Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

— Надо же, ты то место тоже крепко помнишь, — сказал Доминик.

Дэнни понимал, о чем шла речь. В том месте нашли тело его матери. Оно плыло ниже бревен. Должно быть, оно миновало ограничитель. Кетчум нашел тело в водосливе. И ни одного бревна рядом.

— Я только не совсем помню, как оттуда выбираться, — с некоторой досадой признался Кетчум.

Не открывая глаз, он медленно сгибал пальцы правой руки. Видимо, хотел дотянуться ими до гипса. Повар с сыном понимали: Кетчум проверяет, насколько он способен вытерпеть боль.

— Так я тебе скажу, — тихо произнес Доминик. — Нужно подняться на плотину или перейти по бревнам. Теперь вспоминаешь?

Повар ненадолго исчез и вернулся с раскладушкой. Он кивнул сыну, и Дэнни помог отцу расположить кровать подальше от духовок и не на проходе.

— Отец, я тоже хочу спать в кухне, — затянул знакомую песню Дэнни.

— А я думаю, что тебе нужно подняться к себе. Там тебе не будут мешать взрослые разговоры, и ты быстро заснешь.

— Я хочу послушать взрослые разговоры, — заупрямился Дэнни.

— Они почти закончились, — шепнул ему на ухо повар и поцеловал его.

— И не надейся, Стряпун, — сонным голосом возразил Кетчум.

— Мне пора браться за выпечку, да и картошка подоспела.

— А я слышал, ты умеешь одновременно говорить и стряпать, — по-прежнему не разлепляя глаз, сказал Кетчум.

Повар сурово взглянул на сына, кивнув в сторону лестницы.

— Наверху холодно, — попробовал канючить Дэнни, но отец был непреклонен.

Мальчик поднялся на первую ступеньку, где лежала оборонительная сковородка.

— Дэниел, пожалуйста, захвати с собой сковороду и повесь на место.

Дэнни поплелся наверх, останавливаясь на каждой ступеньке. С кухни доносились знакомые звуки: отец месил тесто. Даже не глядя, Дэнни знал, чем именно сейчас занят повар: первым Доминик всегда месил тесто для бананового хлеба. Пока мальчишка вешал восьмидюймовую сковороду на стену, он насчитал шестнадцать разбитых яиц. Их содержимое отец вылил в специальный тазик из нержавеющей стали, где он месил тесто. Туда же отправились банановое пюре и дробленый арахис (иногда отец украшал готовые хлебцы печеными яблоками). Затем повар занялся тестом, соединив муку и прочие сухие компоненты с яйцами и маслом. Последними всегда добавлялись фрукты. По звуку Дэнни точно определял: сейчас отец смазывает жиром противни для кукурузных кексов. Но прежде чем выкладывать кексы, требовалось слегка посыпать противни мукой. Наконец Дэнни добрался до своей комнаты, вдыхая аромат бананового хлеба. Точнее — сладковатый запах муки из отрубей.

Он накрылся несколькими одеялами, почувствовав приятное тепло. Внизу поскрипывали дверцы духовок, внутри которых исчезали хлебцы, лепешки и кексы. Потом дверцы закрылись. Дэнни уже начал дремать, как вдруг открыл глаза и даже сел на постели, услышав совершенно незнакомый звук. Впрочем, внизу не случилось ничего страшного, просто отец волок спящего Кетчума на раскладушку. Дэнни даже не представлял, что у повара может хватить сил перетащить громадину-сплавщика. Поэтому он снова выскользнул из кровати, спустился вниз и застал как раз тот момент, когда Доминик накрывал храпящего Кетчума нераскрытым спальным мешком.

Повар ставил жариться картошку, когда Кетчум вдруг проснулся и заговорил:

— Пойми, Стряпун, я никак не мог позволить тебе взглянуть на нее. Нельзя было этого делать.

— Знаю, — коротко ответил повар.

Дэнни, замерший на лестнице, прикрыл глаза, чтобы мысленно увидеть историю, которую он знал наизусть… Кетчум, пьяный, идущий мелкими шажками по бревнам, добирается до маленького пруда возле водослива.

— Не вздумай сюда идти, Стряпун! — кричал он. — Слышишь? Ни по бревнам, ни по плотине.

Доминик смотрел, как Кетчум несет его мертвую жену вдоль заградителя.

— Вали от меня подальше, Стряпун! — кричал Кетчум, идя по бревнам. — Тебе нельзя на нее смотреть. Совсем нельзя. Она не такая, какой была!

Повар, который тогда тоже был пьян, сунулся в машину Кетчума и достал покрывало. Однако сплавщик и не собирался выходить на берег. Хоть и пьяный, он довольно крепко держался на ногах и продолжал семенить по бревнам.

— Открой заднюю дверцу пикапа! — кричал он повару. — Давай, Стряпун, расстилай там покрывало. А потом отходи прочь!

