Зачумленные - Марсель Паньоль

После молчания Панкрас сменил тон и резко сказал:

— Вернитесь к шитью, прошу вас, и займитесь мундиром капитана, которого нужно почтить двумя серебряными нашивками…

После обеда на скорую руку работы возобновились в большой спешке, поскольку на небе, поблизости, виднелись огромные столбы дыма, а легкий пепел начал окрашивать в белый цвет садовую траву. Еще не было никакой реальной опасности, но запах пожара доказывал неотложность бегства.

Тем временем Панкрас и мэтр Пассакай удалились в кабинет нотариуса, где они обычно играли в шахматы. Но в этот день они не прикоснулись к башенкам из слоновой кости на спинах маленьких слонов.

Мэтр Пассакай начал с того, что тщательно очинил два гусиных пера и добавил щепотку тонкой сажи к чернилам. Затем он вырвал из регистра страницу прекрасной нотариальной бумаги, и взялся за переписывание, своим красивым четким почерком, нескольких составленных Панкрасом строчек: это был надлежащим образом оформленный пропуск для командира заставы де ля Роз. Он высушил чернила щепоткой золотой пыли, которую перекатил с одного конца листа до другого.

Наконец, вынув из одной из своих папок купчую, которую городской советник Мустье подписал в его кабинете, он скопировал подпись с такой легкостью и совершенной точностью, что Панкрас воскликнул:

— Какое чудо! Можно подумать, что вы делаете это каждый день.

— Нет, — скромно сказал нотариус, — не каждый день, но у каждой должности есть свои нужды…

Пассакай очень хорошо исполнял нужды своей собственной, так как вскоре он достал свинцовую печать с гербом города Марселя и внизу страницы вдавил ее в пластинку горячего красного сургуча, из-под которой выходила голубая лента.

Затем он полюбовался своим творением, весело потер руки и объявил:

— Этот особенно удался, и сам господин городской советник Мустье не осмелился бы сказать, что это фальшивка…

Он свернул драгоценный документ, перевязал его более широкой, чем первая, голубой лентой, и отдал Панкрасу.

— Теперь, — сказал тот, — мы, разумеется, испытаем удовольствие от изготовления фальшивых зачумленных.

Они спустились в его кабинет, где клирик и бакалейщик в добром десятке тарелок подготовили, по его приказу, все необходимое. Там были жженая пробка, клей, варенье, мед, воск, порошок шафрана, гипс, сажа, пакля и все виды цветного теста. Все это господин Панкрас художественно расположил на сорока лицах и телах, доказав, что если он и не умеет исцелять бубоны, то, по крайней мере, замечательно умеет их делать. Это ему настолько удалось, что несчастные пугали друг друга, а когда первые двое показались в саду, многие женщины лишились чувств, а дедушка Ромуальда, по-прежнему на четвереньках, жалобно залаял.

Когда зачумленные были готовы, занялись плакальщиками: они надели балахоны, капюшоны и перчатки, затем им раздали колокольчики, оторванные от входных дверей. Наконец, на несколько минут зажгли смолистые ветки, позаимствованные у садовых сосен.

Наступила ночь, рдеющая у Плэн-Сен-Мишель, а беглецы в молчании принялись за последнюю трапезу, в большой конюшне, плотно закрытой из-за густого едкого дыма, спускавшегося на сады. Фальшивым зачумленным было не по себе, потому что высохшая обмазка стягивала им кожу на лицах, а из-за движения их челюстей бубоны поминутно падали в суп. Ужин был очень коротким. Многие женщины плакали при мысли, что покидают свои дома и мебель: они хотели бы все увезти, и доктор, проверяя нагруженные повозки, выбросил кошку, два больших портрета стариков и пять кукол старой святоши, у которой никогда не было детей. Когда она начала громко причитать, несколько дружеских слов и оплеуха утешили ее рыдания.

После ужина они услышали гудение пожара, хотя он был еще достаточно далеко. Господин Панкрас, с полным спокойствием, завершал постановку.

Повозки выстроились перед воротами, а зачумленные заняли место на одеялах.

Панкрас, не считаясь с застенчивостью, пожелал, чтобы некоторые были совершенно голыми, затем он расположил несколько свисавших ног, надлежащим образом почерневших, две или три руки, окровавленных с помощью комковатого варенья, вдоль бортов, и изменил несколько лиц, раздувшихся из-за сухарей, помещенных между щекой и десной, а в верхней части каждого бугра он нарисовал большую красную точку, окруженную черным. Наконец, нескольким он запихнул в ноздри мякоть черных маслин, которая будто бы вытекала оттуда.

