Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский

— По моему заказу профессор Челинцев работает над тем, как сделать целлулоид негорючим! Должна же существовать какая-нибудь добавка, а если ее нет, то ее нужно изобрести!..

Вере импонировали уверенные в себе мужчины. Если того, что требуется, не существует в природе, оно должно быть изобретено! Иначе и быть не может! Такие люди, как Ханжонков, и есть настоящие двигатели прогресса. Благодаря им мир меняется к лучшему. Хорошо бы еще изменить его настолько, чтобы не было никаких войн.

— А здесь будет аквариум! — Ханжонков ткнул пальцем в голубой квадратик. — Морское дно, сокровища, водяные, русалки… Sur place![21]

Суставы пальцев были крупноваты, указательный палец, которым Ханжонков тыкал в план, разгибался не до конца. «Про болезнь суставов — правда», — отметила в уме Вера.

— На морской романтике построено множество сюжетов! Здесь у меня будет особый причал, оборудованный выносным подъемным механизмом. На верхушку грот-мачты камеру не затащить, да и снимать нельзя — качка мешает, а вот из нависшей над кораблем площадки снимать можно! Представьте себе сцену абордажного боя, снятую с высоты! Это же грандиозно! А панорамы любых баталий, что морских, что сухопутных, можно снимать с дирижаблей! Вот здесь, рядом с морским портом, у меня будет воздушный!..

Вера восхищенно ахала, соглашалась с тем, что действительно грандиозно, иногда, вспомнив о своей легенде, недоверчиво качала головой, хмурилась и поджимала губы — уж не сказки ли все это? — и думала, думала, думала… Додумалась до того, что Ханжонков не Ботаник. Смешно, даже глупо, Немысскому не рассказать, но Вера была уверена в правоте своего вывода. Почему? Да потому что человек, столь увлеченный своим делом (а в увлеченности Ханжонкова у нее никаких сомнений не осталось), не может быть шпионом. Шпионаж — это больше чем профессия, это образ жизни, постоянный подвиг. Да, именно подвиг. Постоянно притворяться, взвешивать каждое слово, просчитывать каждый шаг, лгать, изворачиваться, заставлять людей делать не то, что им хочется, а то, что тебе надо… Шпионаж — это вечный риск, вечное напряжение. Шпионажу надо отдаваться всецело, без остатка. Человек не может разорваться надвое. Невозможно одновременно быть и шпионом, и фанатиком кино. Возможно, ротмистр Немысский счел бы Верины рассуждения наивными и даже глупыми, но сама она была уверена в своей правоте. И еще одно соображение посетило Веру, пока Ханжонков делился своими планами. Кинематографический город в Крыму должен был быть весьма перспективным с точки зрения любой разведки, хоть германской, хоть австрийской, хоть турецкой. Крым — это же южный форпост империи, там флот, там любит отдыхать императорская семья. Сколько возможностей для шпионажа: хочешь — за военными кораблями наблюдай, хочешь — занимайся вербовкой высокопоставленных чиновников, сопровождающих государя или приезжающих к нему с докладом. Можно вербовать не самих чиновников, а кого-то из их окружения. Это уже детали, главное в том, что будь Ханжонков Ботаником, то он давно бы уже выстроил свой город в Крыму. В германском Генеральном штабе или в Министерстве иностранных дел непременно нашлись бы деньги для столь перспективного дела. Странно, что Немысский об этом не подумал. Впрочем, Ханжонков может и притворяться. Притворяться столь искусно? Нет, это невозможно. Хотя недаром же принято считать, что совершенству нет предела… Нет, он не притворяется. Что-то в глубине души подсказывало Вере, что Ханжонков говорит искренне, без малейшего притворства. Но «что-то» — это еще не доказательство, поэтому Вера решила не сбрасывать Ханжонкова со счетов совсем, а только лишь передвинула в самый конец списка подозреваемых.

Желание ознакомиться с работой киноателье было встречено с полным пониманием. Более того — с одобрением.

— Я могу только приветствовать подобный подход, Вера Васильевна, — сказал Ханжонков. — Он не только свидетельствует о серьезности ваших намерений, но и делает вам честь. Редко можно наблюдать столь похвальные деловые качества у…

Поняв, что комплиментарность завела его не туда, Ханжонков оборвал себя на полуслове, звонко хлопнул в ладоши и не сказал, а провозгласил с торжественностью средневекового герольда:

— Приглашаю вас на осмотр моих владений!

Осмотру то и дело старались помешать разные люди. Попадались навстречу, выскакивали откуда-то сбоку, догоняли, один даже спрыгнул сверху, с какого-то парапета.

