Птичий фургон. Часть первая. Птицы - Григорий Рейхтман

– Откуда ты знаешь, может, за ближайшим поворотом – изысканный бар.

– Ага, – улыбнулась она, – и совсем дешёвый… А бармен признаёт только «Pink Floyd»…

– Почему бы и нет?

– Может и нипочему, – сказала она, – давай пойдём всё прямо и прямо. Может, там и есть твой чудесный бар – или что-нибудь другое. Скорее, всё-таки, что-нибудь другое.

– Ты вот не веришь, – сказал я, – а всё, наверняка, так и есть. Только ещё гораздо чудеснее, чем мы думаем…

И тут она подошла ко мне вплотную, глянула мне в глаза своими странными прозрачно-серыми глазами. Затем взяла мою ладонь своими ледяными ладонями – и так стояла несколько секунд неподвижно и молча, и уже не глядела в мои глаза, прикрыла веки.

– Не горюй, – сказала она. И больше ничего не сказала. Мы взялись за руки как дети – и пошли так дальше по заснеженной улице, почти не глядя по сторонам.

– Слушай, – сказал я, – надо как-то встряхнуться.

– Знаешь, – сказала она, – я то же самое хотела сказать.

Она снова глянула мне в глаза, но теперь это больше походило на просьбу. А потом она заговорила горячо и торопливо.

– Только не думай, что я тебя утешаю. Вот мне кажется, что ты на самом деле не виноват. Действительно, кажется. Ты ведь не хотел причинять никому вреда. Подожди, не перебивай. А если ты не виноват, если твоей вины здесь нет, а есть только несчастное стечение обстоятельств, то тогда точно нечего ходить с опущенной головой. И вообще, если кому-то нужно, чтобы человек всё время чувствовал себя виноватым, то этот кто-то по-моему вовсе не добра желает. Виноватый ничего не может исправить. Никому не может помочь. Его вина придавила к земле и не даёт глаз поднять. Как можно что-то доброе делать, если ничего не видишь перед собою кроме собственных кроссовок?!

– Не знаю, – сказал я, – а как же всякие монахи, которые чувствовали себя виноватыми во всех несчастьях в мире?

– По-моему, это совсем другое дело, – сказала она, – монахи молились за всех из любви, а не из-за вины. Если не любишь тех, за кого молишься… Да ты разве молишься за кого-то?

– Даже и за себя ни разу не пробовал.

– Это потому, что ты ещё глупый, – мягко сказала она.

– Не всем же молиться, – сердито ответил я, – да я и не умею. И потом, сначала бы хоть что-то сделать. Всё-таки, я же не монах.

– Это уж точно, – улыбнулась она, – хотя ещё не всё потеряно…

– Ты тоже в монахини отправишься? – полюбопытствовал я, – или найдёшь себе другого?

– Другого, – сказала она, – вообще, выйду замуж за миллионера, отравлю его «льдом-9» и заживу привольно. А уж тогда можно и в монастырь, после таких-то злодейств.

– Дурацкие у тебя какие-то шутки сегодня, – сказал я. Меня и правда передёрнуло от такого «веселья».

– Прости, – она тихонько коснулась меня плечом, – я нарочно болтаю всякую чушь… Ой, смотри.

– Куда? – не понял я.

– Вон твой бар, – негромко сказала она, – который за углом.

Я посмотрел куда она показывала. Там, на пригорке, с занесённым снегом фундаментом, возвышалось некое строение. Скорее не бар, а так называемая «стекляшка». Что она делает на такой глухой, никому не знакомой улочке, было непонятно. Мы подошли поближе. Никакой вывески на «стекляшке» не было. Мы поднялись по заснеженным бетонным ступенькам и остановились.

– Ну, что же ты, – сказала Алиса, – обещал кофе… Открывай давай.

– Почему ты решила, что это бар, – сказал я, вспоминая Витьку, – может, это обувной?

Стёкла были во-первых грязны, во вторых – покрыты свежей изморозью, а там, где изморози не было – они попросту запотели изнутри. Не было никакой возможности увидеть что-нибудь через такие стёкла.

– Достаточно потянуть за эту ручку, – подсказала Алиса, – и мы всё узнаем.

– Вообще всё?!

– Холодно, – пожаловалась Алиса, – кофе хочу…

Я наконец сжалился над ней и потянул дверь на себя.

…Никакой это был, конечно, не бар. Обыкновенная шофёрская забегаловка.

И никого не было ни в кабинке кассира, ни за прилавком. Пахло фабричными пельменями, уксусом, бензином и водкой. За столиками тоже никого не было.

Только за одним столиком, у самого окна, чуть левее хилого болезненного фикуса, спиной к нам, сидел крупный мужчина лет сорока. Он не обернулся когда мы вошли. Я подумал, что это, наверное, водитель какого-нибудь грузовика. Как-то они отличаются от других людей. Не одеждой и не запахом бензина… Что-то есть в их осанке – может быть, даже не в осанке – а просто в форме спины. Собственно, кроме спины я тогда ничего и не видел. Ну, ещё затылок. Коротко стриженый, с жёсткой тёмной шевелюрой. Он допивал чай и просматривал газету.