Они намочили капюшоны в уксусе, зажгли факелы, бесшумно открыли двери. Тогда Панкрас, в своем прекрасном мундире, уселся в маленькую коляску, за вожжи которой взялся старый Гийю, и возглавил процессию, в тишине тронувшуюся в путь.

В нескольких шагах позади него ― капитан в мундире с нашивками, с подзорной трубой за спиной. Затем четверо солдат с мушкетами на плечах. Наконец, священник — который был ни кем иным, как клириком — с открытой книгой в руках шел впереди повозок, медленно катившихся между двумя рядами плакальщиков, которые несли зажженные факелы.

Поскольку никого не было видно, поначалу процессия двигалась молча, и так спустилась до бульвара, который был дорогой к свободе — в этот момент господин Панкрас повернулся и поднял руку. Колокольчики мрачно зазвенели, а из-под капюшонов глухо зазвучали псалмы…

***

Клирик не лгал. Город казался покинутым, а масляные лампы, обычно освещавшие улицы, не были зажжены. Но в свете факелов они вскоре разглядели трупы, лежавшие на тротуарах, в лужах или скорчившиеся у ворот, в странных позах… Они видели и мародеров, но их смутные силуэты исчезали в ночи при виде процессии.

Они шли более часа, по длинной обсаженной платанами улице, чья неровная мостовая заставляла повозки подпрыгивать.

Поскольку все убегали при их приближении, а город казался пустынным, их первоначальное беспокойство преобразилось в чувство безопасности, и фальшивые зачумленные на повозках вполголоса начали обмениваться шуточками и щипать самых юных девушек, которые с большим трудом подавляли взрывы очаровательного смеха. Прибыв в Шато-Гомбер, где Панкрас надеялся найти сторожевой пост, он отправил капитана восстановить порядок в колонне и принудить мертвых к молчанию. Хорошо, что он сделал это, потому что на повороте дороги он увидел четыре зажженных фонаря и светящееся окно небольшого дощатого домика.

Двое солдат приблизились, с ружьями в руках.

— Остановитесь!

Панкрас остановился и, повернувшись к процессии, в свою очередь прокричал:

— Остановитесь!

Затем, приблизившись к солдатам, он резко спросил:

— Где ваш офицер?

— Он спит, — ответил солдат. — И мы не нуждаемся в нем, чтобы запретить вам проезд. Под страхом смерти никто не должен покидать город.

— Он спит! — воскликнул Панкрас с крайним возмущением. — Когда весь город агонизирует, когда эпидемия угрожает всей Франции, он спит?

Удивленные солдаты не осмеливались ответить, но один из них, подняв фонарь, сделал пару шагов к доктору. Тогда он увидел детали сияющего мундира, который ночь делала еще краше, и, обращаясь к двум другим, закричал:

— На караул!

Что и было немедленно сделано.

— Если он спит, — воскликнул Панкрас, — мы его разбудим! Отведите меня к нему!

Но им не нужно было входить в домик, так как спящий, разбуженный командами, шел к ним, на ходу торопливо одевая мундир, рядом шел солдат с фонарем.

Когда он увидел Панкраса, он остановился в соответствии с уставом. Поскольку у него была всего одна нашивка, доктор заговорил с ним свысока.

— Лейтенант, — сказал он, — я огорчен, что человек, на которого возложена столь большая ответственность, прибегает ко сну!

— Господин офицер, — ответил тот, весьма смущенный, — я в карауле четыре дня, а человеческая выносливость имеет свои пределы. С другой стороны, если я случайно прикрою глаза, младший по званию сменит меня.

И он показал на приближавшийся из темноты силуэт.

— Младший лейтенант, — сурово ему сказал Панкрас, — где вы были?

— Господин офицер, — ответил тот, — у природы есть не только пределы, у нее есть и нужды.

Панкрас слегка улыбнулся и сказал:

— Хороший ответ.

Затем, непринужденным тоном, он добавил:

— Господа, идемте со мной, поскольку необходимо, чтобы ваши люди не слышали того, что я вам скажу.

После чего он решительным шагом направился к домику, и тщательно закрыл за собой дверь. Рядом с жалким ложем на некрашеном деревянном столе горела свеча.

— Господа, — сказал Панкрас, — возложенное на меня поручение должно остаться в тайне, дабы не пугать население. Чума, опустошающая Марсель, лишь наименее опасная форма заболевания; но хирурги констатировали сотню случаев ЧЕРНОЙ чумы. Если эта форма чумы распространится, все будет кончено для нашего города и, возможно, для нашей страны. На меня возложена обязанность, вместе с каторжниками, которые сопровождают меня под этими капюшонами, похоронить эти ужасные трупы, сбросив их в старую угольную шахту, расположенную неподалеку от Аллоша.