Взгляд из угла - Самуил Лурье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плюс тень трагизма, понимаемого тоже попросту: герой, во-первых, стал тенью; а во-вторых - это с ним случилось на чужбине. Как восклицал, трясясь от слез, незабвенный Коровьев: "- Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?"
Очень ясно представляю, как веселился бы Иосиф Александрович перед витринами Боско ди Чильеджи.
Я-то предпочитаю - если бы кто у меня спросил - тот единственный проект, где Бродский отсутствует. Никому не улыбается, ни о чем не вздыхает, никуда не шагает, не летит. Только голос его на камне. И ступеньки - посидеть над Рекой.
Славное устроилось бы место для одиноких чудаков.
Но ведь памятники-то ставят для кого? Для новобрачных. Чтобы прикольно было целоваться в объектив, имея за спиной достопримечательное чучело.
В Петербурге для этого дела сойдет и Джамбул. Не говоря уже о верблюде Пржевальского.
11/8/2003
Тузбасс
Как с цепи сорвались - госмужи разного веса наперегонки: убивать, убивать, убивать проклятых самоубийц!
Получив известие, что Киров застрелен, Сталин в тот же день вызвал к себе Авеля Енукидзе - секретаря Президиума ЦИК СССР - и предложил ему сейчас же и совершенно секретно подписать новый закон, уже готовенький, отпечатанный на соответствующем бланке. Всего три параграфа: 1) следовательским отделам предписывается ускорить дела обвиняемых в подготовке и проведении террористических актов; 2) судебным органам предписывается не задерживать исполнение смертных приговоров, касающихся преступлений этой категории, - попросту говоря, не позволять осужденным подавать прошения о помиловании, "так как Президиум Центрального Исполнительного Комитета СССР считает получение подобного рода прошений неприемлемым"; 3) органам НКВД предписывается приводить в исполнение смертные приговоры преступникам упомянутой категории немедленно после вынесения этих приговоров.
Этот самый Авель Енукидзе был испытанный большевик и Сталину близкий друг, и, конечно, нарисовал свой автограф не раздумывая (представляю себе, с каким злорадным презрением усмехнулась в тот момент Судьба: дескать, ох уж эти существа! беспомощней слепоглухих; ничего, и трех лет не пройдет, как пожалеет глупый Авель, что не умер в тот же день). А ведь мог, теоретически говоря, и не соглашаться: декрет, во-первых, противоречил тогдашнему УК (что, положим, никого не волновало), во-вторых же и в-главных - нарушал партийный обычай: такие решения полагалось принимать на Политбюро...
Короче, эта бумажка, эти три параграфа и один автограф образовали, с позволения сказать, законодательную базу Большого Террора. То есть так это называется теперь - Большой Террор. А в свое время, как видим, официальное название было - борьба с терроризмом. И миллионы людей получили по сколько-то граммов свинца в затылок именно за террористическую деятельность. Причем расходовался свинец очень быстро: благодаря ускорению следствия и казни. С казнью все просто (см. выше параграфы 2 и 3): от приговора до выстрела - несколько ступенек в подвал. А темпы следствия, то есть процесса регистрации признательных и обличающих показаний, пришлось подстегнуть еще одним секретным законом, 1937 года, разрешающим "применение методов физического воздействия в практике НКВД".
"Все это азы политпросвета", - скажет читатель. И будет вроде бы прав. Да только в школьном учебнике, которым пользуются его дети, нет как нет этих азов. И обратите внимание: самый известный (после Ленина) выпускник петербургского юрфака признался публично, в интервью для официозной биографии, что про сталинский террор слышал в университете лишь краем уха. Такое качество образования.
И вот, смотрите, какая интересная получается перекличка в веках. На прошедшей неделе, на следующий день после того, как обрушился от взрыва военный госпиталь в Моздоке, глава РФ призвал к себе генерального прокурора и председателя Верховного суда и потребовал от них - как вы думаете, чего? Правильно: ускорить рассмотрение судебных дел о терроризме. И, признаюсь, есть у меня подозрение, что ни прокурор, ни судья не стали в ответ рассказывать про УК (который и в нынешней редакции таких требований не допускает): таких же, надо думать, юрфаков отличники. Покивали почтительно с понимающим видом.
Но еще любопытней, что в тот же день некто Тулеев, губернатор Кемеровской, что ли, области (Господи! живут же люди в нормальных странах! немецкие социологи установили: каждый четвертый в Германии понятия не имеет, кто такой г-н Шрёдер; половина - знать не знает, кто у них сейчас канцлер; а тут - сплошь тузы, прямо тузбасс), так вот, этот сибирский мыслитель того же числа воззвал из глубины руд: смертную казнь! подавай ему немедленно смертную казнь для террористов! причем публичную: вывести на площадь и шарахнуть из автомата! Не знаю, где этот Тулеев учился, не знаю (сильно сомневаюсь), читал ли он, к примеру, Конституцию, - но вот нашлась же в интеллекте своевременная идея.