– Давай кого-нибудь позовём, – тихонько сказала мне на ухо Алиса, – и нас накормят…

Она всегда ужасно стесняется в таких местах, даже если они почти пусты, как сегодня.

Я уже хотел и правда кого-нибудь позвать, но неожиданно откуда-то донёсся хрип и шип, и радиоголос неопределённого пола произнёс:

«Щас передам предпоследние известия. Сегодня хлебкоровы Тю… ага… мени… побили, знача, свой собственный приход за последний квартал второй половины отчётно-подотчётного взвода текущего месяца по выбору в парламент структурной и-и-и-и… злаковой культуры… то есть, породы… с учётом большой инфляции, переходящей в девальвацию нечернозёмных пород хрупкого, нефтеналивного… мелкого и переднего рогатого… извините. И это при наличии таких неблагоприятных перед… с ударением у меня тут… проблемы… пред… и подотчётных условий как в нынешнем текущем за прошлый встречного стахановского предвыборного… ни-же-под-пи-тав-шихся… по средам и четвергам… пятниц… на неделю. У ртутного столба. По Цеткин… Или – по Цельсию. У картофана… тьфу ты… моркофана… да, блин да гафель!!!… ма… крофона!!!! главный заместитель нелинейного бригадного масштаба на километр, стадный звездоруб Прикамско-Астраханского варана… ветерана… аховый победитель, как это ни странно, Передового Напрасного Пламени… Свободы, Завзятого… нет, с маленькой… знача… ё… А!.. простите, это – …ещё… завзятого, знача, ещё до отмены всего наилучшего… господин товарищ приятель Пи… Пе… Пёдор… Ху… простите… Кулич… Залихватский… С… праздничком, дорогой товарищ неприятель! Приём… ПРИЁМ!!! При… Ё?!… Ну, б… Автора, с-с… Извините.»

Раздался щелчок. Всё стихло.

– Ну, – не выдержал я, – это уж слишком!

– Да уж, – отозвался мужчина, сидящий у фикуса, всё ещё не поворачивая головы, – совсем, понимаешь, озверели. Ни ума, ни лёгкости. Впрочем, что с них взять… Клавочка! Можно ещё биточков?

– Сейчас, Володенька, – раздался из глубин помещения грудной женский голос.

Откуда-то взялась толстая тётенька. По-моему, одна из тех, с которыми я ехал на поезде в Ленинград. Из моего купе. Она несла большую общепитовскую тарелку, на которой громоздилась целая гора биточков в подливе. «Прикамского варана», – продолжало звучать в голове отголоском радиопередачи. «Отчётно-подотчётного вездеруба…»

…Мне стало нехорошо. Слабость какая-то подступила к горлу.

Бред ведь полный, тоскливо думал я. Полный и окончательный бред.

Потом на меня нахлынула темнота.

Глава шестая. Эхо Ленты

Ненавижу, когда будят.

– Да встаю, встаю…

Свет ударил по глазам. Свет. Холод.

Снег. Нашатырный спирт. Этого ещё не хватало!

– Да вы что?!

– Очнулся.

– Вставай. Вставай, пожалуйста! Ну чего он? Никогда он раньше в обморок не падал… Ну вот, опять отрубается. Лёша! Лёша! Дайте ещё нашатыря.

Спать хочу… Чего ж так холодно-то… Дайте поспать.

– Ф-фу-у-у! Да уберите вы эту…

– Вставай!

– Вста-ю!

– Эхо ленты…

– Откуда?

– Хрен его знает. Ну что, стоим сами? Не падаем?

Снег. Холод. Незнакомые лица. Запах аммиака, запах бензина…

– Где я? Где Алиса? Вы кто?

– Здесь я!

Алисин голос… Почему же всё так плывёт? И ноги ватные… И во рту слюна какая-то… густая. Вот Алиса стоит.

– Я что, сознание потерял? Ух… говорить трудно почему-то…

Всё, всё плывёт. Нет, надо ещё попросить этой дряни… аммиака.

– Дайте ещё…

Налили на вату Бог знает сколько. Вдыхаешь – всё перестаёт плыть. Словно светом по глазам… Ух, как меня…

– Я что, напился? Ничего не помню.

– Ты, – сказала Алиса – и сразу кто-то:

– Подожди… не надо. Ты можешь идти?

Это мне.

– Могу.

– Пошли, дойдём до машины.

– До какой машины?

– Пошли-пошли. Доброшу до дому.

– Как ты их добросишь? Подождали бы.

– Ты не понимаешь. Он не может оставаться.

– Да что ты выдумываешь? С чего ты вообще взял, что он…

– Попридержи язык.

– А что?

– Плохо слышал? Плоский круг…

– Ты что?

«Кажется, атмосфера накаляется», – подумал я. Только я напрочь не понимал – что происходит.