Железная воля - Николай Лесков

"Я-ста его, такого-сякого немца, и знать-де не хочу. Я своему отечеству патриот - и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый приказный Жига есть, - он его в бараний рог свернет".

Этого уже не мог снесть самоуважающий себя Пекторалис и, в свою очередь, решил отделаться от Сафроныча по-своему, и притом самым решительным образом, - для чего он уже и вперед расставил неосмотрительному мужику хитрые сети.

Пекторалис скомбинировал свои отношения с Сафронычем, казалось, чрезвычайно предусмотрительно, - так что Сафроныч, несмотря на свои права, весь очутился в его руках и увидал это тогда, когда дело было приведено к концу, или, по крайней мере, так казалось.

Но вот как шло дело.

Пекторалис трудился и богател, а Сафроныч ленился, запивал и приходил к разорению. Имея такого конкурента, как Пекторалис, Сафроныч уже совсем оплошал и шел к неминучей нищете, но тем не менее все сидел на своих задах и ни за что не хотел выйти.

Я помню этого бедного, слабовольного человека с его русским незлобием, самонадеянностью и беспечностью.

"Что будет с вами, Василий Сафроныч, - говорили ему, указывая на упадок его дел, совершенно исчезавших за широкими захватами Пекторалиса, - ведь вон у вас по вашей беспечности перед самыми устами какой перехват вырос".

"И, да что же такое, господа? - отвечал беспечный Сафроныч, - что вы меня все этим немцем пугаете? Пустое дело: ведь и немец не собака - и немцу хлеб надо есть; а на мой век станет".

"Да ведь вон он всю работу у вас захватывает".

"Ну так что же такое? А может быть, это так нужно, чтобы он за меня работал. А с пепелища своего я все-таки не пойду".

"Эй, лучше уйдите - он вам отступного даст".

"Нет-с, не пойду: помилуйте, куда мне идти? У меня здесь целое хозяйство заведено, да у бабы - и корыта, и кадочки, и полки, и наполки: куда это все двигать?"

"Что вы за вздор говорите, Сафроныч, да мудрено ли все это передвинуть?"

"Да ведь это оно так кажется, что не мудрено, но оно у нас все лядащенькое, все ветхое: пока оно стоит на месте, так и цело; а тронешь все рассыпется".

"Новое купите".

"Ну для чего же нам новое покупать, деньги тратить, - надо старину беречь, а береженого и бог бережет. Да мне и приказный Жига говорит: "Я, говорит, тебе по своему самому хитрому рассудку советую: не трогайся; мы, говорит, этого немца сиденьем передавим".

"Смотрите, не врет ли вам ваш Жига".

"Помилуйте, что же ему врать! Если бы он, конечно, это трезвый говорил, то он тогда, разумеется, может по слабости врать; а то он это и пьяный божится: ликуй, говорит, Сафроныч, велии это творятся дела не к погибели твоей, а ко славе и благоденствию".

Такие обидные речи Сафроныча опять доходили до Пекторалиса и раздражали его неимоверно и, наконец, совсем выведи его из терпения и заставили выкинуть самую радикальную штуку.

"О, если он хочет со мною свою волю померить, - решил Пекторалис, - так я же ему покажу, как он передавит меня своим сиденьем! Баста! - воскликнул Гуго Карлыч, - вы увидите, как я его теперь кончу".

"Он тебя кончит", - передали Сафронычу; но тот только перекрестился и отвечал:

"Ничего; бог не выдаст - свинья не съест, мне Жига сказал: погоди, он нами подавится".

"Ой, подавится ли?"

"Непременно подавится. Жига это умно судил: мы, говорит; люди русские с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю можно сжевать, а от нас все что-нибудь останется".

Суждение всем понравилось.

Но на другой день после этих переговоров жена Сафроныча будит его и говорит:

"Встань скорее, нетяг ленивый, - иди посмотри, что нам немец сделал".

"Что ты все о пустяках, - отвечал Сафроныч, - я тебе сказал: я костист и мясист, меня свинья не съест".

"Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы на речку сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а отпирать не хотят, говорят - не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил".

"Да, - вот это штука!" - сказал Сафроныч и, выйдя к забору, попробовал и калитку и ворота: видит - точно, они не отпираются; постучал, постучал: никто не отвечает. Забит костистый человек на своем заднем дворе, как в ящике. Влез Василий Сафроныч на сарайчик и заглянул через забор - видит, что и ворота и калитка со стороны Гуго Карлыча крепко-накрепко досками заколочены.

Сафроныч кричал, кликал всех, кого знал, как зовут в доме Пекторалиса, и никого не дозвался. Никто ему не помог, а сам Гуго вышел к нему со своею мерзкою немецкою сигарою и говорит:

"Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?"

Сафроныч оробел.