Когда Кетчум наконец выбрался на берег, Доминик уже стоял одинаково далеко от берега и от пикапа.

— Стой там, Стряпун, пока я ее не укрою, — велел ему Кетчум.

Не с тех ли пор у отца появилось это предостережение: «Держись, Дэниел, и главное — не погибни»? А может, те слова произнес Кетчум, когда укладывал мертвую мать Дэнни в пикап и закутывал в покрывало. Во всяком случае, Доминик тогда послушно стоял в отдалении.

— Неужели тебе не хотелось на нее посмотреть?

Этот вопрос сын задавал отцу почти постоянно.

— Я доверял Кетчуму, — отвечал отец. — И тебе говорю, Дэниел: если со мной что-нибудь случится, ты ему тоже доверяй.

Дэнни не помнил, как поднялся наверх, лег и заснул. Но сон был не слишком долгим. Его опять разбудили запахи. Теперь к аромату печеного теста примешивались ароматы мяса. Должно быть, отец вновь сходил к ларю и принес оттуда молотую баранину. Мальчишка лежал, не открывая глаз, и наслаждался кухонными запахами. Ему давно хотелось спросить у Кетчума: как лежала мама, когда сплавщик ее заметил? Лицом вверх или вниз?

Дэнни оделся и спустился вниз. Он увидел, что отец тоже одет. Наверное, поднимался наверх, когда Кетчум окончательно захрапел. Повар умел делать три-четыре дела одновременно. Движения его были точными и экономными. В такие моменты его хромота становилась почти незаметной. Дэнни представлял, каким ловким мальчишкой был отец в двенадцать лет. Бачагалупо-младший в свои двенадцать был мальчишкой одиноким, без друзей. И потому он часто мечтал о странных вещах. Например, о встрече с отцом, когда тот еще не повредил лодыжку.

Если вам двенадцать, четыре года кажутся долгим сроком. Столько времени отвели врачи на окончательное восстановление ноги Доминика Бачагалупо. Но Аннунциата знала: лодыжка ее любимого «поцелуя волка» заживет гораздо раньше. Уже через четыре месяца Доминик расстался с костылями. В тринадцать он был куда начитаннее пятнадцатилетних. Домашнее обучение приносило свои плоды. Как-никак Аннунциата работала учительницей и хорошо знала, сколько учебного времени тратится на всевозможные нравоучения, перемены, не говоря уже о каникулах. Избавленный от всего этого, Доминик успевал делать и тщательно проверять домашнее задание. К тому же у него оставалось достаточно времени на дополнительное чтение и изучение кулинарных рецептов.

Овладение поварскими премудростями давалось ему с трудом. Аннунциата понимала: сейчас его возьмут на работу разве что в какую-нибудь грязную забегаловку. Но для «мальчика на подхвате» нужно иметь обе здоровые ноги. Нет, ее Дом пойдет на работу не раньше, чем по-настоящему научится готовить. А в повара его до шестнадцати лет все равно не возьмут. За эти четыре года Доминик успел перечитать массу книг и крепко освоил кулинарное искусство. Он научился ходить, не особо обращая внимания на увечную ногу, и теперь учился обращаться с бритвой.

В свои шестнадцать Доминик Бачагалупо встретил будущую мать Дэнни. Это произошло в 1940 году. Двадцатитрехлетняя учительница работала в одной школе с Аннунциатой. Фактически Нунци их и познакомила, поскольку иного выбора у нее, можно сказать, не было.

Мария, двоюродная сестра Аннунциаты (и тоже из рода Саэтта), была замужем за человеком по фамилии Калоджеро — очень распространенной на Сицилии.

— Фамилия произошла от имени одного греческого святого, который умер на острове, — рассказывала сыну Аннунциата. — Эта фамилия всегда была связана с детьми, особенно с сиротами.

Сама Нунци произносила фамилию на сицилийский манер. От матери Доминик узнал, что существует и имя Калоджеро, которым нередко называют незаконнорожденных сыновей.

Доминик наравне с матерью очень чувствительно относился к участи незаконнорожденных и их матерей. Двоюродная сестра отослала свою беременную дочь в нью-гэмпширскую глушь. А ведь девушка была первой из женщин Калоджеро, окончившей колледж.

— Подумаешь, колледж! — кричала в телефонную трубку Мария. — Чему ее там научили? Отдаваться парням и растить пузо?

Разговор с бессердечной двоюродной сестрой Аннунциата пересказала сыну. Юный Доминик без дальнейших объяснений понял, почему беременную выпускницу колледжа послали именно сюда, в Берлин. Родственники его матери считали, что Аннунциата и «ее бастард» — подходящая компания для Розины. Аннунциата, обожавшая сокращать имена, превратила ее в Рози раньше, чем та приехала из Бостона в Берлин.