Аферист и карьерист - Яна Вовк

– До тех пор, пока не возобновится наступление, – в тон ему ответила она.

Гусары не услышали ничего необычного.

– Господа, не стоит меня провожать… Мадам, – француз галантно поклонился.

Он неторопливо обогнул укрепление, отыскал в снегу свой изувеченный цилиндр и, помахав им в воздухе, пошёл в сторону палаток с угощениями.

– Кто это был? – спросил Денис.

Она пожала плечами.

– Погода нынче замечательная, – сказал Ольшанский, тайком подмигивая другу. – Позвольте, Ольга Ильинична, проводить вас к горкам.

– Ну, это я смогу вам позволить, поручик.

Денис молча пошёл за ними.

Не дойдя до горок, они встретили Машу.

– Ах, поручик, я вас заждалась, – обратилась девушка к Ольшанскому шутливо-строгим тоном. – Вы идёте со мной?

Офицер развёл руками, обратив на Ольгу молящий взгляд.

– Разве вы не слышите, поручик? – подхлестнула его Ольга. – Не теряйтесь, а то Маша передумает.

Маша и в самом деле уже смотрела в другую сторону. Она заметила направлявшегося к ним графа Радневского. Подойдя, граф остановился как раз между нею и своим соперником, но так, чтобы не нажить себе небезопасные хлопоты. Девушка заулыбалась, и чудесные ямочки заиграли на её раскрасневшихся щеках. С Ольшанского спала весёлость: улыбка предназначалась другому.

– Прелестная погода, – сообщил Радневский, закладывая руки за спину.

Маша опустила глаза. Из-под её ресниц выпрыгивали чёртики.

– Погода как раз для прогулок, – добавил Денис, разбавляя неловкое молчание.

– Да-а…

– Фёдор Александрович, а я искала вас.

– Вы? – Радневский нехотя перевёл взгляд на Ольгу.

– Я хотела поговорить с вами.

Граф не был расположен к беседе с Ольгой, но, помня, сколько проиграл ему на днях Роман Степанович, отказать его жене не смог. Они отошли в сторону.

– Я просила вас узнать о…

– Я помню, помню, – нетерпеливо перебил он её. – Ничего пока не знаю, – Фёдор Александрович покосился туда, где оставил Мари. Денис почти сразу ушёл, и девушка теперь стояла одна рядом с бесстыжим поручиком.

– И все же, граф…

– А вам то что, Ольга Ильинична? – проникаясь подозрением, не вытерпел он и оторвался от наблюдений за Машей.

Жена Романа Степановича ответила довольно просто:

– Господин Ильин бывал у нас в гостях, в Москве. Я знаю его как человека глубоко порядочного, и ничто не разубедит меня в том.

– В Москве? – граф в очередной раз понял больше, чем ему было сказано.

– Да, в Москве. А что в этом удивительного? Это друг моего дяди, – уточнила Ольга. – И надеюсь, моя просьба не даст повода для всяких толков.

Радневский сконфуженно поморщился. Он обещал молчать об этой просьбе, взяв с Ольги слово, что она не станет настраивать против него Мари…

– Фёдор Александрович! – они оглянулись на звонкий зов Маши. – Фёдор Александрович, вас искала моя маменька. Она ждёт во-он под теми берёзами, – приблизившись, сказала девушка и многозначительно улыбнулась графу.

– Спешу, Мария Алексеевна, спешу к вашей маменьке.

Радневский был счастлив покинуть общество Ольги, тем более по такому поводу. Он наспех откланялся и довольно проворно для своего грузного тела стал удаляться от них.

– Я не ослышалась? А куда исчез Ольшанский?

В Машиных глазах стало холодней, чем на улице.

– Прошу тебя, Оля, никогда больше в моём присутствии не говори об этом… – она запнулась, подбирая словцо покрепче.

– Кажется, граф не дойдет до твоей матери, – заметила Ольга без огорчения. – Его уже кто-то остановил.

– Зато мою маму никто не остановит, – Машина злость готова была прорваться сквозь заслон холода горячими слезами.

– А как же поручик? Зачем Ольшанского столько за нос водила?

– Поделом ему. Мы поссорились с поручиком навсегда!

– И это в прощеное воскресенье.

Уловив насмешку в голосе кузины, Маша сощурилась:

– А чем не жених граф Радневский?

– Ты его не любишь.

– А ты любила Топорина, когда шла за него?

– Я не шла – меня отдали, – отсекла Ольга и вдруг с чувством добавила: – Если б я могла хоть что-то изменить… не тогда – так теперь!

Маша кусала губы – граф, очевидно, забыл, куда направлялся. Какой-то господин перехватил Фёдора Александровича и не давал ему достигнуть берёз, под которыми нервничала Любовь Васильевна.

