоньку с ума сходит. К нему по ночам монстры являются.

- Ужасов пересмотрел? – Петрович покивал сочувственно. – У меня сын тоже в свое время «Секретными материалами» бредил.

- А мой Борман до сих пор их любит. Как музыка заиграет – застынет перед телеком и не мяукнет, - Андрей на секунду задумался и без всякой связи добавил: – Мы ему вчера чуть яйца не отстригли. Вернулся с улицы – весь грязный, шерсть свалялась. Стали мыть, раздирать замучились. Катька рукой и махнула: режь, говорит, колтуны эти…

- Да врет он, понимаете, врет. Лезет к нему кто-то: в школе или на улице. Лезвием полосует. А он сказать боится…

Какое-то время мужики соображали, что речь идет уже не о Бормане.

- Как это, лезвием?

- Да вот так. Рукав или штанину закатают – и чирк. Две недели уже. Люська в истерике бьется. Каждый день встречает-провожает. Звонит по десять раз на дню. А у него одни царапины сходят, другие появляются. И главное, только на правой руке! И на правой ноге!

Привлеченные шумом, на них стали оборачиваться с соседних столиков, но Олег, не в силах остановиться, только голос понизил:

- Одноклассников спрашивали, учителей спрашивали… Одно только долдонят: у нас приличная школа, у нас такого не бывает…

- Дела, - неопределенно протянул Андрей. - А пацан-то чего? Говорить не хочет - давно бы друзей собрал. Или они двор на двор не ходят уже?

Олег раздраженно махнул рукой:

- А… нюня. Говорил же Люське – в спорт отдавать надо. Только жена у меня умная, а теща еще умнее. Уперлись рогом: танцы, эстетическое развитие, «Не делайте из мальчика быдло»... У него и друзья такие же. Со скрипочками.

- Чего уж ты так на сына? – заступился Петрович. – Малой он еще. Мой вон каким боевым был, а в первый класс пошел, ни дня без слез не обходилось. Вернется, обнимет ножку кровати и ревет белугой. Спрашиваем: что случилось – молчит. Так и рыдал полгода, пока добрые люди не подсказали сразу спать его укладывать. Хотя тут другое, конечно...

Петрович замолчал неловко, запутавшись. А Олег все выплескивал наружу то, что уже не умещалось внутри: мешало дышать, мешало жить.

- К психологу водили. Думали: нам не говорит – там расскажет. Толку… Хлыщ там сидит какой-то, студентик бывший. Заявил, что это - "явный случай самокалечения. Таким образом мальчик хочет привлечь к себе внимание родителей», - голос был уже не его, Олега, а того хлыща – гнусавый, бабский. И Олег врезал по столу, как врезал бы и этому псевдоэскулапу, если б не испуганные Люська и Санька, стоявшие рядом. Тарелка отозвалась мелодичным звоном, и Андрей на всякий случай переставил ее подальше.

- Чуть не прибил его там. Ладно я, с работой этой гребаной, но Люська-то… Только что в постель к нам не берет. Мне кажется, она и меня уже подозревает… Что это я по ночам... Еще немного - и в психушку всей семьей.

Повисла пауза, тоскливая, безнадежная. Андрей с Петровичем смотрели в стол, к пиву уже никто не притрагивался. А Олег видел только Санькину мордашку: «Папа, я не специально».

- Ладно, мужики, извините.

Ни на кого не глядя, Олег поднялся и вышел из бара.

Открывшая Люська не сказала ни слова. Только втянула носом воздух и скривилась. Олег, тоже молча – все и так сказано – прошел в детскую. Черепаху пинать не стал. Постоял у дивана, прислушиваясь к легкому дыханию.  Монстры, значит… Приходят, значит…  Затем сдвинул невесомого Саньку к стене, а сам, как был, в одежде, скрючился на краю.