И за ним - как с цепи сорвались - госмужи разного веса наперегонки: убивать, убивать, убивать этих проклятых самоубийц! Да, в самом деле - отчего бы и не публично?
Круг замкнулся. Давно ли крошили бригады и полки, чтобы только вырвать злосчастную Чечню из тьмы средневековья? Ах, какая была тьма - даже по телевизору показывали: там свирепствовал шариатский суд (под руководством некоего изувера по имени Ахмад Кадыров); расстреливали людей на площади при стечении народа; пришлось во имя Конституции послать туда цивилизацию, погрузив на танки. Неплохая, между прочим, конституция была. Да и цивилизации отчасти жаль.
Тулеевых-райковых-селезневых более или менее понимаю. Наверняка они догадываются, что, скажем, смертника смертной казнью не устрашишь. Но профессия обязывает при каждом удобном случае, используя первый попавшийся водоем, издавать звук: типа - вот он я, здесь, и неустанно радею об отечестве.
Сталина, разумеется, не понимаю, однако целесообразности в поступках не отнимешь: решил угробить много-много избирателей - первым делом устрани процессуальные помехи.
Но ведь прошло столько лет. Столько людей убито, столько книжек написано. Как же это вышло, что государственным по-прежнему считается мышление, доверяющее исключительно насилию и произволу?
Не прочитаны, стало быть, эти книжки.
18/8/2003
Курс жизни
А кто во всем виноват? Паталогоанатом. А знает ли паталогоанатом, где зимуют раки?
Цензура называлась - Горлит. Помещалась в Доме книги, занимая пол-этажа. Вроде бы - третьего, но точно не помню, побывал там единожды в жизни: вместо заболевшего курьера доставил из журнала "Нева" пакет. Рядовых, тем более беспартийных смертных внутрь не пускали, я только бросил взгляд: как есть жилконтора, такая же враждебная обстановка.
Но где-то в середине семидесятых человечек оттуда стал появляться в редакции. Видно, им спустили такой почин (к счастью, вскоре отменили): собирать сотрудников и проводить инструктаж, типа противопожарной безопасности.
В жизни не забуду, как этот человечек (невзрачный такой; конечно, без фамилии; а должность именовалась: редактор) важно отчеканил (для чего и явился): запишите, дескать, - с сегодняшнего дня устанавливается новая цифра погибших в блокаду, а именно шестьсот тысяч столько-то. Исключительно подробную цифру назвал. Примерно на миллион меньше прежней официальной.
А среди нас были журналисты, съевшие на этой теме собаку не одну, потратившие Бог знает сколько восклицательных знаков на цифру прежнюю. Вот один из них и осмелился спросить - почтительно, а все-таки не без ехидства: откуда, мол, эти новые данные, на какой источник ссылаться?
- Повторяю, - скучным голосом продиктовал незваный гость. - С этого числа писать цифру...
Опять сказал - какую. И тут ему задали еще один вопрос - вполне бессмысленный, конечно: а что сказал бы этот списанный отныне миллион, случись ему подняться из братских могил?
Плюгавец поднял голову, весь подобрался и произнес дословно следующее:
- Это было бы крайне нежелательно.
Интересно, каково-то он поживает теперь, что рассказывает внукам.
В те годы я думал, что государство пускается на такие фокусы из цинизма, из скверного озорства. Воюет с правдой (само не зная, какая она) просто назло народу: вот тебе, любознательный! получай нарисованный шиш! а много будешь знать - скоро состаришься. Недаром специальность, которой обучали в университетах журналистов и филологов, именовалась так жизнерадостно: дезинформатор широкого профиля. И с каким азартом ею многие овладевали!
Теперь смотрю, как и полагается в мои лета, добрей и безнадежней. Даже нахожу в этой неистребимой привычке к так называемому вранью нечто трогательное. Какую-то, что ли, галантность, деликатную бережность. Герои Тургенева так обращались с кисейными барышнями: в их присутствии - ни слова о свинцовых мерзостях жизни. Тем паче - о привидениях или, Боже упаси, о мертвецах: чего доброго, завизжит, институтка невинная, не то и в обморок грянется, колотя пятками по паркету; возись потом с ее шнуровкой, растирай одеколоном виски... Такое романтическое отношение начальства к народу заслуживает скорее похвалы.