— Александр Алексеевич, у меня срочное дело…

— Александр Алексеевич, Федорович снова прислал не то, что надо…

— Александр Алексеевич, Коломбина опаздывает…

— Александр Алексеевич, сколько это может продолжаться?..

— Александр Алексеевич, уймите Анчарову, иначе я за себя не ручаюсь!..

Ханжонков решал проблемы на ходу, не останавливаясь. Кому-то бросал отрывистое «после», кому-то говорил «сами, сами» или «нет», а того, кто жаловался на Анчарову («Неужели на ту самую?» — с замиранием сердца подумала Вера), ободряюще хлопнул по плечу — мужайтесь, сударь. Быстрота перемещения вкупе с быстротой речи Ханжонкова не позволяла ничего и никого толком запомнить. Вера поняла одно — киноателье на самом деле гораздо больше, чем казалось снаружи, хотя и снаружи размеры его впечатляли. Больше всего, конечно, поразил второй этаж, называемый «большим павильоном», — высокий, «двойной», со стеклянными стенами, отчего он казался парящим в воздухе.

— Без малого четыреста квадратных саженей, — гордо сказал Ханжонков, обводя рукой павильон. — Тепло, светло, снимать можно круглый год, в любую погоду, в любое время. Зачем нам солнце, если есть ртутные лампы.

Говорил он не так громко, как внизу, потому что в павильоне шли съемки. Сразу в трех местах. Вере очень хотелось взглянуть на то, что происходило за фанерными загородками, но Ханжонков туда ее не повел. Сначала подвел к стеклянной стене и долго, с непонятными Вере подробностями объяснял, какое это замечательное стекло, как будто Вера собиралась вложить свои мифические капиталы не в производство картин, а в изготовление стекол. Затем все же завел в один из огороженных закутков, но в пустой, без декораций, и так же подробно объяснял про светильники, называемые «юпитерами» — огромные, с ручками, взявшись за которые можно их поворачивать.

— Обратите внимание, Вера Васильевна, что юпитер установлен на колесной платформе, отчего, несмотря на значительный вес, его очень легко передвигать одной рукой.

Желая показать, насколько легко передвигается светильник, Ханжонков толкнул его вперед, но не рассчитал силу. Светильник врезался в одну из перегородок, опрокинул ее, но сам устоял. Шум был большим, но находившиеся в павильоне люди на него никак не отреагировали, продолжая заниматься своим делом. Ханжонков смущенно улыбнулся — бывает, мол, поднял перегородку и повел Веру в пристройку, которая называлась «малым павильоном». Пристройка соединялась с основным зданием узким коридорчиком, где, в отличие от других помещений, было довольно прохладно. Вера зябко поежилась.

В малом павильоне, который и впрямь был мал, раз в десять меньше большого, да к тому же вдвое ниже, ожесточенно спорили два человека.

— Вы, Иван Васильевич, настоящий узурпатор! — горячился худой, с глазами навыкате, мужчина в двубортном черном шевиотовом[22] пиджаке и брюках в черную и белую полоску. — Разве я вам Иов многострадальный, чтобы терпеть ваши безобразия?!

Лицо у пучеглазого «Иова» было голым[23]. Под левой рукой он держал потертый коричневый портфель. Каким-то непостижимым образом «Иов» ухитрялся размахивать обеими руками, не роняя портфеля. Говорил он сердито, даже агрессивно, но его собеседник — круглолицый полный мужчина с аккуратной профессорской бородкой, одетый в черную шерстяную тройку — улыбался, не выказывая никаких признаков волнения или смущения.

Увидев Ханжонкова с Верой, «Иов» всплеснул руками, отчего портфель упал на пол, и возопил трагическим голосом:

— Увольте меня, Александр Алексеевич! Казните меня! Похороните в земле сырой! Но только избавьте от мук! Разве я вам Иов многострадальный, чтобы терпеть бесконечные унижения?!

— Бачманов, Иван Васильевич, — представился Вере круглолицый, едва только «Иов» умолк. — Директор научного отдела киноателье.

Бачманов слегка, и довольно мило, картавил. Голубые глаза смотрели на Веру приветливо, с небольшим любопытством, но в его взгляде не было того похотливого оттенка, который принято называть «мужским интересом».

— А это мой помощник Михаил Дмитриевич Сиверский, — представил пучеглазого Ханжонков. — Господа, представляю вам Веру Васильевну. Вера Васильевна желает ознакомиться с работой нашего ателье, узнать, как производятся картины…

— Чтобы потом открыть свое ателье, — с мягкой улыбкой окончил Бачманов, глядя на Ханжонкова, а затем перевел взгляд на Веру и вежливо сказал: — Приятно познакомиться, Вера Васильевна. Через полчаса я начну здесь съемку картины, рассказывающей об опытах с электричеством…