"Батюшка, - отвечал он с крыши Пекторалису, - да что же вы это учреждаете? Ведь это никак нельзя: я контрактом огражден".

"А я, - отвечает Пекторалис, - вздумал еще тебя и забором оградить".

Стоят этак - один на крыльце, другой на крыше - и объясняются.

"Да как же мне этак жить? - спрашивал Сафроныч, - мне ведь теперь выехать наружу нельзя".

"Знаю, я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть".

"Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели буду?"

"А вот ты об этом и думай да с приказным поговори; а я имел право тебе все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано".

"Ахти мне, неуж ли не сказано?"

"А вот то-то есть!"

"Быть этого, батюшка, не может".

"А ты не спорь, а лучше слезь да посмотри".

"Надо слезть".

Слез бедный Сафроныч с крыши, вошел в свое жилье, достал контракт со старым владельцем, надел очки - и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и перечитывал, и видит, что действительно бедовое его положение: в контракте не сказано, что, на случай продажи участка иному лицу, новый владелец не может забивать Сафроновы ворота и калитку и посадить его таким манером без выхода. Но кому же это и в голову могло прийти, кроме немца?

"Ах ты, волк тебя режь, как ты меня зарезал!" - воскликнул бедняк Сафроныч и ну стучаться в забор к соседке.

"Матушка, - говорит ей Сафроныч, - позволь мне к твоему забору лесенку приставить, чтобы через твой двор на улицу выскочить. Так и так, говорит, - вот что со мной злобный немец устроил: он меня забил, - в роковую петлю уловил мои ноги, так что мне и за приказным слазить не можно. Пока будет суд да дело, не дай мне с птенцами гладом-жаждой пропасть. Позволь через забор лазить, пока начальство какую-нибудь от этого разбойника защиту даст".

Мещанка-соседка сжалилась и открыла Василию Сафронычу пропуск.

"Ничего, - говорит, - батюшка, неужели я тебя этим стесню: ты добрый человек, - приставь лесенку, мне от этого убытку не будет, и я с своей стороны свою лесенку тебе примощу, и лазьте себе туда и сюда на здоровье через мой забор, как через большую дорогу, доколе вас начальство с немцем рассудит. Не позволит же оно ему этак озорничать, хотя он и немец".

"И я думаю, матушка, что не позволит".

"Но пока не позволит, ты только скорее к Жиге беги - он все дело справит".

"И то к нему побегу".

"Беги, милый, беги; он уже что-нибудь скаверзит, либо что, либо что, либо еще что. Ну, а пока я тебе, пожалуй, хоть одно звено в своем заборчике разгорожу".

Сафроныч успокоился - щель ему открывалась.

Утвердили они одну лесенку с одной стороны, другую с другой, и началось опять у Сафроновых хоть неловкое, а все-таки какое-нибудь с миром сообщение. Пошла жена Сафроныча за водой, а он сам побежал к приказному Жиге, который ему в давнее время контракт писал, - и, рыдая, говорит свою обиду:

"Так и так, - говорит, - все ты меня против немца обнадеживал, а со мною вот что теперь сделано, и все это по твоей вине, и за твой грех все мы с птенцами должны, - говорит, - гладом избыть. Вот тебе и слава моя и благополучие!"

А подьячий улыбается.

"Дурак ты, - говорит, - дурак, брат любезный, Василий Сафроныч, да и трус: только твое неожиданное счастье к тебе подошло, а ты уже его и пугаешься".

"Помилуй, - отвечал Сафроныч, - какое тут счастье, во всякий час всему семейству через чужой забор лазить? Ни в жизнь я этого счастья не хотел! Да у меня и дети не великоньки, того гляди, которого за чем пошлешь, а он пузо занозит, или свалится, или ножку сломит; а порою у меня по супружескому закону баба бывает в году грузная, ловко ли ей все это через забор прыгать? Где нам в такой осаде, разве можно жить? А уже про заказы и говорить нечего: не то что какой тяжелый большой паровик вытащить, а и борону какую огородить - так и ту потом негде наружу выставить".

А подьячий опять свое твердит:

"Дурак ты, - говорит, - дурак, Василий Сафроныч".

"Да что ты зарядил одно: "дурак да дурак"? ты не стой на одной брани, а утешенье дай".

"Какого же, - говорит, - тебе еще утешения, когда ты и так уже господом взыскан паче своей стоимости?"

"Ничего я этих твоих слов не понимаю".

"А вот потому ты их и не понимаешь, что ты дурак - и такой дурак, что моему значительному уму с твоею глупостию даже и толковать бы стыдно; но я только потому тебе отвечаю, что уже счастье-то тебе выпало очень несоразмерное - и у меня сердце радуется, как ты теперь жить будешь великолепно. Не забудь, гляди, меня, не заветряйся; не обнеси чарою".