– Маму, небось, трясёт, как в лихорадке… В наше время удачный брак для женщины – всё равно что карьера при дворе для мужчины, – Маша поморщила нос и тут же воскликнула: – О, я знаю этого человека! Это же маркиз де Шале!

– Маркиз де Шале? – переспросила Ольга, вглядываясь в мужчину, нарушившего Машины планы. – С такого расстояния для меня что маркиз, что царь.

– Что ты! Разве можно маркиза спутать с кем-либо! При случае непременно вас познакомлю, он очаровательный кавалер.

– По-моему, тебе надо замуж не за графа.

– Маркиз женат. Фёдор Александрович говорил, что в этой французской семье царит полная идиллия. Маркиз вообще удивительный человек. Рядом с ним любая женщина чувствует себя единственной, и между тем ни один муж не чувствует себя оскорблённым.

– Это тебе тоже Фёдор Александрович говорил? – не сдержалась Ольга.

– Они идут сюда! Оля, они идут к нам.

Маша взволновалась. Её лицо, и без того румяное, залилось краской смущения, а глаза заблестели, готовые к атаке. Стыд и азарт в её кокетстве сплелись в одну петлю, которая ожидала подходящую мужскую шею. Ольга тоже изменилась в лице.

– Милые дамы, – натянуто улыбнулся граф, – мой друг, маркиз де Шале, уговорил меня вернуться, чтобы я представил его Ольге Ильиничне.

Маша потерянно посмотрела на кузину.

– Значит, вы и есть маркиз де Шале? – усмехнулась Ольга.

– А вы уже наслышаны обо мне, мадам? Надеюсь, мадемуазель Мари говорила вам про меня только хорошее, – француз заулыбался и мельком взглянул на Машу.

Радневский странно смотрел на Ольгу. Зная о весьма капризном вкусе де Шале, особенно относительно женщин, он не мог понять, что вдруг изменилось.

– Какое счастье, что я не потерял вас из виду, мадам, – добавил маркиз, глядя в глаза Ольги. – В минуте вся жизнь!

Маша и Радневский переглянулись.

Глава IV

Эх, Мишель…

Ильин шёл по пустынной набережной, считая шаги. Он считал их целое утро, боясь остановить спасительный счёт. Не было другого способа избавиться от мыслей, бившихся в его висках маленькими частыми молоточками. Тронуться умом не входило в расчёты географа, привыкшего расходовать свои способности более рационально. За последние месяцы это было первое утро, которое он видел собственными глазами. Находясь в камере, где кроме крыс не было компаньонов, Ильин не знал, когда восходит и садится солнце, одиночество и мимо текущее время мало отличали его сон от бодрствования… Но освобождение пришло нежданно, оно ничем не объяснялось, как и само заключение в тюрьму. Михаил Иванович подписал бумагу о том, что обязуется не покидать пределы столицы до специального уведомления. Некий генерал, не соизволивший представиться, посоветовал ему ни с кем не обсуждать своё задержание и пообещал похлопотать за него во избежание дальнейших неприятностей. Ничего не понимая, Ильин на всё согласился.

Весна не была одинаковой для всех. Михаил Иванович поднял лицо к облакам, размазанным по высокой лазури, и долго смотрел на них, наконец прекратив свой счёт. Потом, поднявшись на небольшой мост, стягивавший корсет Зимней канавки, он прислонился к холодным камням. Когда-то он катался здесь на лодке со Стегловым и его воспитанником, то были чудесные времена, то была его молодость. Он вдруг почувствовал себя немощным и старым, не способным защититься от обстоятельств, которые могли вдруг выхватить его из привычной жизни и швырнуть в тюремный подвал, отняв свободу, любимое дело и едва не саму надежду… Всё таяло. Рыхлый снег оседал под потеплевшими лучами, уже местами стояли грязные лужи, и только лёд на реке был всё таким же слепяще-чистым. Отстранившись от парапета, Ильин закашлялся.

Дома он долго отмывался от казематной грязи, стараясь заодно смыть с себя и неприятные ощущения, хотелось скорей забыть последнее злоключение, вернуться в привычную жизнь. Рвануть бы в Альпы… но в Альпы было нельзя. Поразмыслив, он направился к Стеглову, точнее, к Стегловым – Михаил Иванович ещё не привык к мысли, что его друг оборвал холостяцкую песню, упорно тянувшуюся столько лет.

Пётр Петрович прослезился, обнимая вошедшего друга. Такая встреча!

– Глазам своим не верю… Миша, ты свободен! А мы-то… Леночка, душа моя, вели Глаше накрывать на стол.

Молодая жена Стеглова была и впрямь красавицей – настоящей, без золотого напыления, очаровывавшая естественной красотой и грацией, способной пробудить душу поэта, художника, музыканта. Ильин обвёл взглядом некогда холостяцкое жилище – теперь здесь было непривычно уютно. Никаких покушений на излишества и роскошь, но всюду чувствовалась заботливая женская рука и хороший вкус.